Звёздный Камень

      На радиостанции «Облачный Сад» живёт питомец. Маленький дракончик, размером не больше домашней кошки. Живя в обувной коробке, он не признаёт никакие другие лежбища, кроме своей обувной коробки и подоконника окна радиостанции. Не помню, когда он появился, но я знаю его уже очень давно. Я не знаю, сколько ему лет, он скрывает от меня свой возраст. Каждую звёздную ночь он вглядывается в эти маленькие точки так пристально, как будто ищет чего-то или ждёт какого-то события на небе. Однажды в очередную звёздную ночь я спросила его об этом. — Я ищу звезду моего дорогого друга, — получила я такой ответ. — Её звали Литея. Надеюсь, её звезду повесили поближе, и я смогу её найти. Она была одним из лучших людей, которых я встречал на своём пути. Я был её помощником, товарищем, другом. И она создала того, кто когда-нибудь придёт за мной. Прочитав удивление и испуг на моём лице, он таинственно улыбнулся и начал рассказывать. *** Пожалуй, начну эту историю с такой же звёздной ночи, как и сейчас, с каменного холодного пола, тяжёлых цепей и сырости камеры в которой оказались я и Литея. Мы сидели напротив окна, в котором было небо. В ночном воздухе хорошо распространялись звуки: шелест деревьев, пение ночных птиц, шаги по просёлочной дороге, звук волочащегося за ноги трупа по мостовой, лютня, удар кулака о челюсть, пьяная песня, стон умирающего в своей постели, стрекотание сверчка за дровами в сарае. Лита прислушивалась к этим звукам напряжённо, тревожно. Постепенно всё стихло. Я подумал, Лита уже заснула, и сам начал дремать. Вдруг я услышал её тихий голос: — Ты помнишь последнюю зиму? Как дети катаются на коньках на замёрзшем озере, громко смеются, играют в снежки, лепят снеговиков. Как приходят их родные и зовут детей домой. Помнишь праздник зимнего солнцестояния? Огоньки, праздничные украшения, ярмарка, большая разрисованная узорами карусель на ярмарке, счастливые лица людей. Эти лица до сих пор стоят у меня перед глазами. Это лица, на которых нет печати болезни, лица, не знавшие голода. Размывающиеся в памяти лица. Это лица мертвецов. Такой счастливой зимы больше никогда не будет, как и весны, и лета. Но эпидемия хотя бы не сможет пойти дальше, — Литея рассмеялась. Это был протяжный, слабый как паутинка, дрожащий, прерывистый смех. Он оборвался кашлем. Литея вытерла рукавом своего платья кровь со рта. Она уронила голову на грудь и больше не говорила. Её дыхание стало медленным и глубоким. Заснула. Лунный свет падал на её лицо, и оно становилось белым и как будто прикрытым тончайшей голубоватой тканью. На этом лице хорошо были видны чёрные круги под её глазами. Я тоже старался поспать хотя бы пару часов. Я помнил последнюю зиму. И помнил весну, когда в деревне началась эпидемия. Лекарства нет. Люди не дотянут до следующей зимы. Все знали, никто не придёт их вылечить. Никто не придёт их спасти. Их оставили умирать. Отрезали от всего остального мира. Чтобы болезнь не распространилась дальше, деревню окружили солдаты в противогазах. Мор выест деревню как сырое яйцо и оставит только скорлупу. Я помнил, как среди больных разлетелся слух, что избавиться от болезни можно, «передав» её другому. Они специально толкались на рынках и на службах в церквях, норовя дыхнуть в лицо как можно большему числу людей. Я помнил горе людей, похоронивших родных и друзей. Помнил убийства ради куска хлеба или щепотки зерна. Сладковатый запах гниющей плоти. Помнил, как в могилы вместе с мёртвыми бросали и больных, погребая заживо. Запах сжигаемых костей и чёрный дым над нашей деревней. Сжигали трупы, сжигали заразные дома