Игра теней

В самое сердце зимы внезапно приходит весна. Белый Хлад сразу кажется страшилкой для недоумков. Тучи расползаются и тают на ярком солнце, на лесистых отрогах гор исчезает снег, и мрачный Каэр Морхен как будто преображается — всё уже кажется не таким унылым. — Может, это магия? — Лютик высовывается в распахнутое окно по пояс, жадно вдыхает вкусный воздух. — Чародейки всех королевств собрались и решили, что пора выгулять новые платья и посверкать сиськами. И наколдовали нам пару дней весны. Позади него звенят ложки, шоркают по столу миски. — Иди поешь, — зовёт Эскель. — Потом помечтаешь про волшебные сиськи. — Это не про нашего барда, — ухмыляется Ламберт. — Он у нас по другой теме. Лютик вспыхивает. Пусть все решат, что от солнца. Оно такое яркое… — Ламберт, — укоризненно говорит Весемир. — За языком следи. Геральт молчит. Не заступается, не затыкает Ламберта, и Лютик оборачивается — может, его вообще в зале нет? Но Геральт сидит и ковыряется в миске, подперев голову кулаком. Луч солнца наискось падает через стол узкой полосой, вызолачивает прядь его белых, как снег, волос. Лютик сглатывает возмущение и неприкрыто любуется им, вспомнив утреннюю разминку на скомканных простынях. Его, лютиковой, растяжке позавидовали бы гимнастки из Вызимской бродячей труппы, а верхним нотам — самые знаменитые тенора на Континенте. Лютик фыркает, садится и быстро неряшливо ест, запивая кашу с солониной щедрыми глотками тёмного эля. Ему не терпится на улицу, на солнце, прочь из этих сырых стен. — Это нежданное тепло всяких тварей повыгоняет наружу, — хмуро говорит Весемир. — Гравейры, гули повылезают… Виверны от спячки очнутся, начнут плодиться. Не к добру такая весна. — А мне плевать, — беззаботно отзывается Лютик, жуя. — Пусть хоть весь бестиарий выползет. Мне эта зима уже вот где, — он проводит пальцем по горлу. — Дайте порадоваться теплу, ведьмаки вы бездушные. Геральт? — М? — Геральт рассеянно поднимает голову от миски и хмуро смотрит на Лютика. — Может, проедемся верхом, а? Посмотри, там солнце какое… И теплынь. Сто лет ведь никуда не выезжали, Геральт, пожалуйста… — Хорошая мысль, — кивает Весемир. — Заодно и посмотрите, что да как. — Я тогда тоже прокачусь, — говорит Эскель. — А ты сиди. Обещал мечи отполировать уже третий день и всё никак. — А я? — уныло спрашивает Койон. — А ты мне в лаборатории поможешь, — обрубает Весемир. — Будем тестировать обновлённую «ласточку». Из-за стола поднимается Ламберт, неспешно обводит взглядом остальных. — Ну а я, — говорит он, — никому ничего не обещал, да и химик из меня так себе. Так что прогуляюсь тоже. Лютик замирает. — Отличная идея, — выдавливает он. — Тогда ты на север… а мы южнее поедем, да, Геральт? Геральт не успевает ответить, как вступает Весемир. — Нет уж, — сурово говорит он. — Никто не знает, как эта… природная аномалия повлияла на тварей, которые обычно в спячке. Поедете втроём — бард, Геральт, Ламберт. Возражения не принимаются! — он повышает голос, заметив, как встрепенулись все трое. — Советую засунуть ваши разногласия себе в задницы, особенно это вас касается, — он смотрит на Геральта и Ламберта. — Вас как вдвоём оставишь, так вы глотки друг другу готовы перегрызть, как волки. Может, бард вас как-то примирит, хоть пользу принесёт. Взгляды Геральта и Ламберта тут же скрещиваются на Лютике, как два обоюдоострых меча, разве что искры не летят. — Не смею ослушаться, Весемир, — цедит Геральт. — Пойдём собираться, Лютик. — Встретимся у ворот, — бросает Ламберт. В комнате Лютик садится на кровать и наблюдает, как Геральт увязывает мешок. Ехать ему больше не хочется. Провести полдня в седле между двумя ненавидящими друг друга ведьмаками — то ещё удовольствие. А если учесть, что один из них знает то, что Геральту, в принципе, знать не обязательно, дело обстоит совсем хреново. — Геральт… — М-м? — ведьмак накидывает перевязь, проверяет мечи. — Ты не против, если я… ну, останусь. Что-то настроения нет. — Из-за Ламберта? — спокойно спрашивает