Игра теней

Каэр Морхен ровно такой, каким Лютик его себе представлял. Толстые серые стены со следами разрушений, зубчатые башни, тяжёлый подъёмный мост и узкие бойницы окон. Кажется, что в крепости до сих пор слышны полные боли и ужаса крики тех, кто не прошёл Испытание, и Лютик в очередной раз благодарит всех богов мира, что Геральт справился. Он ёжится и плотнее запахивает плащ. Тень от башни падает на мост, веет стылым, сырым холодом. Геральт на Плотве обгоняет его, первым подъезжает к воротам. Решётка поднята, в проёме стоит высокий темноволосый человек. У него мрачное лицо, жёлтые ведьмачьи глаза и неприятная ухмылка. — Ну, с прибытием, Геральт, — говорит он. — Ты в своём репертуаре — с сюрпризом. Кто на сей раз? Мальчик-неожиданность, которого ты унаследовал от какой-нибудь голубоглазой эльфки? — Ламберт, — ведьмак сухо кивает. — Это бард. Звать Лютик. Он перезимует здесь с нами. Взгляд золотых глаз Ламберта скользит по лицу Лютика, спускается ниже, на губах распускается новая ухмылка, ещё неприятнее предыдущей. Лютик изо всех сил старается придать себе невозмутимый вид, но под пристальным взором темноволосого ведьмака теряется и съёживается в седле. Взгляд прожигает насквозь, Ламберт чует всё, чем пахнет Лютик. Кем пахнет Лютик. Геральт протягивает ему руку, не задумываясь, и бард, легко опершись на неё, спрыгивает наземь. Ламберт поднимает бровь. — Вот, значит, как… — тянет он. — Я бы на твоём месте, — говорит Геральт, беря Плотву под уздцы, — воздержался от комментариев. — Как скажешь, — Ламберт пожимает плечами. — Хотя на месте Весемира я бы вас в лес выпер, дабы дурной пример не подавали. — А я бы на месте Весемира твой длинный язык укоротил. Они идут по двору, и гулкое эхо их шагов отлетает от серых стен. Ламберт держится чуть позади, и Лютик чувствует на себе его пристальный тяжёлый взгляд. Он непроизвольно подходит ближе к Геральту, но тот не замечает его смущения. — И где ты его нашёл? — интересуется Ламберт. — Он немой? Геральт хочет ответить, но Лютик, набравшись смелости, перебивает: — Я вполне себе разговорчивый. Я же бард, — он улыбается ослепительно, как привык, и Ламберт удивлённо хмыкает. — Ну надо же. Голосок прорезался. — Мы встретились в корчме в Гулете, — продолжает Лютик, игнорируя ехидный тон. — Я имел огромный успех, и ведьмак сам подошёл ко мне, чтобы выразить своё восхищение. Геральт неопределённо хмыкает, но врать не мешает. — Мы распили пару кружечек, и он предложил мне сопровождать его в странствиях, чтобы я смог воспеть его подвиги в балладах по всему Континенту. — С каких это пор Геральт стал разбираться в музыке? — ухмыляется Ламберт. — Я всегда обращаю внимание на то, что раздражает слух, — мрачно отвечает ведьмак. — Профессиональная деформация. — Сдаётся мне, бард, всё было несколько не так, как ты описываешь. — Какая разница, — парирует Лютик, — мы же встретились, а остальное неважно. Он вкладывает в эту фразу несколько больше, чем простую констатацию факта, подчёркивая особые отношения между ними. Ламберт хмыкает и замолкает. И больше не произносит ни слова, пока они идут по гулким холодным коридорам. Лютик триумфально радуется про себя — он не растерялся, не стал мямлить чушь, и Геральт не пытался остановить поток его вранья. И пусть этот Ламберт смотрит волком — он, Лютик, не даст себя в обиду. Ну… или Геральт не даст. В большом мрачном зале, который озаряет лишь пламя камина и несколько свечей в кованых канделябрах, они встречаются с остальными. Лютик запоминает имена и лица: темноволосый ведьмак с уродливым шрамом через щёку — Эскель, улыбчивый гибкий Койон с аккуратной