вместе с жителями в надежде, что хоть горстка человек спасутся. Пытавшихся бежать застрелили и прислали счёт общине за потраченные пули. А Литея — Литея слышала стон агонии, вырывавшийся из-под земли. Стон из самого сердца деревни. Всё время эпидемии она пыталась найти лекарство. Хотя бы обезболивающее. От частого контакта с больными она заразилась сама. Оставшиеся жители обвинили её в том, что это она наслала болезнь на всю деревню ради собственного обогащения. Меня приговорили как источник болезнетворных миазмов. Они разгромили, перевернули вверх дном наш дом. Они сожгли его. Лавку со снадобьями, которой владела ещё прапрабабушка Литы. Я проснулся от скрипа железной двери камеры, в которой нас держали. Шатаясь, вошёл священник. Бледный, осунувшийся, с чёрными кругами под глазами. Презрительно сверкнул на нас своими маленькими глазками и поджал сухие бескровные губы. Махнул костлявой рукой, чтобы мы следовали за ним. По пустым каменным коридорам тюрьмы отдавались эхом наши шаги и позвякивание цепей, которыми были скованы руки и ноги Литы. Я был прикован к ней за ошейник и намордник. Мы послушно шли за сутулой спиной священника в пурпурной мантии. Добрались до главной площади, где священник перед несколькими ещё стоявшими на ногах жителями прохрипел: — Признаёшь ли ты, Ведьма, свою вину перед этими людьми и перед богом? Последний раз тебе даётся шанс покаяться в содеянном перед тем, как мы предадим твоё нечестивое тело и твою грешную душу адскому пламени за твои преступления и во имя нашего спасения. Лита отрицательно покачала головой. Ей не в чем было раскаиваться перед этими людьми. Мне слова не дали. Священник разжёг кадило и начал окуривать жителей, читая молитву. Затем хотел было огласить приговор, но свалился, как подкошенный, на землю. За ним последовали остальные. Остался только один старик, стоявший поодаль от основной группы. Он улыбнулся сквозь густую седую бороду Лите и проскрипел: — Дым от кадила был хорошей идеей. Правда, мне всегда больше нравилась мысль подсыпать что-нибудь в вино для причастия. Я использовал все свои запасы порошка от бессонницы. Он освободил нас. Лита осыпала его благодарностями. Я узнал его. Это был отец мальчика, который мечтал стать лётчиком. Литин первый пациент с этой болезнью в самом начале эпидемии. Ребёнку оставалось жить несколько дней. Чем дальше прогрессирует болезнь, тем мучительней она становится. Лита была в отчаянии. Никакие имевшиеся у неё лекарства, никакие обезболивающие не помогали. Мальчик страдал, бредил. Его отец перестал спать и превратился в поблёкшую фотографию себя самого. Тогда Лита приняла решение погрузить его сына в глубокий сон. Но от боли тот быстро просыпался, и требовалось снова погружать его в сон. Они сидели возле постели больного, слушая его разговоры во сне. На листке бумаги Литея написала ему счастливую жизнь, в которой он выздоровел, стал известным и уважаемым лётчиком, был отправлен на опасные задания, из которых вышел героем, как отец им гордился, когда ему вручали медаль за подвиги, как даже соседские мальчишки, некогда его задиравшие, начали его уважать и как вскоре они сделались лучшими друзьями. Она дала прочитать листок отцу, и тот со слезами на глазах подтвердил, что она написала то, о чём всегда мечтал его сын. Лита подожгла листок своим дыханием, пепел смешала со снотворной микстурой и сделала мальчику укол. Он умер у отца на руках, не просыпаясь, со счастливой улыбкой на лице. Клянусь своим хвостом, этой ночью я увидел на голове Литы седые волосы. Она состарилась на несколько лет. Когда она собралась уходить, отец мальчика