Игра теней

На следующий день Геральт, Ламберт и Эскель уезжают бить тварей в районе старой шахты в паре миль от Твердыни, и Лютик мотается по Каэр Морхену как неприкаянный. Бродит по лабиринту коридоров, заглядывает в пустые комнаты, греется у камина в главном зале. Весемир где-то пропадает, Койон машет мечом во дворе и особо не горит желанием общаться. Всё как-то неопределённо, неуютно и непредсказуемо. Сплошные «не». Лютик сидит на скамье, вытянув ноги к огню, и бренчит на лютне. Серебристые аккорды рассыпаются в тишине, как порванные бусы, ноты звонко отскакивают от серых камней. Даже песни здесь звучат уныло… если не пить. Каэр Морхен подавляет своим безразличием, убивает холодом. И даже Лютик, привыкший к тяготам жизни с ведьмаком, понимает вдруг, что это не место для людей. Хотя бы потому, что у людей оно рождает странные желания. Замешанные на страхе, приправленные стыдом. Когда не можешь смотреть в глаза. Слышать голос. Чувствовать запах. А можешь только видеть блядские сны и просыпаться в луже спермы рядом с единственным, кого любишь. Такое мелочное, гадкое предательство. Лютик вздыхает, откладывает лютню. Подходит к окну и смотрит на заснеженную долину, утыканную острыми копьями разлапистых елей. С утра идёт снег, он уже замёл следы трёх лошадей, и Лютик чувствует себя окончательно отрезанным от мира. Он изнемогает от неведения, от желания увидеть Геральта поскорее — живым и невредимым. И тщательно гонит от себя мысли о Ламберте. Ламберте с опасной улыбкой, янтарными глазами и запахом, от которого кружится голова и тело предаёт хозяина. Лютик зябко передёргивает плечами и собирается уходить, как вдруг видит вдалеке тёмные фигурки. Три лошади. Три всадника. Они появляются из леса и галопом мчат к воротам Каэр Морхена, и Лютик вихрем слетает вниз, едва не пересчитав ступени головой. Бежит через двор, оскальзываясь, прямиком к воротам. Фыркая, извергая из ноздрей облака пара, лошади влетают в арку, оглушая Лютика грохотом подков по брусчатке. Он шарахается в сторону, уже понимая, что с Геральтом всё в порядке. Ну, куртка порвана и кровь на лице, но это неважно. И с Эскелем всё хорошо. А вот с Ламбертом… Темноволосый ведьмак кулём лежит на шее лошади, его удерживают ремни. Кровь сбегает по гладкой шкуре животного, и Лютик с ужасом замечает, что на куртке Ламберта глубокие порезы, на бедре — огромная рваная рана, а на лицо лучше вообще не смотреть. Бледное и неподвижное, оно выглядит мёртвым. Лютик, остолбенев, смотрит, как к ним подбегает Койон, как издалека мчится Весемир. Геральт и Эскель спрыгивают с лошадей и бережно снимают Ламберта с седла. От него пахнет кровью и смертью, но он жив. Любой другой на его месте давно бы кормил стервятников, а Ламберт ещё дышит. Очухивается, ворочается в руках ведьмаков, стонет и даже будто ругается сквозь зубы. — Молчи ты, блять, — шипит Геральт. — Эскель, понесли. Койон, дверь! Весемир, мы потом объясним, сейчас нужен отвар бой-травы и «ласточка», много «ласточки». Прошу, принеси… На Лютика никто не обращает внимания. Он просачивается следом за ведьмаками, замирая от страха, и встаёт в дверях комнаты Ламберта — невидимый и несчастный. Смотрит, как темноволосого ведьмака бережно кладут на кровать, Геральт осторожно снимает с него одежду. На груди Ламберта глубокие страшные раны — три наискось, кровавая перевязь. Висок разбит. На бедре вырван клок кожи, дыра выглядит жутко. Лютик понимает, что не должен это видеть, но он не в силах отвести взгляд. Его толкает Весемир, который несёт эликсиры. Геральт приподнимает голову Ламберта, подносит бутылочку к губам. Ламберт кое-как открывает рот, зелёная жидкость льётся на язык. Он кашляет, задыхается, вытягивается в струнку и запрокидывает голову, но Геральт, выдернув зубами пробку, решительно вливает в него ещё две бутылочки. — С ним всё будет… — жалобно начинает Лютик, и Геральт резко поворачивает голову. — В порядке! — рычит он. — Всё с ним будет хорошо, проваливай отсюда! Лютик шарахается назад. Перед его носом Койон захлопывает дверь. До позднего вечера никто из ведьмаков не покидает комнату Ламберта. Лютик разогревает себе вчерашнюю похлёбку и ест, неловко присев на самом краю стола. Потом долго сидит у камина, поигрывая на лютне, и ждёт, сам не зная чего. Он боится, что вот сейчас в зал войдёт Геральт. Или Весемир. Или все вместе. И скажут, что Ламберт… — Умер? — вскидывается Лютик, когда в дверях появляется массивная фигура Геральта. — Не дождёшься, — устало усмехается тот, подходя к огню и падая на табурет. — У этого парня жизней — как пальцев на руках и ногах. Его здорово потрепало, ему чертовски хреново сейчас, но он