Игра теней

Геральт тогда сказал: поехали. Сказал тяжело, будто нехотя. И Ламберт — удивительное дело — не стал возражать. Лютик, конечно, про себя возмутился, но виду не подал. Он трясётся на лошади, зажатый между двух конских крупов, между двух огней. Золотого и серебряного. Гадает, что произошло, пока он спал. Почему не спадает это чёртово сексуальное напряжение, которое такое густое и плотное, что его можно распороть ударом клинка. Двух клинков. Лютик устал думать. Слишком много мыслей за последнее время. Кажется, он имеет право отпустить ситуацию — пусть идёт как идёт. Пусть Геральт злится на него, а Ламберт пожирает глазами. Всё разрешится само собой… как-нибудь. Дорога кажется бесконечной. Весна выплавляет из мозга последние крохи рассудка. Хочется свалиться с седла и притвориться мёртвым, пусть делают, что хотят. Спасают, ругаются, трахают. Лишь бы уже кончилось всё. Но Лютик продолжает трястись, уставившись между ушей лошади. Чувствуя всем телом плавящие взгляды. Чувствуя это блядское напряжение с двух сторон. Во рту пересыхает, тело невольно отвечает на вибрации, пронизывающие пространство между ними. Привет, стояк. Привет, мои безумные стыдные фантазии. Привет, пиздец. — Сделаем круг, — хрипло нарушает тишину Геральт. — Через дубовую рощу. — Хочешь поглядеть на святилище? — Оно разрушено. Там давным давно никого нет. — Давай проверим. О чём они, думает Лютик, облизывая пересохшие губы. Как будто за их словами — совсем другой смысл. Солнце шпарит так, что он обливается потом. Несмотря на расстёгнутый дублет. Подумав, Лютик стаскивает его с себя и укладывает на седло, заодно прикрывая оттопыренные спереди штаны. В одной рубашке становится немного зябко, но это лучше, чем сгорать заживо. Краем уха он слышит, как коротко выдыхает Ламберт. Они едут около получаса, затем сворачивают с дороги в поле. Дубовая роща раскинулась у подножия невысокого холма — могучие чёрные стволы, толстые узловатые ветви, будто чудовища, поджидающие жертву. — Вы точно уверены, что нам туда надо? — осторожно спрашивает Лютик. — Здесь место силы, — отвечает Ламберт. — Испокон веков тут не водились твари. — Тогда на кой чёрт мы туда едем? — Проверить кое-что. — Я вам нужен? — Ты боишься? — Я уже не знаю, чего бояться, — мрачно говорит Лютик. — Всё очень странно. — Это просто прогулка, Лютик. Расслабься. Наслаждайся… весной. Они въезжают под купол переплетённых ветвей. Солнечный свет стелется по земле безумными узорами. Лютик смотрит в спину едущего впереди Ламберта и чувствует на себе взгляд Геральта, отчего метка на шее начинает гореть. Ехать становится совсем неудобно, возбуждение не спадает, к нему прибавляется ощущение предвкушения, щекоткой вскипающее в самом низу живота. Они спешиваются на небольшой полянке в самом центре рощи. Из жухлой травы торчат серые камни, образуя почти правильный круг. Ламберт сказал, это место силы? Да, так и есть. Вибрации. Лютик чувствует их — они исходят от каждого камня, лучами сходясь в самом центре. Ведьмаки, должно быть, ощущают это ещё острее. Он спрашивает об этом. Обернувшись к Геральту и Ламберту, бесстрашно глядя им в глаза. — Конечно, — отвечает Геральт. — Здесь даже время течёт по-другому. — И могут проснуться желания, о которых ты даже не подозреваешь, — понизив голос, говорит Ламберт. — Это место… — Лютик оглядывается. — Оно их исполняет, что ли? — Скажем так, — Геральт подходит ближе. — Оно отключает лишнее. И позволяет тебе самому… исполнить то… — … что ты действительно хочешь, — подхватывает Ламберт и оказывается за спиной у Лютика. Их действительно одурманили. Всех троих. А ещё говорят, что ведьмаки не подвержены магии. Или это не магия, а просто умелая игра, думает Лютик, глядя, как приближается лицо Геральта, взгляд ведёт за собой, утаскивает в пропасть. Он закрывает глаза. Поцелуй затяжной, в нём разгорается пламя — от крошечного игривого язычка до бушующего пожара. Он вихрем прокатывается по телу, выжигая ненужные мысли. Оставляя бешеную тягу плоти, которую не перебороть ничем. Совсем ничем. Сзади его обнимают сильные руки. Шею опаляет дыхание. Горячий язык скользит по