обнял Литу и сказал, что она подарила избавление не только его сыну, но и ему, что она поступила милосердно и что это намного лучше потерять своего ребёнка так, чем наблюдать, как он страдает от болезни, чем видеть, что твой ребенок не проживёт ту жизнь, которую хотел, и страдать от этого самому. Он сказал, что она спасла его мальчика, дав ему прожить хотя бы во сне всё то, к чему он стремился. После той ночи Лита больше не предлагала такой способ другим больным или их родственникам. Она старалась найти лекарство, найти хотя бы обезболивающее. Потом старик заходил к нам в лавку из-за бессонницы. Ему было нечем расплатится и Лита просто подарила ему эти порошки. Он же предупредил нас об обвинении и аресте. Старик встал возле рассыпанных по земле спящих людей. Смотрел на Литу и как будто чего-то ждал. Лита подошла, положила одну ладонь ему на голову, вторую прижала к груди, где сердце. Потом она что-то прошептала ему на ухо, и тот с блаженной улыбкой стал оседать. Лита подхватила его и положила на землю к остальным. Потом она вернулась ко мне и села рядом. Лёгкий ветерок игрался прядями, вылезшими из её толстой чёрной косы. Она расправила своё вишнёвое платье со множеством заплаток. — Мы остались одни, Фирц, — выдохнула Лита. Она выглядела очень уставшей. Дрожала. Её знобило. — Что будешь делать? — спросил я. Лита вздохнула: — Подарю этим людям утешение. Это всё, что я могу для них сделать, чтобы они не страдали и ушли легко, ни о чём не жалея. Я помог Лите перенести все тела в церковь. Там мы завернули их в одеяла и уложили на лавках. Весь вечер и всю ночь Лита писала им их счастливые жизни, пока не уснула на листках с пером в руке. Утром она поджигала эти листки своим дыханием, смешивала со снотворным и делала жителям инъекции. Закончив, она тяжело опустилась на пол. Я осторожно спросил её: — Как себя чувствуешь? — У меня осталось очень мало времени, — в её тёмно-рубиновых глазах стояли слёзы. —Разве это справедливо, Фирц, что никто нас не будет помнить? Если бы был хотя бы один выживший. Только один. Один, кто помнил бы всех их. И меня. То, каким людьми мы были. Лет через пятьдесят на этом месте образуется новая деревня. Но никто не будет помнить ни меня, ни тебя, ни кого из жителей. Как будто их не было, а ведь все они были. Каждый из них был героем своей удивительной истории, каждый жил в своём собственном уникальном мире. Я написала всем, кто лежит в этой церкви счастливые жизни, но я боюсь, что где-то могла ошибиться. Выводя на бумаге их мечты я поняла, что, не смотря на то, что я знала всех жителей деревни, я их всё равно не знала. Я не могу проникнуть к ним в головы и узнать, преследовали ли они всё те же мечты или у них появились новые, не могу узнать, как они изменились или не изменились или как их изменила болезнь. Стали ли они идеалом для самих себя или хотя бы наметили себе движение в нужном направлении. Или же всё совсем не так, и они уходят всё дальше от самих себя, всё дальше от того, кем они хотят быть, с кем они хотят быть, может им всё труднее вспомнить, откуда они пришли и куда им нужно прийти. Может, они запутались сами в себе и никак не могут найти выход из лабиринта собственного «Я». А я, я только всё ухудшаю, показывая им сны их «счастливой жизни». Может на самом деле они сейчас видят свой худший кошмар, и они не умрут с улыбкой на лице, как тот мальчик, что мечтал стать лётчиком. Я так устала… — Лита… Ты не можешь вылечить ни их, ни себя. Если ты подарила чудесный сон хоть одному из них, это уже дорогого стоит. — Хочется верить, что ты прав. Надо подготовить могилу. Лита ждала, когда