бородой, крепкий кряжистый, как старый дуб, среброволосый Весемир. Его появление все воспринимают на удивление спокойно — Геральту здесь доверяют, думает Лютик, Геральта здесь любят. А значит, решает он, и меня тоже полюбят. Ну или хотя бы не возненавидят. За ужином ведьмаки обмениваются новостями, шутят, ржут над только им ведомыми шутками. Весемир снисходительно молчит, отпивая из огромного резного кубка. Лютик тоже пьёт, быстро хмелеет, прижимается бедром к ноге Геральта под столом. Ему быстро наскучивают разговоры и хочется поскорее подняться в покои и заняться делом. Нет, сначала отмокнуть в горячей воде, а потом… — Эй, бард, — в размякшие мысли Лютика вползает ехидный голос Ламберта. — Ты чего молчишь? Может, споёшь нам? Геральт предупредительно поднимает руку, но Лютик неожиданно хлопает его по колену, встаёт, и слегка покачнувшись, идёт за лютней. Хмель вскипает в крови веселыми пузырьками, хочется творить безумства и дурачиться. Ведьмаки, невзирая на свою внешнюю суровость, очень милы, думает Лютик, расчехляя инструмент. Разве что Ламберт — неприятное исключение, но в нём наверняка есть что-то хорошее. — Лютик, — Геральт смотрит на него в упор, когда тот подходит к столу. — Ты уверен? — Успокойся, ведьмак, — весело отмахивается Лютик, подкручивает колки и ставит ногу на скамью. — Я под хмельком пою даже лучше, ты знаешь. Я вообще под хмельком… лучше во многом. Звучит очень двусмысленно. Лютик обводит слегка поплывшим взглядом лица — нет, никто не ухмыляется, все серьёзно готовы слушать баллады. Будто не замечают ничего. Кроме Ламберта — тот, откинувшись на спинку скамьи, наблюдает за Лютиком с нечитаемой улыбочкой на губах, но молчит. — Итак, — Лютик прокашливается. — Начнем, пожалуй, с главного. Он затягивает «Чеканную монету» и голосит так вдохновенно, что аплодисменты срывает вполне заслуженно. Преисполнившись гордости, он поёт ещё и ещё, чередуя романтичные баллады с бодрыми боевыми гимнами и похабными напевчиками, и зафиналивает свое неожиданное выступление «Дочерью рыбака». Хмель не желает выветриваться, кровь стучит в такт хлопкам слушателей, и Лютик чувствует себя великолепно — пьяным, возбуждённым и крайне, крайне талантливым, чёрт подери. Он допевает последнюю строчку и торжествующе смотрит на Ламберта. И натыкается на странный взгляд. Голодный. Как у волка, который внезапно обнаружил в поле зрения аппетитного поросёнка. С той только разницей, что волк поросёнка готов сожрать, а Ламберт Лютика… трахнуть. О, да, Лютик безошибочно считывает такие взгляды. В арсенале Геральта их множество. От почти нежных до хищных, жадных. Ламберт смотрит на Лютика с прищуром, в золотом блеске глаз — неприкрытое желание. В крови Лютика вихрем закручивается весёлый кураж, и он неожиданно для себя подмигивает Ламберту, поддразнивая. И тут же валится на лавку, когда железная рука Геральта дёргает его за пояс. Чуть не роняет лютню, отбивает локоть и шипит от боли. — Думаю, концерт окончен, — спокойно говорит Геральт. — Мы устали с дороги. — Бард может занять комнату напротив твоей, — кивает Весемир. — Горячая вода в вёдрах, бадья одна, но как-нибудь разберётесь. Ламберт кашляет в кулак. Эскель удивлённо смотрит на него, но тот хранит невозмутимое выражение лица. Лютик съёживается, разом теряет хмельной кураж, обидно трезвеет и начинает бояться. Сразу многого. Того, что Геральт заметил взгляд Ламберта и то, как Лютик на него отреагировал. Того, что Ламберт расценил подмигивание как откровенное приглашение, и что ему взбредёт в голову дальше, вполне предсказуемо. Он покорно идёт за Геральтом в жарко натопленную комнату. На очаге греется