like i'm your everything / Как будто я для тебя — всё

Оливия смотрела на Мелли слишком долго, чтобы та могла это проигнорировать, так что она повернулась и, встретившись с ней взглядом, спросила: — Что ты на меня так смотришь? Оливия рассмеялась и поставила бокал с вином на журнальный столик. — Мне что, нельзя на тебя смотреть? — Нет, если ты смотришь на меня так. — Мелли сделала большой глоток из бокала. Всякий раз, когда они ужинали в этой чёртовой квартире, она чувствовала, как её твёрдая решимость идёт трещинами, расходившимися паутиной, точно на битом стекле, с каждой миской попкорна и с каждой взаимной улыбкой. Это стало настоящей традицией: Мелли появлялась у двери Оливии с бутылкой вина, чтобы насладиться жаркими спорами и попкорном. Долгожданный ритуал для обеих. Оливия не знала, когда именно начала ждать, что Мелли вот-вот возникнет у её двери, но она точно понимала, что ждёт. Она смотрела новости, чтобы узнать, не запорола ли Эбби этим вечером пресс-конференцию, а потом появлялась Мелли. У Оливии к тому моменту уже были приготовлены две порции попкорна. Фитц облажался, и снова женщина, присутствовавшая в его жизни, должна была собирать всё по кусочкам, — этой женщиной теперь стала Эбби. Мелли с Оливией в последнее время наслаждались свободой от его глупости. Мелли словно всплыла после столь долгого пребывания на глубине, что почти утратила всякую надежду подняться на поверхность. Задыхаясь, она пыталась выбраться, но не знала, плыла ли она наверх или же ещё больше погружалась в пучину. Всё, что происходило с ней последние двадцать лет, было похоже на удары, снова и снова отталкивающие её в бездну, подальше от поверхности. Большой Джерри увлёк её вниз; роман Фитца с Оливией утянул ещё ниже; столь длительное пребывание в Белом доме, как в ловушке, — ещё большее погружение; смерть Джерри снова заставила её опуститься ниже. Однако всё хорошее, что случалось в её жизни в последнее время, стало значительными, ощутимыми рывками к солнцу. Победа на выборах в Сенат — вверх; её законодательная реформа — вверх; баллотирование на пост президента — вверх; тот факт, что они с Оливией стали друзьями, лучшими друзьями — вверх. Побег Фитца оказался последним рывком, в результате которого она достигла поверхности, вдохнула полной грудью и спустя двадцать лет наконец увидела солнечный свет. Для Оливии это было одновременно началом чего-то нового и концом старого, и она по-прежнему не знала наверняка, как к этому относиться. То, чем всё закончилось с Фитцем, не помогало ей разобраться. Было ощущение, что она пытается продеть истёртую нить сквозь игольное ушко. Всякий раз, когда она задумывалась о том, насколько резко и внезапно прекратила отношения, конец нитки утолщался и растрёпанные концы проскальзывали мимо. Но ни один из этих концов больше не был в руках Фитца. Оливия досмотрела пресс-конференцию Эбби в одиночестве, а затем услышала стук в дверь. Она улыбнулась, сразу подумав о Мелли, потому что за дверью должна была быть именно она. А потом Оливия осознала, что Мелли — единственный человек, которому она хочет открыть. Не Фитц, не Джейк, а Мелли. Возможно, образ Мелли всегда хранился в глубине её сознания: мысли о Мелли, её длинных волосах, яркой улыбке и незаурядной личности были постоянными. Да и вообще, как бы ей ни хотелось отрицать это, Мелли стала для неё символом постоянства, хотя появление Мелли у её порога с бутылкой безумно дорогого иностранного вина как раз постоянным и не было. Однако Оливия всегда ждала её с достаточным на двоих количеством попкорна, сидя на краешке стула, готовая в любой момент вскочить. Она ждала стука в дверь и широкой, обнадёживающей улыбки, которую замечала уже через глазок. Возможно, постоянным было это ожидание, ожидание Мелли. Однако та никогда не заставляла её ждать слишком долго. Она почти всегда оказывалась за дверью (откуда у сенатора Вирджинии хватало свободного времени, чтобы видеться с Оливией так часто, последняя понятия не имела), почти всегда с бутылкой вина, вдохновляющей улыбкой, жаждой попкорна и рассказами о прошедшем дне. И Оливия для Мелли тоже была чем-то постоянным, только иначе. Возможно, это несправедливо, но Мелли никогда не ждала Оливию. Оливия всегда находилась рядом, пусть и не физически, — она всё время незримо сопровождала её. Когда Мелли работала в кабинете, сталкивалась с трудными людьми, была загружена интервью или бумажной работой, Оливия была в её мыслях, успокаивая и помогая сохранить присутствие духа. Поздней ночью и ранним утром, в эти короткие промежутки времени, когда всё становилось безразлично, вокруг пугающе разливалась тишина и она чувствовала себя странно онемевшей, опустошённой и нереальной, Оливия была с ней. В такие моменты, когда руки дрожали, бессознательно вытирая