коже, зубы цепляют мочку уха, шёпот: «Не думай… Доверься». Лютик выдыхает в губы Геральта, прижимаясь к груди Ламберта, откидывая голову ему на плечо. Геральт вплавляется в него всем телом, заклёпки на куртке царапают кожу сквозь рубашку, крепкое бедро втискивается между ног, и Лютик захлёбывается стоном. С него синхронно снимают одежду — Ламберт тянет рубаху вверх, Геральт распутывает завязки штанов, сдёргивает их с ног. Солнце палит, ветер обжигает холодом, и Лютик окончательно теряется в ощущениях, всем телом впитывая жар ладоней. Он зажат между двумя сильными телами, по-прежнему затянутыми в кожаные доспехи, и эта мысль вгоняет его в окончательное безумие. Он чувствует себя самой желанной, самой лакомой игрушкой на свете, с которой можно всё. Ламберт покусывает его за шею, неторопливо проходится ладонями по бокам, смыкает их на груди, перекатывает соски между пальцами, и они моментально твердеют, запуская новую волну жаркого возбуждения. Стоять нет сил, колени Лютика подгибаются, и его мягко опускают на траву — спиной он опирается на грудь Ламберта, чувствуя каждую чёртову заклёпку на его куртке, а сверху нависает Геральт, упираясь коленом между его раскинутых ног. И целует взахлёб, жадно вылизывает рот, прикусывает губы, проезжается по подбородку и спускается ниже. Ламберт сжимает соски Лютика до тянущей сладкой боли, и Геральт прихватывает их зубами, дразнит языком, задевая пальцы Ламберта. Лютик улетает мгновенно. Возносится в блядские небеса на волне неистового возбуждения. И даже не сразу соображает, что Ламберт вдруг перехватывает его горло локтем, прижимая к себе до потери дыхания. В мозгу вскипает паника, но ласковые руки Геральта и мурлыкающий шёпот Ламберта успокаивают его. Значит, так нужно. — Вот так начинается приручение… — выдыхает Ламберт в ухо Лютика. — Даже самых строптивых, непокорных и сильных тварей на свете… Лютик, если ты скажешь хоть слово, я задушу тебя. Геральт. — Что? — Укуси его. Острые зубы смыкаются на коже чуть выше левого соска, и Лютик едва не теряет сознание — так возбуждающе действует на него сочетание боли и наслаждения собственным бессилием. Он вскидывает бёдра, прижимаясь к Геральту, почти кричит, но рот тут же закрывает широкая крепкая ладонь. Лютик кусает её, заходясь беззвучным стоном, и всё вокруг плывёт в безумном медленном хороводе. Ощущения перекрывают друг друга внахлёст, и Лютик уже не понимает, где чьи руки, где чьи губы… Ему и не нужно понимать. Ласки сменяются укусами. Боль чередуется с плавким, жарким удовольствием. Его дрессируют. Заставляют почувствовать, каково это — когда кнут и пряник действуют одновременно. Он плохо соображает, когда его вздёргивают вверх и ставят на колени, но отлично понимает, когда горло вдруг перехватывает кожаный ремень. Ламберт мягко толкает Лютика в спину, и он падает на четвереньки, зарываясь пальцами в колкую траву. — Ошейник… — задумчиво тянет Ламберт, накручивая на кулак свободный конец ремня. — Отлично смотрится на нём, Геральт, тебе не кажется? Ответа нет, но Лютик чувствует, как по телу Геральта проходит дрожь. Он слепо тычется вперёд и, задыхаясь, отстраняется, когда Ламберт дёргает ремень. — Только когда я скажу, — мурлычет он, опускаясь на колено позади Лютика. — Геральт… Откинься назад. Так будет удобнее. Из своей скованной коленно-локтевой Лютик поднимает голову и шальными глазами смотрит на Геральта. Лютик хочет увидеть его лицо, и ожидания оправдываются — такого выражения он не видел ещё никогда. С таким выражением не убивают. С ним впервые совершают самые страшные безумства на свете. Натяжение ремня чуть спадает, и Лютик роняет голову на грудь Геральта. Губами, щекой проезжается по грубой коже куртки, чувствуя холод серебряных заклёпок. Ламберт издаёт подбадривающий возглас и гладит Лютика вдоль спины — от загривка до копчика. — Хороший… — хрипло шепчет он. — Какой хороший мальчик… Лютик опускает голову ниже, упираясь взглядом во внушительную выпуклость под кожаными штанами Геральта, но ошейник тут же врезается в кожу, заставляя захрипеть и отдёрнуть голову. — Рано… Дай ему пальцы, Геральт. Пусть сначала попробует