вода, пахнет хвоей и нагретым деревом. Геральт молчит. Сбрасывает амуницию, расстёгивает куртку. Выпутывается из рубахи гибким движением, обнажая мощный торс, покрытый шрамами. Лютик знает каждый из них. Читает их пальцами, губами, языком — почти каждую ночь. Он выучил их как самую длинную балладу, написанную чужаками, монстрами, чудовищами. Она звучит жутко, но по-своему красиво. Геральт погружается в бадью, смотрит на Лютика, который так и стоит на пороге, прижав к груди лютню. Поднимает бровь. — Ну, — хрипло говорит он, — ты идёшь? И Лютик идёт. *** Ему снится… Ламберт. Проклятый темноволосый ведьмак с дурацкой кривой усмешкой на красиво очерченных губах. Ламберт пожирает его взглядом. Ламберт ложится рядом с ним на постель и ведёт пальцем по груди и животу, рисуя одному ему ведомые знаки. Лютик задыхается, льнёт к нему, стонет, кусая ладонь, и кончает, когда тёплая змейка прикосновения обвивается вокруг его возбуждённой плоти. Лютик просыпается со стоном, простыня под ним сбита в комок и мокра от семени. Он приходит в ужас. Такого с ним давно не случалось — разве что после долгого воздержания. Геральт за его спиной дышит ровно, даже похрапывает, в узкую щель окна льётся призрачный лунный свет. Каэр Морхен молчит. Каэр Морхен привык хранить тайны, даже такие постыдные. Лютик выбирается из кровати осторожно, чтобы не разбудить Геральта. Поспешно смывает следы преступления с живота и бёдер, обтирается чистым полотенцем. Старательно гонит от себя воспоминания о диком сне, настолько реальном, что Лютику кажется, будто он до сих пор чувствует отголоски прикосновений Ламберта. Тающие следы, змеиные извивы, руны, вплавленные в кожу. Лютик забирается под одеяло, прижимается грудью к широкой спине Геральта, невесомо целует ложбинку между лопатками. Он не хочет думать о Ламберте. Это была случайность, дурное совпадение. На самом деле ему не нужен никто, кроме Геральта. Только его Лютик хочет до боли, до невыносимого томления, до мурашек — каждый раз, когда тот прикасается к нему. И неважно, где и как — в крохотной спальне под крышей корчмы, на поляне под звёздами, заслоняя собой от гулей на старом кладбище или во сне, бессознательно притягивая Лютика к себе. Ламберт здесь ни при чём. Просто приснился с пьяных глаз. Может быть, они тут что-то в вино подмешивают, думает Лютик, засыпая. Что-то такое, чтобы расслабиться и стать похожими на людей. Со всеми людскими мелкими страстишками, хотелками и причудами. В конце концов это просто сон, а над снами Лютик не властен. Утром он просыпается один. Постель остыла, в комнате свежо, узкий солнечный луч прорезает воздух, в нём, как на лезвии золотого меча, танцуют пылинки. Геральт ушёл давно, его половина кровати холодна, вмятины на подушке почти расправились. Интересно, думает Лютик, он что-то заметил? Разозлился? Настроение ни к чёрту. Каэр Морхен кажется Лютику неуютным и враждебным. Его одолевает гадкое чувство, что вчерашнее ему ещё аукнется, поэтому Лютик решает быть максимально незаметным. Воплощённая скромность. Никаких шуточек, намёков, заигрываний — ни с Геральтом, ни тем более с кем бы то ни было ещё. Он одевается, испытывая лёгкий стыд за ночное приключение, застёгивает дублет на все пуговицы, причёсывается перед мутным зеркалом и, собравшись с силами, выходит из комнаты. И тут же теряется. Вправо и влево уходит длинный коридор со множеством дверей, на стенах мерцают масляные лампы, еле-еле разгоняя сумрак. Конечно, ведьмаки отлично видят в темноте, им свет ни к чему. Только вот человеку как быть? И вообще, вчера надо было не терзаться угрызениями совести, а смотреть за