у всех остановится дыхание и сердце. Некоторые умирали с легкой улыбкой. Я выкопал широкую и глубокую могилу. Мы осторожно на верёвках опускали тела, завёрнутые в одеяла как в саван. Лита начала кидать землю в могилу. Она с шуршанием разбивалась о тела и скатывалась на дно. Когда все были похоронены, мы вернулись в церковь. Я без сил рухнул на скамейку и провалился глубоко в сон. Сквозь темноту я услышал голос Литы и чужой, мужской голос. Я осторожно приоткрыл глаз и увидел, что Лита разговаривает с фигурой в пурпурном дорожном плаще, которая на две головы её выше. Капюшон был откинут, и я увидел худое мужское лицо с бесцветными глазами и стянутыми на затылке в пучок золотыми волосами. — Ты понимаешь, что ты наделала? Какое право ты имела давать ему ложные воспоминания?! Представь, какого ему было, когда он понял, что все его воспоминания о жизни «после эпидемии» — ложь! Представь, каково ему было, когда он понял, что умер от твоей руки и от твоей смертельной иглы, завёрнутый в одеяло, как в саван. А мне пришлось разбить его сердце, чтобы проводить. Чтобы повесить звезду. — У него было имя. — Теперь это не важно. — Ты же Смерть. Ты по определению разбиваешь сердца. — Я — Проводник. Смерть случается, и я тут не при чём. Моя работа провожать души и развешивать их на ночном небе. И мне пришлось сильно потрудится, чтобы разобраться в воспоминаниях того мальчика. Мне пришлось по кусочкам, по обрывкам разговоров и образов собрать его жизнь, которая полностью была скрыта за фальшивыми воспоминаниями. Прихожу к тебе за объяснениями, и что я вижу? Теперь мне придётся повторить эту очень кропотливую работу ещё пятнадцать раз из-за тебя. — Думаешь, я не сомневалась? Думаешь, я сделала это с лёгким сердцем, хладнокровно? Думаешь, мои руки не дрожали? Я выбрала самое меньшее зло. Сделанное мной является намного меньшим злом, тем то, что происходило бы с ними с течением болезни. Неужели мне надо было их просто оставить страдать? — Тебе надо было не вмешиваться. Гость заметил меня: — Здравствуй, — я кивнул ему в ответ. Лита посмотрела сначала на меня, потом на гостя и снова на меня: — Вы знакомы? — Пересекались, — ответил я. Лита, опустив голову, обратилась к Проводнику: — Что сделано, то сделано. Я просто хотела подарить им утешение. Чтобы они ни о чём не сожалели и ушли легко. — Дарить утешение — это моя работа. Не твоя. Ты дарила не утешение, а ложь. — Хорошо. Ты же пришёл сюда не просто отчитывать меня. Что ты хочешь взамен? — Человека. — Человека? — Я провожал души многие эпохи. Я повидал слишком много и уже устал от себя, от своего лица, от своей работы. Я вижу везде подобное, отражённое само в себе тысячекратно. Мне трудно стало развешивать звёзды. Я вижу всё бытие всех разумных существ, которых надо проводить. А конца им нет. Мне нужен кто-то кто смог бы заменить меня на моей работе развешивающего звёзды… Мне давно уже пора самому стать звездой. — Ты… бессмертен? — До тех пор пока не найду себе замену. — Ты хочешь, чтобы я заменила тебя? Ты за этим пришёл? — Я не могу взять тебя в качестве нового Проводника. Ни тебя, ни кого бы то ни было другого из живущих сейчас людей. Потому что каждый из вас проходит свой собственный путь, который не может быть вырван из времени. Очень-очень редко появляется человек, варианты развития судьбы которого столь велики, что у него нет судьбы. И сейчас такого человека нет. Ты создашь его. — Я не умею. — Я научу. Нам нужен скелет. Ищи его на земле сынов и дочерей смерти. Возьми его для того, чтобы в этом существе была основа человеческая. Возьми также земли с тех владений и смешай её с водами бессмертной реки. Получишь глину ты. Затем иди во владения Инферналей. Попроси живой огонь у них. Обожги этим огнём глину, чтобы стала она прочной и гибкой, как плоть. Выкуй в этом огне мозг и сердце. В измерении вечного холода попроси у чудовища камни голубые, в которых тлеет ночной огонь. То глаза будут для этого создания. Воды бессмертной реки я сам принесу. Лита посмотрела на меня, подошла, обняла и сказала: — Пожалуйста, принеси скелет, землю, огонь и камни. — потом тихо добавила.