выкарабкается. Причём очень скоро. — Уф, — Лютик слабо улыбается. — Я рад. Правда. Ему кажется, или Геральт странно глядит на него. Возможно, это просто игра теней, пляска золотых отблесков пламени. Лицо ведьмака не выражает ничего. Лютик к этому привык. Он осторожно тянется к нему и стирает кровь с виска. Геральт на мгновение закрывает глаза и прижимается к его ладони. Лютику кажется, что биение его сердца слышно на весь Каэр Морхен. Геральт отстраняется. Устало протягивает руку. — Плесни эля, пожалуйста, — хрипло говорит он. Они молча пьют, глядя в огонь. Лютик не знает, как нарушить эту тягостную тишину, потому что начать трепаться ни о чём — это худшее, что можно представить. А нужные слова отчего-то застревают в горле. Геральт берёт инициативу на себя. — Это были гарпии, — говорит он, делая глоток. — Здоровые твари, пять штук. И два щенка. Мы уложили всех, кроме самца. Думали, что и ему каюк, но когда Ламберт подошёл, чтобы забрать когти, эта мразь восстала из мёртвых. Мы его добили. Больше всего боялись, что не довезём Ламберта, — он снова прикладывается к кружке. — Я влил в него «ласточку», но больше у меня не было. Она помогла ему продержаться и не сдохнуть по дороге. — Я сложу про это балладу, — слабо улыбается Лютик, вертя полупустую кружку. — Будет иметь успех. Геральт неопределённо хмыкает. — Ты любую дрянь зарифмуешь. — Это не дрянь, а подвиг. Вы спасли друга. — Друга, — отчего-то кривит губы Геральт, и Лютик понимает: что-то не то. Ведьмак будто выплюнул это слово. Подчеркнул, что спасал из чувства долга, но никак не из-за близости. Сердце Лютика замирает. Неужели это из-за… него? — Мы никогда друг друга не любили, — говорит Геральт, ставя пустую кружку на стол. — Я учил его, тренировал, а он вымещал на мне свою злобу. Ревновал к моим успехам. Вёл себя как мудак. Я… — он с силой трёт лицо, — я хотел его понять, но не получилось. Старался как мог. А потом перестал. — Почему? — тихо спрашивает Лютик. — Устал, — коротко отвечает Геральт. Поднимается и смотрит на Лютика сверху вниз. Лицо скрывается в тени, только янтарные глаза сверкают, как у кошки. — Иди сюда, — говорит он. — Иди ко мне. Лютик покорно встаёт. Он дрожит. От Геральта пахнет конским потом, адреналином, бешеной усталостью и горьким ароматом возбуждения. Адская смесь. Он притягивает Лютика к себе, зарывается лицом в его волосы, жадно гладит спину, бока, находит губы. Поцелуй отдаёт полынной горечью. Лютик вплетает пальцы в спутанные волосы Геральта, прижимается к нему. Шепчет в губы: — Войдут… — Весемир спит, — тихо отвечает Геральт, расстёгивая пуговицы его дублета. — Эскель спит. Койон дежурит у постели Ламберта. Мы одни. Дублет падает на пол. Следом летит рубашка. Лютик зачарованно смотрит, как Геральт стаскивает с себя куртку, как отблески огня переплетаются на обнажённой коже. Его охватывает желание — дикое, нетерпеливое, острое, как удар когтя. Желание заглушить страх, забить другое чувство, растущее внутри. Принимающее невероятную форму, обретающее силу с каждым днём. Они роняют пару кружек. Под спиной Лютика — занозистая столешница. Рот зажимают сухие горячие губы. Геральта много, он везде — обволакивает собой, не даёт дышать. Его ладони рассыпаются по телу горячими прикосновениями. Его член заполняет Лютика ломкой, выкручивающей болью, которая почти мгновенно становится сладкой. Лютик цепляется за край стола, елозит затылком в разлитом эле, чувствует дыхание Геральта на своей шее, на губах, и закрывает глаза. — Смотри на меня, — сдавленно рычит Геральт. Он рывком задирает руки Лютика вверх и пригвождает их к столешнице. Железной, мёртвой хваткой. Другой ладонью накрывает член Лютика и грубо дрочит, слишком жёстко. Лютик теряется в ощущениях. Плывёт, уносясь в водоворот теней, захлёбывается и не понимает, как такое может быть — он смотрит на Геральта, послушно не закрывая глаза, и видит другое лицо: те же жёлтые глаза, острые скулы, губы, искривлённые в ухмылке, и тёмную прядь, прилипшую ко лбу. Эта иллюзия уносит Лютика в невероятный по силе, стыдный, безумный оргазм. И почти сразу его догоняет Геральт. Тяжело валится сверху, впечатывая тяжёлым телом в стол, роняет голову и скользит губами по виску Лютика. — Ты пахнешь… элем, — бормочет он. Лютик улыбается, проводя кончиками пальцев по изученным до последнего завитка шрамам на спине ведьмака. Запястья болят, завтра будут синяки. Геральт заметит, предложит мазь. Он всегда предлагает помочь унять боль, когда перебарщивает. В этом вся его суть — спасать, вытаскивать, закрывать собой. Даже тех, кого он ненавидит. Единственное, что он никогда не сможет, тоскливо думает Лютик, это спасти меня от самого себя.