дорогой. Лютик наугад идёт вправо, упирается в лестницу, полукругом сбегающую вниз. Внизу совсем темно, и он не решается спускаться. Возвращается, направляется в другую сторону. Коридор кажется бесконечным. Сводчатый потолок тонет во мраке. Шаги Лютика гулко отдаются в пустоте, и это жутковато и неприятно. Словно за ним кто-то идёт. Кто-то, ступающий след в след, но с крохотным опозданием. Намеренным или нет, Лютик не знает. И не уверен, что хочет знать. Он ускоряется, почти бежит, и мимо скользит тёмная неслышная тень, вырастает посреди коридора, загораживая проход. Лютик пятится, крик застывает в горле морозным комком, а у чёрного силуэта вдруг вспыхивают жёлтые кошачьи глаза, и звучит вкрадчивый голос: — Заблудился, бард? Лютик инстинктивно вжимается спиной в колонну, поддерживающую свод, и сглатывает вязкую слюну. Ламберт выходит из тени на свет коптилки — высокий, гибкий, затянутый в чёрное. Бледные кисти рук, почти белое лицо, золотые глаза в обрамлении длинных тёмных ресниц. Он чуть ниже Геральта, не такой крепкий, но сильный и стройный. Опасный. Эта мысль будоражит Лютика, смешивается с ужасом и рождает невероятной силы и реалистичности видение: Ламберт разворачивает его лицом в камень, охаживает горячими ладонями бока и кусает за загривок, больно и жарко. У Лютика подкашиваются ноги. Но Ламберт не спешит воплотить морок в жизнь. Он ухмыляется, и от этой ухмылки бегут мурашки. — Ты, наверное, Геральта ищешь, а, бард? — вкрадчиво спрашивает он. — Что — язык проглотил? А вчера такой бойкий был, такой… разговорчивый, — тянет он, бесстыдно разглядывая Лютика. — Даже меня пробрало. — Д-да, — запинается Лютик, собрав последние силы. — Геральта ищу. И поесть бы… Ламберт усмехается, словно невзначай опираясь ладонью о колонну рядом с головой Лютика. — Ишь ты. Проголодался… Ну пойдём, провожу тебя. — Не надо, — Лютик, слабо улыбаясь, мотает головой. — Ты просто скажи, куда мне, и я сам дойду. Не хочу тебя отвлекать… — Ну что ты, — с показной заботливостью говорит Ламберт. — Разве я могу бросить гостя. Дорогого гостя. Друга, — он намеренно подчёркивает это слово, — нашего драгоценного Геральта. Он мне не простит, нет. Я провожу. Лютик отлепляется от колонны. По спине струится холодный пот, и одновременно его бросает в жар от близости Ламберта, от его запаха. От него несёт опасным, пьянящим ароматом ярости и звериного желания обладать. Геральт пахнет совсем по-другому — тепло, надёжно, просто и привычно. Лютик цепляется за мысль о Геральте, как за последнюю надежду. Она придаёт ему сил. Он проходит мимо Ламберта, состроив каменное лицо, и бросает небрежно: — Ну раз так, веди. Они идут хрен знает куда. Переходы, арки, коридоры, пустынные залы. Лютик надеется, что они так и проделают весь путь в тишине. Он чувствует взгляд Ламберта — почти осязаемый, жадный, насмешливый. И вздрагивает, когда слышит его голос: — И давно вы… вместе? — Г-год… — запинается Лютик и тут же ругает себя за робость. — М-м. Удивительно, как ты так долго — по человеческим меркам, разумеется, — продержался. Геральт может быть дьявольски невыносимым. Он же угрюмый и сволочной мужик, разве нет? А ты… — в голос Ламберта вкрадывается коварная, ласкающая хрипотца, — птичка певчая, яркая, привыкшая, должно быть, к красивой беззаботной жизни… — Это мой выбор, — отвечает Лютик, собрав всю смелость. — Геральт — мой выбор. И я ещё ни разу не пожалел. — А ты забавный, — усмехается Ламберт после паузы. — Такой… ершистый. Думаю, я понимаю, что он в тебе нашёл. — И что же? — Лютик останавливается, дурея от собственной храбрости, круто поворачивается и смотрит в прищуренные