Геральт, и Лютик вздрагивает. — Если да, то расслабься. Он будет молчать. Я обещаю. Лютик со звуком «пфф» выпускает воздух из лёгких. Сразу весь. — О, спасибо, — с кривой улыбкой говорит он. — Защитник людей, великий Белый Волк. На самом деле я… — он смущённо ерошит волосы, глядит на Геральта исподлобья. — Я хотел с тобой вдвоём. Чтобы весна, зелень, большак и мы. Трепливый бард и угрюмый ведьмак. Картинка — закачаешься. У меня ностальгия, Геральт, я чахну в этом вашем Каэр Морхене, мне нужен глоток свободы. Нужно вспомнить, каково это — когда в спину впиваются щепки, пока ты меня втрахиваешь в старый добрый дуб. — Звучит донельзя романтично, — хмыкает ведьмак. — Я был бы не против найти старый добрый дуб сегодня… — Я бы тоже. Но — нет. — Почему? — Потому, — Геральт бросает ему дублет. — Одевайся, Ламберт ждёт. Лютик нехотя засовывает руки в рукава. — Мне кажется, или ты действительно не против поехать всем вместе? А как же ваши… м-м-м… непростые отношения? Послушай, — он подаётся к Геральту и хватает его за отворот куртки, — мне совсем не улыбается всю дорогу слушать ваши препирательства. А если вы сцепитесь по пути? Я должен буду разнимать вас или слагать грёбаную балладу о двух ебанутых ведьмаках, ушибленных на всю голову детскими обидами? Геральт усмехается и мягко отдирает пальцы Лютика от своей куртки. — Не переживай. Всё будет хорошо. Будешь ехать, сочинять вирши о цветочках под снегом, старых добрых дубах или о чём там у вас, бардов, принято. — Я тебе не верю, — мрачно говорит Лютик, застёгивая дублет. — Ну и зря. К тому же, Весемир прав. Сложно предугадать, кто и в каком количестве выползет на нежданное солнышко. — Я бы предпочёл выползти вдвоём. — Не ной. Не слушай Ламберта. Держись рядом со мной, и всё будет хорошо. Они выходят из башни, навьюченные седельными сумками. Геральт всегда предусмотрительно берёт с собой целый арсенал эликсиров и масел, перевязочные материалы, иглы, нитки и прочую лечебную хрень. Одной «ласточки» он напихал штук пять, куда столько… Будто не на приятную прогулку отправляются, а на войну в один конец. Чем ближе ворота, тем настроение Лютика падает всё ниже, а шаг — всё медленнее. Ламберт уже маячит впереди, держа лошадь под уздцы. Весь в чёрном, только перевязь из светлой кожи, да рукояти мечей отблёскивают медью, в отличие от геральтовых серебряных. Когда все трое сходятся на одном пятачке, Лютику становится совсем трудно дышать. Быстрые взгляды прошивают воздух, как бесшумные арбалетные болты. Ламберт улыбается, склонив голову, и Лютик поспешно отворачивается. Спину жжёт. Особенно то место, не прикрытое воротником дублета, где под кромкой волос полукругом запеклась кровь. — Поехали, — говорит Геральт. — Надо вернуться до заката. Они неспешным шагом покидают позолоченные солнцем стены Каэр Морхена. Снег почти весь стаял, то тут, то там виднеются прогалины чёрной влажной земли, заросшие редкой жухлой травой. С ветвей деревьев капает, копыта лошадей с хлюпаньем месят грязь. Солнце беспощадно палит с небес, и когда узкий перелесок заканчивается и они выезжают на равнину, Лютику становится жарко. Но не только от солнца. Ламберт не спускает с него глаз. Следит неотрывно, как хищник, ждущий, пока жертва зазевается, даст слабину. Лютик один раз дал. И теперь его раздирают противоречивые чувства — он то ненавидит себя за это, то жаждет повторения. И порой ловит себя на совсем уж стыдной мысли — а что если… ну… помечтать же можно… если Геральт и Ламберт… вместе… Стоп, Лютик, стоп. Это всё нежданная весна. И твоя не скованная самоконтролем молодость, блять. Иначе не объяснить, что в мечтах Ламберт вытворяет с Лютиком невероятные вещи, а Геральт, вместо того, чтобы убить обоих, неожиданно… присоединяется. И они вдвоём… — Смотри! — вторгается в его позорные грёзы негромкий голос Геральта. Лютик встряхивает головой, прищурившись, глядит, куда показывает рука в чёрной клёпаной перчатке. Там, в ослепительной голубизне, парит крылатый силуэт. Изящная длинная