The Fool

      Стоял теплый летний вечер — из таких, когда приятно сидеть на крыше и смотреть на звезды, не думая ни о чем. Когда погода отличная, и ничто не предвещает беды.       Если только беда уже не на пороге.       В тот вечер умирала мама.       — Эвелина…       Отец никогда раньше не выглядел таким испуганным. Маркус не думал, что его отец вообще может чего-то бояться. Оказывается, может.       Ему тоже было страшно — особенно когда мама, как сейчас, заходилась жутким кашлем с кровью.       — Маттиас… — Она умоляюще посмотрела на отца. — Я не протяну больше…       — Не говори так. Месяц назад тебе тоже тяжело было, но видишь — протянула. И сейчас поправишься.       Едва ли отец сам верил в то, что говорил. Ей стало заметно хуже, чем в прошлом месяце. И это ни для кого тайной не было.       — Рыжик… — Мама слабо потянулась рукой к Маркусу. — Иди сюда, Рыжик.       Он тут же метнулся к ней и судорожно сжал ее руку.       — Ты поправишься, мам, — заявил Маркус, не зная, что сказать еще. Он знал, что мама вот-вот умрет, но нельзя же было ей такое говорить.       Она с улыбкой покачала головой:       — Вряд ли. Так что… веди себя хорошо и не грусти, ладно?       — Я не грущу…       — Вот и молодец. — Мама ласково провела бледными пальцами по его щеке. — Ты у меня молодец…       И снова закашлялась.       Было неправильно видеть ее такой больной и слабой. Нет, конечно, мама и раньше была хрупкой, но не настолько. Она смеялась, пела, искренне радовалась даже мелочам. Маркус хотел быть как она — и мама радовалась, что он на нее похож. Такой же веселый, радостный, способный рассмешить даже серьезного и немногословного отца. Она звала его Рыжиком, солнышком, хотела, чтобы он всегда оставался таким…       Но сложно было не плакать, когда она лежала и умирала. В прошлый раз, когда ей было плохо, они тоже думали, что конец близок — мама выжила чудом. Но чудо длилось недолго.       — Эвелина, — отец утер с ее лба капли пота, — тебе нельзя много говорить. Не надо.       — Н… надо… — Мама поднесла к губам платок. Он окрасился кровью. — Дай я… дай мне поговорить с сыном…       Она слабела на глазах. Маркус сжал пальцы на ее ладони чуть покрепче, чтобы поддержать.       — Я здесь, мам.       Голос все-таки дрогнул.       Мама попыталась сжать его руку в ответ. Получилось совсем слабо.       — Сынок… — Она улыбнулась. — Ты у меня самый лучший… помни: тянись к другим — и они будут тянуться к тебе…       — Да, мам, я помню.       Мама кашлянула еще несколько раз — из последних сил. Маркус зажмурился, силясь загнать слезы обратно.       — У тебя все будет хорошо, — ее голос стих почти до шепота. — Станешь уважаемым, как папа, найдешь себе хорошую девушку… у тебя будут дети…       — Да, мам…       — Только… — Она улыбнулась. — Оставайся… таким же… — Снова сильно закашлялась. — Оставайся таким же солнышком, как сейчас.       — Да, мам.       — Рыжик…       — Эвелина, — отец погладил ее руки, — Марк все знает. Он у нас умный парень.       — Да… очень…       Мама снова закашлялась, и снова сильно. Отец вдруг обратился к Маркусу:       — Марк, принеси воды, маме нужно попить.       Его тон был каким-то… странным. Обреченным. Будто он знал, что мама скоро умрет. Но и Маркус это тоже знал… и что-то в голосе отца его остановило.       — Вода на столе, пап, — несмело заметил он. И не врал: на столе действительно стоял кувшин со свежей водой. Отец, видно, что-то напутал от волнения.       — Рыжик, послушай папу, — вдруг прошептала мама. — Пожалуйста.       А вот ей отказать было невозможно. Ни в чем. Хотя дело тут явно было не в воде.       — Хорошо, мам…       Маркус вышел из комнаты, послушно зачерпнул из бочки немного воды… и вдруг раздался странный негромкий звук, ни на что не похожий. А потом — тяжелый, прерывистый вздох отца:       — Создатель, помилуй ее душу.       Выронив кружку из рук, Маркус побежал обратно.       Мама уже не дышала. На груди ее лежал окровавленный платок — хотя пятно, кажется, было и под ним. Маркус не мог оторвать глаз от медленно проявляющейся на одеяле крови.       Отец стоял у кровати на коленях и сжимал ослабевшую руку матери.       — Пап… ты ее убил?       Маркус не мог поверить в то, что только что сказал — и в то же время точно знал, что так и было. Мама мучилась. Отец прервал ее страдания.       Убил, думая, что никто не узнает.       Отец резко развернулся к нему:       — Марк, ты что…       — Ты убил ее, пап, — дрожащим голосом повторил Маркус. Пятно под платком продолжало расти.       Спустя несколько долгих секунд отец прижал его к себе второй рукой.       — Да, Марк. — Его голос был еле слышен. — Маме было очень больно.       Маркус закивал, смаргивая слезы. Да, ей и правда было больно, она давно мучилась… и все же страшно было осознавать, что отец только что ее убил.       Отстранившись от него, Маркус заплакал уже в голос.       — Марк…       Он дернул плечом, стряхивая отцову ладонь.       — Не трогай меня, пап. Пожалуйста.       Отец вздохнул, но больше к нему не прикасался.       С того вечера они отдалились от друга еще сильнее, чем прежде.