-- Каждая минута на счету, возвращайся скорей. Владения дочерей и сыновей смерти. Мир чёрно-белой пустыни, как на старой плёнке. В центре этой пустыни стоит храм, а может дворец. Ко мне вышла одна из дочерей смерти. Высокая, бледная, высохшая женщина. У неё были завязаны глаза белыми лоскутами ткани. Чёрные волосы до пояса, серое платье. Она наклонила голову на бок и спросила медным голосом: — Ты создан из жизни. Ты не сын смерти. Для чего ты здесь? — Проводник попросил меня взять скелет и земли с ваших владений. — Зачем? — Он хочет создать себе замену. — Вот как? Что ж, я помогу, ведь нас он тоже провожает. Жди здесь, я принесу скелет и землю. Она принесла их в тканевых мешках. — Эпоха решила, что это должен быть женский скелет. — Спасибо. Можно задать вопрос? — Да. — Почему здесь всё чёрно-белое? — У нас очень красочный мир, но ты видишь его чёрно-белым потому, что ты создан из жизни. Мы же созданы из смерти. Мы не приносим её, но являемся ею. Поэтому называем себя дочерями и сыновьями смерти. И когда приходит наш черёд мы не умираем, мы не можем умереть, мы обращаемся жизнью. Мы обращаемся всем разнообразием жизни. Я вернулся к Лите. В церковь. Я отдал Проводнику мешки. Он аккуратно вынул и положил на приготовленный железный стол череп. Начал доставать крупные кости. Я спросил о водах бессмертной реки. Он сказал, что уже их приготовил. Измерение Инферналей. Это был город огней и теней. Высокие массивные здания окружили меня. Я побрёл по неоновым улицам в поисках старейшины. Только он мог отдать живой огонь другому существу. Как я и думал, дом старейшины находится напротив центральной площади. Я попросил аудиенции, и меня впустили в его кабинет. Старейшина сидел за массивным деревянным столом, сложив свои кожаные крылья, опустив большую голову с костяными наростами и квадратной челюстью к бумаге, а в тяжёлых руках держал золотое перо. Он спросил трескучим голосом: — Для чего ты здесь? Ты не создан из живого пламени. — Проводник попросил меня взять у вас живого огня. — Зачем? — Он хочет создать себе замену. — Вот как? А почему он сам не придёт за огнём? — Он собирает скелет. Инферналь пристально посмотрел на меня, затем сказал: — Я помогу, ведь нас он тоже провожает, — он подошёл к шкафу и достал оттуда расписанный красным, золотым и синим кувшин, закрытый крышкой. Затем он достал из шкафа факел, засунул его в кувшин и достал уже горящим. Пламя переливалось всеми цветами. Старейшина отдал факел мне. Я поблагодарил его и вернулся к Лите. Я отдал огонь. Скелет был собран на пластине для кремации. Литея свила тугие жилы. Меж её рук забилось сердце из хрусталя. Она почувствовала его первый тяжкий стук. Выковала мозг. Она облепила череп глиной и начала придавать ей форму. Острые черты лица, нос с почти незаметным бугорком, выразительные тонкие брови, тонкие губы. — Разве она не прекрасна? — тихо спросила Лита. — Отличная работа, — ответил я. Проводник, стоявший за Литой кивнул. Лита закашлялась. От этого кашля она сложилась вдвое и содрагалась всем телом. Я поспешил за камнями. В измерении вечного холода среди снегов, голубого