их. Открой рот, Лютик. Геральт касается лица Лютика, гладит скулы, большим пальцем проводит по губам, и Лютик лижет подушечку, слегка прихватывая её зубами. Открывает рот шире, пахнущие полынной горечью пальцы проникают внутрь, и Лютик обсасывает их, щекочет языком сгибы, захлёбываясь слюной, впускает чуть ли не до горла, и Геральт впервые коротко стонет сквозь зубы. Ламберт позволяет Лютику поиграть ещё немного, а затем дёргает ремень. Лютик хрипит, цепляясь за шею, и Геральт издаёт предупредительный возглас, но Ламберт тихо говорит: — Не бойся, я не сделаю ничего такого, чего бы он не выдержал. Не такого, что причинит ему боль. Не такого, что заставит его рыдать и молить о пощаде. А такого, чего он не выдержит. Проверка пределов его возможностей. Поиск краёв самых блядских фантазий, которые одна за другой оживают в голове Лютика. Ему страшно хочется потереться о землю. Или об кого-то из них. Член стоит до боли, яйца горят, задница пульсирует, требуя, чтобы её заполнили горячей плотью. Но у Ламберта свои представления о мечтах Лютика, которые не то чтобы сильно расходились с ними. — Зубами, — тихо приказывает он, ослабляя ремень. — Развяжи ему. Геральт, откинься назад, упрись локтями в землю. Лютик покорно утыкается лицом в туго натянутую кожу гульфика. Цепляет зубами ремешок, вытягивает его из петли, распуская узел. Локти подламываются, но Ламберт успевает натянуть ремень, и Лютик крепче упирается ладонями. Он дёргает, распутывает завязки и жадно вдыхает крепкий солоноватый запах возбуждённой горячей плоти. Знакомый и одновременно совершенно, абсолютно чужой. — Помоги ему, Геральт. Пусть возьмёт в рот. В волосы Лютика вплетаются пальцы, под их нажимом Лютик, зажмурившись до слёз, надевается на член до горла. Где-то наверху Геральт хрипло стонет, и это подхлёстывает его собственное возбуждение — Лютик непроизвольно толкается бёдрами назад, надеясь коснуться Ламберта, но задницу овевает равнодушный ветерок. Ламберт крепко держит ремень одной рукой, вторая покоится на спине Лютика между лопатками. Нажимает. — Прогнись. Вот так. Ах-х, какой хороший мальчик… Лютик чувствует на языке округлую, налитую тяжесть головки, обсасывает её, как леденец, проходит по кругу, щекочет щёлку, вытягивая из неё густую солёную смазку. Почти выпускает изо рта и тут же надевается обратно, расслабляя горло. Геральту это всегда нравилось. Сейчас он, должно быть, в охуительном восторге. Ладонь надавливает на затылок, и Лютик хнычет, изнемогая от желания, чтобы хоть кто-нибудь из них прикоснулся к нему там, внизу. Или сделал что-нибудь с его задницей. Потому что это настоящая пытка — чувствовать, что тебя имеют со всех сторон, избегая самого главного. По щедро смоченному слюной члену Геральта губы Лютика скользят как по маслу. Он берёт так глубоко, что его нос почти касается белых волосков у основания. Несмотря на ремень на горле, Лютик не испытывает никаких трудностей. Естественные рефлексы будто отмерли. Возможно всё. Ламберт оказывается сбоку. Удерживая импровизированный ошейник, внезапно протягивает свободную руку и касается растянутых вокруг члена губ Лютика. Тот, сообразив, что от него хотят, открывает рот ещё шире, и вбирает в себя пальцы Ламберта. Два. Три. Не выпуская изо рта член. Короткий стон Геральта обрывается влажным звуком поцелуя. Эти черти целуются там, наверху, пока он, Лютик, работает языком. Так нечестно. Ему хочется посмотреть, но Ламберт предупредительно дёргает за ремень, да и Геральт одновременно с ним нажимает на затылок Лютика, поэтому приходится терпеть. И слушать эти блядские мокрые звуки сквозь бешеное биение крови в ушах. Его оттаскивают от члена, когда Лютик уже готов проглотить его целиком, вместе с пальцами и яйцами. От неожиданности он падает локтями в землю, грудь щекочут острые травинки. — Ты позволишь мне, Геральт? — вкрадчивым голосом спрашивает Ламберт. — Начать — да. — Уговор. Лютик, будь умницей, — шёпот обжигает спину, — выпрями руки. Передохни. Сейчас тебе предстоит второй заход. Горячая ладонь проезжается по пояснице, и смоченные слюной пальцы въезжают обезумевшему Лютику именно туда, куда