шея, широкие крылья, тонкий змееподобный хвост. — Это сигнус, — говорит Ламберт, приставив руку козырьком ко лбу. — Безобидная красивая тварь. Опасны только самки, защищающие потомство. — И самцы, — добавляет Геральт с лёгкой усмешкой. — Когда кто-то посягает на их самок. Лютик рано радовался, что они уже почти час ехали в тишине. Он давно уяснил, что с таких вот вроде бы невинных обменов мнениями и начинаются самые кровопролитные войны. — Вы убивали сигнусов? — спрашивает он, коротко глянув на ведьмаков. — Я — да, — отвечает Ламберт. — В прошлом году, когда случайно наткнулся на их гнездо. Самка напала на меня, я защищался. Получил пару укусов, огрёб крыльями по роже. Пришлось убить. — А детёнышей? — Там были яйца. Думаю, ими поживились волки или кто-то ещё. Не волнуйся, бард, сигнусы не в списке редких и исчезающих видов, они плодятся как кролики. Невелика потеря. — Говорят, их можно приручить, — подаёт голос Геральт. — Летать, конечно, не выйдет, но в качестве забавы вполне. Лютик подставляет лицо солнцу, жмурится, расстёгивает дублет. Прохладный ветерок забирается за пазуху, охлаждает разгорячённое тело. — Я против приручения, — говорит он. — Кого бы то ни было. Хоть тварей неведомых, хоть зверей… — А людей? — усмехается Ламберт, и Лютик быстро отводит взгляд. — Людей — тем более. — Тем не менее, есть масса примеров… Только скажи, в бешенстве думает Лютик, вот только рот раскрой и намекни. Что я с Геральтом таскался всё это время не из-за пресловутого родства душ, о котором ты распинался в тот первый день в Каэр Морхене, а потому что он меня тупо приручил. Влюбил в себя. Затянул в свои блядские ведьмачьи сети, как бестолкового ундиныша. Заставил следовать за ним повсюду через боль и страх, через бесконечную тревогу за их общую жизнь. Это неправда, думает Лютик. Это не про них. Геральт не способен на уловки. Он просто такой… ну, какой есть, и это всё, что нужно Лютику. Он с ведьмаком по доброй воле и никак иначе. Или Ламберт намекал на… Темноволосый ведьмак негромко усмехается, словно считывает его мысли. — Это как первая доза фисштеха, — говорит он. — Подсаживаешься и — хоп! — тебя приручил дурманный порошок. Как самый простой пример. «Это». Ламберт сказал: «Это». Он не просто намекает — он прямым текстом… Тот маленький безумный инцидент за ужином, думает Лютик, и уже хочется большего. Хочется же… Аж ломает. Он беспомощно переводит взгляд на Геральта. Тот сидит в седле очень прямо, одна рука свободно лежит на бедре. Волосы, бело-золотые на солнце, треплет ветер. От его мрачной, суровой красоты захватывает дух, и Лютик зажмуривается, смаргивая невольные слёзы. — Если ты достаточно силён, — говорит Геральт, глядя вперёд, — то тебя не приручишь никаким способом. Это касается всех живых существ в мире. — И что, скажешь, что у тебя нет никаких маленьких слабостей? — ухмыляется Ламберт. — Крохотных изъянов в твоей безупречной броне, за которые можно зацепиться? — Есть, — ровно отвечает Геральт. — Но о них знаю только я. — Ты ошибаешься. — А ты задаёшь тупые вопросы. Ламберт качает головой. — Я всегда считал тебя крутым парнем, но уж больно самоуверенным. Ты бы поберёгся. — Не беспокойся. У меня хорошая защита от монстров. — Нет монстра хуже человека, Геральт, и ты это знаешь. — Без разницы. — Упёртый сукин сын, — внезапно смеётся Ламберт. — Ладно, философские беседы — явно не твой конёк. Да и бард что-то приуныл, да? Ну что — наперегонки вон до той рощицы? Там и привал сделаем, жрать охота. И не дожидаясь ответа, пришпоривает лошадь, пуская её в галоп. Геральт почти мгновенно срывается с места и летит за ним, и только Лютик никак не может совладать с норовистой кобылой, которая наотрез отказывается участвовать в скачках и трусит бодрой рысью. — Сучка ты ленивая, — уныло говорит Лютик, глядя ей между ушей. — Мы бы их сделали. Когда он подъезжает к рощице и спешивается на небольшой полянке, Геральт и Ламберт уже роются в сумках, извлекая припасы. На жухлой траве расстелен плащ, на нём стоит мех