неба и изумрудного льда я нашёл одинокую пещеру, в которой жило чудовище. Оно посмотрело на меня своими жёлтыми глазами и пропело: — А, гости-гости! Это хорошо-хорошо, уже много-много лет у меня не было гостей. — Проводник сказал попросить у тебя камни синие, в которых тлеет ночной огонь. Глаза чудовища округлились и стали как блюдца: — Как он узнал о камнях? Это моё сокровище. Никто о них не знал. Зачем они ему? — Он хочет создать себе замену. — А мои камни ему зачем? — Это будут глаза. Он взял скелет и землю у сыновей и дочерей смерти для тела, взял живой огонь у Инферналей для души. Остались только глаза, которыми должны стать эти камни. Чудовище дрожащим голосом ответило: — Л-ладно… Я п-помогу. Ведь меня он тоже проводит. Так камни лежат без дела, и я ими любуюсь, а если они станут глазами, то это даже прекрасно. Чудовище отдало мне камни, и я вернулся к Лите. Глиняная фигура была обожжена в огне Инферналей в печи для кремации. Проводник приготовил особые чернила и пергамент. Литея водила пером, расписывая душу. Потом подошёл Проводник и сменил её, заскрипел пером. Лита взяла у меня камни и аккуратно вставила их в глазницы распростёртого на столе женского тела и закрыла ей веки. Лита убрала волосы со лба и улыбнулась своему творению. Это была больше не глина, это была плоть, живая, гибкая, упругая плоть. — Я придумала ей имя, — с улыбкой сказала Лита. — Тео. — Прекрасное имя, — сказал я. И действительно так считал. Я заметил, что Лита отрезала свою косу, а у Тео появились чёрные волнистые волосы до плеч. — Она будет помнить меня. Будет помнить тебя. Будет помнить деревню до того, как её снова заселят. Она будет единственным выжившим после эпидемии. Деревня не вымрет, потому что она будет её помнить, — глаза Литы сверкнули лихорадочным огнём. — А если бы нам, людям, дали всё бытие. От самого начала. Если бы мы были бессмертны. Представь, сколько познали бы мы! Сколько открыли бы. Вечность есть развитие! В человеке смысл весь вселенной! — Но все эти открытия были бы скованы восприятием горстки людей, — заворчал из-за стола Проводник.-- Бессмертие личное… А чем собственно ты, осознающая себя Литой, отличаешься от другого, осознающего себя тем-то и тем-то? Каждый почему-то в тайне надеется что станет тем самым первым, кто станет бессмертным. Нужны разные, уникальные восприятия. Они могут проложить множество дорог во множество направлений, приводя к бесконечному числу идей и смыслов. Время — дар вечности. Вечность — есть время, — он встал, сложил свиток. Взял медную чашку, плеснул спирт. Поджёг его и бросил в пламя рукопись. Она вспыхнула и осветила его уставшее лицо. Свиток полностью сгорел и заклубился дымом. Проводник добавил дождевой воды и перемешал всё маленькой деревянной палочкой. Затем он отдал чашку Литее. Он приподнял Тео и посадил. Её голова повисла на шее, волосы закрыли лицо. Лита запрокинула голову Тео, открыла ей рот и влила смесь из чашки в горло. Потом взяла остатки смеси на большой палец и аккуратно вывела на лбу создания её имя. Ночь, дрожащие огоньки свечей. Первый вздох Тео. Литея стояла у изголовья железного стола, склонившись над ней. Она наблюдала, как грудная клетка Тео впервые поднялась, расширилась и опустилась. Лита прижала ухо к её груди и слушала глубокое и медленное дыхание. Вслушивалась в стук хрустального сердца. Если когда-нибудь я и видел Литею наиболее счастливой, то только в этот момент. *** Уже светало. Фирц замолчал. Зевнул. Потянулся. Сонно улыбнувшись, пожелал мне спокойной ночи. Спрыгнул с подоконника. Залез в свою коробку и, подцепив хвостом крышку, закрыл её.