нужно. Лютик дёргается и шипит от боли, но удавка натягивается, перекрывая горло. — Может… масло? — спрашивает Геральт откуда-то из тумана перед глазами. — Потерпит, — отзывается Ламберт. — Он ещё и не такое может стерпеть, да, Лютик? Пальцы сгибаются внутри, порождая дикую вспышку удовольствия. Растягивают и дразнят. Ламберт сплёвывает вниз, по ложбинке стекает слюна, и становится совсем скользко и жарко. Геральт проводит ладонью по лицу Лютика, цепляет за подбородок, заставляет посмотреть на себя. На чёртово воплощение самых блядских фантазий женщин и мужчин Континента. В чёрной коже, в застёгнутой наглухо куртке, с этими его белыми волосами, растрепавшимися от ветра, золотыми глазами, чувственным ртом и невыносимо прекрасным членом, который явно хочет ласки. Лютик, каждую секунду ожидая рывка ремня, набирается смелости и продолжает начатое. Пальцы Ламберта двигаются в его заднице, как заведённые, ускоряя темп, растягивая мышцы по кругу. И когда они внезапно исчезают, Лютик хнычет, потому что терпеть это ощущение пустоты просто невыносимо. Но она тут же заполняется. И это уже не пальцы. Ламберт рывком за бедро натягивает его на себя, въезжая по самые яйца. По слюне. Больно. Лютик задушенно кричит, не выпуская член изо рта, и Ламберт с оттяжкой бьёт его по ягодице, так, что кожа полыхает жаром. И одновременно нагибается, подкручивая ремень, и кусает Лютика ровно в то же самое место, где Геральт оставил свою метку. Это блядски больно. Горит шея, горит задница, всё пылает внутри. Лютик всхлипывает, роняет голову и продолжает работать ртом. И когда тонкая грань между болью и наслаждением стирается, это становится по-настоящему прекрасно. Ему мучительно хочется прикоснуться к себе, взять в кулак, довести себя до оргазма в три рывка, но инициатива наказуема, и Лютик сдерживает свой порыв. Скулит, насаживаясь на Ламберта задницей, вздрагивает от хлёстких ударов по ягодицам, глубоко вбирает член Геральта в горло, втягивая щёки, и Геральт, задыхаясь, шепчет: «Стоп, Лютик, стоп». Ламберт тоже замирает, притянув Лютика к себе за бедро. А потом выскальзывает из него, ослабляя удавку, и Лютик, наконец, поднимает голову. Он как в тумане видит, что Геральт, чуть помедлив, протягивает руку и перехватывает ремень. И они, два желтоглазых демона, два грёбаных властелина самых мокрых снов несчастного Лютика, меняются местами. Теперь Геральт решает, можно ли Лютику дышать. Теперь его член, смоченный слюной, проникает в растраханную задницу и заполняет нутро целиком. Теперь его ладонь, которая, оказывается, умеет не только ласкать, с оттяжкой хлещет по оттопыренным ягодицам Лютика, и тот скулит, зажмуриваясь. Ламберт куда-то исчезает, и Лютику кажется, что его нет целую вечность, но он возвращается, ложится на место Геральта и, дёрнув Лютика за волосы, заставляет взять в рот. На языке Лютика вкус смазки мешается со сладким привкусом талой воды. Ламберт такой же большой, как Геральт. Лютик не знает, как ему нравится, поэтому на пробу проводит кончиком языка по венчику, широко лижет головку. Ламберт довольно выдыхает, треплет Лютика по взмокшим от пота волосам. Геральт с коротким рыком вжаривает до предела, до искр перед глазами, и с каждым влажным шлепком, с каждым звуком, который издаёт Лютик, обрабатывая губами и языком член Ламберта, реальность вокруг них закручивается в тугую спираль, в раскалённую добела точку. В Лютика кончают почти одновременно. Геральт — с рваным выдохом, Ламберт — с удовлетворённым долгим стоном. Белый жар заполняет Лютика со всех сторон — плавится в растраханной заднице, льётся в саднящее горло. Он пьёт его, захлёбываясь, впитывает в себя всем нутром. И чувствует себя абсолютно обессиленным, когда Ламберт поднимает его на колени, прижимая к себе, а Геральт опускается перед ним, и две горячие ладони, сплетая пальцы, ложатся на Лютиков измученный ожиданием член. Два рта сливаются в жадном поцелуе над его головой, пока Лютик, упираясь взмокшим лбом в грудь Геральта, готовится взорваться к чертям собачьим. И у него получается. Почти сразу. Через пару синхронных движений. Уносясь куда-то к звёздам, он