с вином. Лютик накидывает поводья на сук, подходит и с любопытством смотрит на ведьмаков, которые, как по команде, вскидывают на него ярко-золотые глаза. — Пикники я люблю, — говорит он, улыбаясь. — Особенно незапланированные. — Это не пикник, — мрачно отзывается Геральт. — Это десятиминутный привал. — Без разницы, — цитирует его же слова Лютик и плюхается на плащ. В самую середину. Подгребает к себе мех, отвинчивает пробку и с наслаждением делает глоток. — Ого! Эст-эст? Ничего себе, у вас запасы… А какого хрена мы каждый день кислятину пьём? Его не удостаивают ответом. Геральт бросает ему на колени свёрток с хлебом и сыром, садится справа и вгрызается в ломоть вяленого мяса. Ламберт с ленивым вздохом валится слева, подкидывает на ладони яблоко. Сочное, красное, глянцевые бока играют на солнце. Лютик смотрит, как заворожённый. Вверх-вниз. Мягкий шлепок о ладонь. — Хочешь? — Ламберт глядит на него с откровенной улыбкой. Звучит очень и очень двусмысленно. Лютик сглатывает вязкий ком в горле. В поисках хоть какой-то точки опоры в этом шатком безумии, он придвигается ближе к Геральту и прижимается к нему. Ведьмак, продолжая есть, свободной рукой обнимает его за талию. Яблоко ложится на покрывало, глянцевым боком касаясь Лютика. Ламберт проезжается костяшками вдоль его бедра, мягко ведёт пальцами, цепляя ткань. Лютика пронзает острое, ломкое чувство, похожее на азарт. Неудивительно, ведь всё происходящее — не что иное, как игра на троих, даже если один участник пока что не подозревает об этом. И эта мысль будто выбивает пробку из сосуда, в котором живут самые тёмные, самые постыдные и жаркие его желания. Лютик закусывает губу и откидывает голову назад, упираясь затылком в плечо Геральта. Он смотрит на Ламберта с вызовом, и тот усмехается уголками губ, подталкивает яблоко ближе. Лютик хватает плод и вгрызается в него, сок течёт по подбородку, и у Ламберта загораются глаза. Слабо улыбнувшись, Лютик валится на спину, закинув руку под голову, смотрит в небо, обрамлённое ажурной вязью голых ветвей, кусает яблоко. С одного бока его касается Ламберт, с другого — Геральт. Вино ударяет в голову, и он чувствует себя ягнёнком между двумя волками. Кто из них заберёт свою добычу? Или они… поделятся? Лютик закрывает глаза и продолжает лениво жевать яблоко, прислушиваясь к звукам, рассыпанным в воздухе. Шумный глоток, шорох, голос Ламберта: «Передай вино». Где-то далеко насвистывает птица, налетает порыв ветра, шуршит ветками над головой. Ровное дыхание. Хруст сочного яблока. Терпкая сладость на языке… Кто из них будет первым? Кто из волков первым накинется на жертву? — Эй, — насмешливый голос Ламберта бьёт по ушам. — Ты заснул? — Не трогай его, — тихо говорит Геральт. — Пусть… — он шумно втягивает носом воздух. — Такая весна. — Ого, — бормочет Лютик, улыбаясь. — Да ты романтик. И добавляет после паузы: — Когда рядом нет чудовищ. — Чудовища всегда рядом, — отзывается Геральт. — Но не сейчас… — Лютик действительно уплывает в дрёму. — Не сейчас… Недоеденное яблоко выпадает из его руки. Он засыпает. Беззащитный, расслабленный, между двумя самыми желанными монстрами на свете. Он засыпает и не чувствует напряжения, окутывающего их троих грозовым облаком, не видит быстрых взглядов, которыми обмениваются Геральт и Ламберт, не слышит их слов. — Ты думаешь, я не замечаю ничего? — О чём ты? — Как… ты на него смотришь. Как он смотрит на тебя. Не считай меня тупым бревном. — Хорошо, ты не тупое бревно. Ты бревно мыслящее, которому улыбнулась судьба. Я завидую тебе, Геральт. Ты же знаешь, на что на самом деле способен этот мальчик? — Я слушаю. — М-м. Если отбросить философские рассуждения о том, что каждый день он напоминает тебе о твоей человечности под личиной мутанта и выцарапывает из тебя чувства, давным-давно выжженные Испытанием, то останется одно: его собственные желания. Ты же знаешь, что он хочет? — Знаю. И даю ему это. — Тогда почему он ищет большего? О, не смотри на меня так, как будто собираешься вцепиться