слёзы, которых Мелли не чувствовала, когда хотелось кричать — до хрипоты в горле, ощутить хоть что-нибудь, кроме боли, она пыталась переключиться, прислушиваясь к голосу Ливви в своей голове, вспоминая её обещание поужинать завтра вместе. Иногда обещания Оливии Поуп были тем, что помогало Мелли Грант выжить. Оливия была якорем, удерживающим её, не дававшим сорваться и унестись в пучину. Оливия — всегда — была обещанием смеха, улыбок, светлого будущего и ощущения невесомости. Невесомости в хорошем смысле, когда всё кажется чем-то особенным, а не той, где Мелли была никем и ничем, просто волной, набегающей на берег и возвращающейся в бесконечном жизненном цикле. Оливия всё вокруг меняла к лучшему. В общем, они были чем-то постоянным друг для друга. И когда Оливия минуту назад уставилась на Мелли, забыв про своё вино (что само по себе было необычным), наблюдая, как та пьёт и хрустит попкорном, ощущение постоянства стало ослабевать. Потому что не было постоянным — удивляться, задаваясь вопросом, что будет дальше, когда наступит ясность. — И как же я на тебя смотрю? — Оливия подтянула колени к подбородку и положила на них голову, не сводя с Мелли глаз. Та одним глотком осушила бокал, проливая алые ручейки в уголках рта. Вытерла их рукавом платья и повернулась к Оливии. — Как будто я для тебя — всё. С кухни чуть слышно доносилась музыка, но внезапно стало тихо — тишина упала, как пуховое одеяло, оглушив их. Грант нарушила правила — правила, о которых никто даже не осмеливался говорить вслух. — А что, если ты для меня и правда — всё? Каким-то образом Мелли оказалась совсем близко к Оливии — ближе чем когда-либо намеревалась, потому что одним из негласных правил было никогда не признавать чувств сильнее, чем просто дружба, по отношению к бывшей любовнице её бывшего мужа, которая стала её лучшей подругой. (Единственной подругой, единственным человеком, с которым она могла по-настоящему разговаривать. Все остальные её друзья работали в ОПП.*) А чувства, которые Мелли испытывала к Оливии, определённо были чем-то большим, чем дружба, но, чёрт возьми, она была Мелли Грант — сенатором от Вирджинии и кандидатом в президенты от республиканцев. Президентам и в голову не приходило наклониться и стереть поцелуем эту легкомысленную, самодовольную усмешку с лица Оливии Поуп, попробовать с её губ вино и попкорн, овладеть ею больше, чем кто бы то ни было, даже проклятый Фитц. Ни один президент не мечтал просыпаться с Оливией Поуп, чтобы целовать её каждое утро, готовить для неё завтрак, отвозить на работу, целуя на прощание в щёку со словами: «Хорошего дня, детка». Никто из президентов не желал того, что Мелли желала сделать с Оливией Поуп. (Хотя, возможно, нынешний президент всё же хотел сделать это, но остальные, в целом, не считали это приемлемым.) — Я? Всё? Оливия коснулась рукой её щеки, проводя большим пальцем по коже до уголка губ. Она была готова и решительно настроена нарушить все правила, когда-либо написанные Мелли, и Мелли чувствовала то же самое. Она наклонилась, проводя пальцами по шее Оливии вниз до линии плеч. Если уж они собирались нарушить правила, она готова была идти до конца. — Конечно. А потом они поцеловались. Наконец — после бесчисленных яростных споров и примирений, улыбок и нерешительных взглядов, — всё это привело их сюда, и, боже, это было прекрасно. Оливия ошибалась: на самом деле всем был этот поцелуй, а для него нужны двое. В этот миг Оливия постаралась запомнить всё, что только могла: ощущение давящего сверху тела Мелли, с ошеломляющей силой толкнувшей её на диван, языка Мелли у неё во рту — горячего и волшебного, пылающей кожи под кончиками пальцев. Они оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание. Оливия не привыкла видеть Мелли так близко, подобная возможность редко выпадала ей — только когда она засыпала на плече той и, проснувшись, не могла не смотреть на неё. И теперь она могла видеть уязвимость в глазах Мелли, очарование дерзости и красоту самой Мелли, могла видеть россыпь веснушек, достигающих её ключицы, рассмотреть форму скул и носа. — Я так давно хотела сделать это, и ни капли не раскаиваюсь, — пробормотала Оливия, заправляя волосы Мелли за ухо. Она толкнула Мелли на спину и поставила локти по обе стороны от её головы. Получив в ответ улыбку, она с наслаждением добавила: — Думаю, я готова всё повторить. Когда они целовались во второй раз из множества последовавших затем в тот вечер, постоянство, которое они дарили друг другу, звенело как колокол по всей квартире, знаменуя клятву. Клятву, продолжавшую звучать и на следующее утро, когда Мелли готовила Оливии завтрак и кофе и целовала на прощание, провожая на работу и думая о том, что хотела бы целовать её снова и снова весь день. Для них обеих ожидание закончилось.