золотые глаза. На губах Ламберта играет смутная улыбка. — Себя, — говорит он. — Такого, каким он никогда не был. Каким, возможно, хотел бы стать. Дальнейший путь они проделывают в молчании. Лютик думает о словах Ламберта, и они греют ему сердце. Даже если это неправда, слышать такое приятно. Это куда больше, чем просто желание обладать, собственнический инстинкт или отличный трах. Это даже больше, чем любовь, о которой ни Лютик, ни Геральт словом не обмолвились за их долгое путешествие. Это связь на уровне сущностей, обмен энергией, крепчайший приворот душ. Лютик почти благодарен Ламберту за то, что тот подал ему такую мысль. Они входят в обеденный зал, и Лютик запоздало понимает, что опять не запомнил дорогу. На столе миска, заботливо накрытая крышкой, кружка с элем. В камине пляшут язычки огня. — А где все? — спрашивает Лютик, озираясь. — На тренировке, — отвечает Ламберт лениво. — Я тоже должен там быть, но вместо этого эскортирую тебя по Каэр Морхену. Незавидное развлечение. — Так ты что же… — Лютик внезапно холодеет от ужасной мысли, — ждал меня, что ли? Ламберт неопределённо усмехается, кивает на стол и уходит быстрее, чем Лютик успевает сообразить, что надо бы поблагодарить его за сопровождение или выяснить всё же, какого чёрта Ламберт так вовремя оказался рядом. Похлёбка вкусная, эль кислый, но пить можно. Лютик так голоден, что готов вылизать миску, и только врождённое чувство прекрасного удерживает его от этого варварского акта. Снаружи доносится приглушённый лязг мечей, и он поспешно доедает, встаёт и выходит на небольшую террасу. Внизу двор, запорошенный первым снегом. Вдоль стены — манекены, корзины с оружием разных видов. На скользких булыжниках, словно в опасном танце, движутся ведьмаки. Эскель и Геральт. Мечи взлетают, опадают, вспарывают воздух и звонко бьются друг о друга. Эскель в коричневом жилете на голое тело, Геральт — в свободной светлой рубахе с кожаной перевязью крест-накрест. Их дыхание застывает облачками пара. Лютик, опершись о парапет, забывает о холоде — любуется плавными, гибкими, выверенными движениями Геральта, слушает, как поёт его меч, перекладывает смертельный танец ведьмака на музыку. В голове рождаются складные строфы. Геральт уходит в перекат, мягко вскакивает на ноги, и у Лютика теплеет в животе, слабеют ноги. Он знает, на что способно это гибкое сильное тело. Выученное убивать, оно с той же страстью и умением отдаётся ласкам. И иногда Лютику кажется, что грань слишком тонка. Но Геральт никогда не причинял ему боли. Никогда. Берёг по-своему — что в жизни, что в постели. Ненароком прижав, всё время спрашивал, не повредил ли чего. Укусы и царапины тут же залечивал эликсирами. Мог быть грубым, но всё равно — нежным, как ни крути. Интересно, рассеянно думает Лютик, а каков Ламберт? Ему почему-то кажется, что темноволосый ведьмак в любви — как опасная бритва: порез глубокий, но боль поначалу не чувствуешь, а потом воешь. Он, должно быть, любит пожёстче. По-серьёзному. Чтобы никаких поблажек… Связать, поставить на колени, ударить, вытрахать так, чтобы даже орать сил не осталось. Усыпить бдительность фальшивой лаской и взять своё нахрапом, грубо, горячо, оставляя следы от зубов на загривке. И никаких эликсиров… Лютик очухивается от морока. В пах плещет бесстыдным жаром. Он понимает, что не смотрит на Геральта, а ищет взглядом Ламберта, и от этого ему становится дурно и стыдно. Тело его подводит — млеет, слабеет, жаждет неведомого. Это ужасно. Ужасно, плохо, неправильно, так нельзя. «Ты заблудился, бард…» — звучит в ушах жаркий шёпот, и Лютик думает: да, чёрт подери, ты прав. Ты сто раз прав.