мне в глотку. Он у тебя невероятный эмпат, Геральт. Считывает чужие желания, под завязку набирается чужими эмоциями. Может даже выдать их за свои, загореться ими, захотеть попробовать… — Ставь свои эксперименты на других. — Зря ты… Никто не посягает на твои святые чувства. И Лютик слишком привязан к тебе, чтобы переметнуться на другую сторону. Но он не твоя собственность, Геральт. Позволь ему самому решить, что ему нужно. — Боги, убить бы тебя… — Так вперёд. Но нет, ты никогда этого не сделаешь. И знаешь, почему? Начнём с того, что ты всё ещё помнишь, как два года назад… Нет, помолчи. И не криви морду. Тебе было хорошо. Очень хорошо. Пусть всего раз, пусть мы сначала едва не передрались… У меня до сих пор на ключице отметина от твоих зубов. Девки спрашивали, откуда… Я им говорил: монстр тяпнул. Ты же помнишь, да? — Помню. — Чую в твоём голосе злость. В этом была твоя слабость — ты поддался и поэтому возненавидел меня. Оброс бронёй, всё время настороже, готов убивать за невинные шутки… Ладно, хрен с этим. Но сейчас твое уязвимое место — это он. Ты боишься причинить ему боль, но не знаешь, что, может быть, именно этого он и хочет. — О чём ты говоришь? — О самых низменных чувствах, разумеется. О тех, которые приходят, когда отключается разум и просыпаются инстинкты. Ты слишком бережёшь его, Геральт. Это правильно, когда вы таскаетесь по большаку, но когда дело доходит до постели, ты продолжаешь оберегать, хотя всё его существо кричит о другом. Но ты не слышишь. — А ты слышишь? — О, да. Его тело прямо-таки орёт об этом. Я не эмпат, но это невозможно не почуять. — Он мог бы сказать. Словами через рот. — Не допускал мысли, что он боится? Сам себя. Или тебя, потому что не уверен, что ты примешь эти желания как должное. — Почему мы сейчас вообще говорим об этом? — Потому что я хочу проверить свои догадки. — В чём? — В том, что твоего мальчика не всегда нужно защищать. Выпусти его из своей брони — и увидишь, что будет. Что он сможет тебе дать, если ты отпустишь себя. Или позволишь другому показать тебе, каково это — когда боль несёт не страх, но удовольствие. По-настоящему. — Почему я всё ещё сижу здесь вместо того, чтобы перегрызть тебе глотку? — Потому что в глубине души ты понимаешь, что я прав. — Блядь, мы с тобой за все годы не разговаривали столько, сколько сейчас. — Это лучше, чем грызться при каждом удобном случае, разве нет? — Я не уверен. — Правильно, потому что ненавидеть друг друга проще и безопаснее, чем попытаться понять. У тебя вся жизнь — поле боя, Геральт. Но это не так. И есть моменты, когда никого не нужно защищать. И даже Лютика. Особенно — Лютика. — Почему мне кажется, что ты наговорил столько умных слов, только чтобы заполучить его? — Ну, если честно, то это так и есть. Но я слишком неравнодушен к тебе, чтобы сделать это исподтишка. Да, я хочу его. И хочу, чтобы ты смотрел. Или не просто смотрел. Но не мешал мне, когда тебе покажется, что я перегибаю палку. — Что ты делаешь, твою мать?.. — М-м. Молчи. Молчание — знак согласия. А я просто напоминаю тебе ту ночь двухлетней давности. — Лютик… проснётся. — Пусть просыпается. Тем лучше. Ай, с-сука. Кусаться ты любишь… Как я чертовски скучал по этому… — Ламберт… блять… — Внутри тебя живёт чудовище, которое хочет… не убивать, нет. Выпусти его. — Надо… было… свернуть тебе шею тогда, во дворе… — М-м… — Я… никогда… не позволю тебе… — Я знаю… знаю. Тогда позволь… нам. Всем. Лютик открывает глаза ровно в тот момент, когда Геральт и Ламберт, наконец, отстраняются друг от друга, тяжело дыша. Он не понимает, что происходит. Он видит двух желтоглазых прекрасных монстров в обманчивом обличье гибких и сильных человеческих тел, между которыми витает ощутимое напряжение. Оно пахнет возбуждением. Самым примитивным, плотским, знакомым Лютику до последней нотки. Мир сошёл с ума, ошалело думает он, слизывая с губ подтёки сладкого сока. В него впиваются взгляды двух пар янтарных глаз с кошачьими зрачками, и Лютик понимает, что угодил в ловушку.