кричит, судорожно выгнувшись, откинув голову на плечо Ламберта, разрывая поцелуй, и чувствует, как по лицу, мокрому от слюны и слёз, скользят губы Геральта, вбирая в себя его вопль. Излившись так, будто не кончал месяц, Лютик отрубается наглухо. Он не чувствует, как с него снимают ошейник, как Геральт озабоченно вглядывается в красный след на его горле, не слышит, как Ламберт тихо шепчет: это пройдёт, это всегда проходит, особенно здесь. Его переворачивают на спину, накрывают плащом. Он не слышит, как Геральт говорит потрясённо: — Блядские боги, что ты натворил? А Ламберт отвечает со своей обычной усмешкой в голосе: — Просто помог тебе разнообразить ваши… м-м-м… постельные развлечения. Не бойся, он очухается. — И решит, что я его предал. Отдал другому, как игрушку. — И сам же принял в этом участие. — Тем более. Блядь. Ему больно… — Ему охуенно хорошо. Ты же видел. Он просто отпустил себя. Мы все отпустили себя, Геральт. Назови это магией места, но ты же знаешь, что это не так. Ты не хочешь меня убить? — Я хочу, чтобы ты заткнулся и помог мне разбудить его. — Пусть пока полежит. Его только что оттрахали так, как никогда в жизни. Посмотрел бы я на тебя после такого. — Ламберт, сука! — Знаешь, что он подумает, когда очухается? — Что? — Что неплохо бы повторить. — … — Вот так подсаживаются на собственные фантазии, Геральт, выдавая их за чужие. Он думал, что я этого хотел, но на самом деле этого хотели мы оба. И ты, хоть от тебя признаний словами не дождёшься. — Ламберт. — Что? — Я тебя всё-таки убью. — Давай потом. После того, как он очнётся и выскажет всё, что думает по этому поводу. *** Лютик плохо помнит, как они вернулись в Каэр Морхен. Помнит разве что, что ехать самостоятельно не мог, всё время норовил соскользнуть с седла, и Геральт затащил его к себе. Устроил впереди, поддерживая за пояс, касаясь губами волос. Лютик дремлет, вздрагивая от боли в горящих ягодицах, в истерзанной заднице. Его накрывает блаженной пустотой, в которой нет ни мыслей, ни эмоций. Всё это начинает медленно возвращаться, когда он просыпается в холодной комнате, проспав без малого двенадцать часов. «Охуеть, — думает он. — Я жив». Он осторожно поднимается и понимает, что особо не болит. Разве что чуть-чуть. Как напоминание. Слегка саднит загривок, где соединились два укуса, ноет след на груди, на горле, по заднице и в заднице разливается тепло. То ли магия какая-то сработала, то ли Геральт по привычке позаботился о нём — неважно. Всё это уже совсем неважно, потому что Лютик чувствует себя просто отлично. Память услужливо возвращает ему воспоминания — по крупинкам запахов, вкусов, ощущений. И когда картинка складывается целиком, Лютик зарывает горящее лицо в подушку и понимает, что улыбается. В обеденном зале его ждут. Слава богам, не все. Они сидят спиной к нему на длинной лавке за столом и пьют. Белый Волк и Чёрный. Лютик замирает в дверях, разглядывая их обоих совершенно новыми глазами. Подмечая и закрепляя в памяти каждую линию тела, каждое движение рук. Делает так, чтобы в его сознании они слились воедино. — Весна закончилась, — тихо говорит он, и они одновременно оборачиваются на него. Смотрят своими золотыми глазами. Лютик не хочет знать, что в них. Ему достаточно воспоминаний. И новых, удивительных, будоражащих воображение желаний. — Весна закончилась, — повторяет он, подходя к ним, и они отодвигаются друг от друга, уступая ему место между собой. Лютик садится, расставляет локти, сцепляет пальцы и смотрит в окно, за которым валит густой снег. — Мы уезжаем, — говорит Геральт после паузы. — Ты же хочешь уехать? Лютик смотрит на него, положив щёку на сплетённые пальцы. Затылком чувствует пристальный взгляд Ламберта. Сердце заходится рваной дробью, и Лютик сглатывает ком в горле. — Я бы подождал, — говорит он. — Может быть, весна ещё вернётся. Ламберт неопределённо хмыкает. Геральт мягко касается его плеча. — Подумай. — Я подумал, — Лютик задирает голову и смотрит на тёмные тени, клубящиеся под высоким потолком, которые так удачно вторят его мыслям. И повторяет твёрдо, улыбаясь всем и никому одновременно: — Я очень, очень хорошо подумал.