Синеволосый черноглазый бог

Вы когда-нибудь слышали о Gorillaz? Вы, наверное, ответите: «Z вместо S? Наверное, какая-то группа из девяностых или ранних нулевых, когда модно было писать названия с ошибкой» и будете правы. Мы были довольно странной британской рок-группой: восьмилетка за главного гитариста, полуслепой вокалист, барабанщик, разговаривающий с призраками, а за бас-гитарой стоял сатанист. Хотя, последнее было обыденным для рок-групп. Кстати о нём. Бас-гитариста звали Мёрдок Фауст Никкалс. Я многим обязан ему. Ведь, не встретившись с ним, я никогда бы не стал тем, кем являюсь. «Синеволосый, черноглазый бог», — так Мёрдок Никкалс описывал меня в интервью для журнала «Times», когда вспоминал нашу первую встречу. Меня всегда удивляло то, как отличались его и мои воспоминания о нашем знакомстве. Лето 1997-го года. Именно в этот год нам было суждено встретиться. Тогда девятнадцатилетний я — Стюарт Гарольд Пот — работал кассиром-консультантом в магазине дяди Нормана. Мне бы гордость не позволила работать продавцом, если только не у кассы музыкального магазина. «Органный Эмпориум дяди Норма» стал мне вторым домом. Каждый раз после закрытия оставался наедине с фортепиано. И, пока никто не видел, старался повторить все клавишные партии из собранной лично коллекции кассет для карманного аудио-плеера «Walkman». Ноты для актуальных рок-композиций было не достать, так что мне приходилось на слух играть любимые треки. Наверное, то, что Норм продавал в основном фортепиано, определило мой инструмент, ведь по сей день владею клавишными лучше всего. Хоть дядя Норм не одобрил бы то, что я играю на его товаре, но одно было верно — я был хорошим ассистентом. Ведь кто расскажет о плюсах товара лучше, чем тот, кто лично его использовал? Бизнес Нормана шёл в гору, и в один прекрасный момент магазин расширился настолько, что он смог продавать у себя инструменты не только отечественных производителей. Из Японии приехала первая, для нашего магазина, иностранная марка фортепиано — «Yamaha». Естественно, «Yamaha» была немедленно воздвигнута на витрину. Да, синтезатор от той самой компании, что в 83-м сделали переворот в индустрии с помощью частотной модуляции звука. Как же сильно мне хотелось её опробовать, ведь именно на ней была сыграна легендарная «Broken Winds», но трогать витринные «экспонаты» было для меня табу. Вдруг кто-то из проходящих мимо магазина увидит? Дело было не столько в юношеском страхе сцены, которым я никогда не страдал, сколько в том, что могли пойти слухи — персонал «Органного Эмпориума» играет на своих товарах, а в маленьком городке Кроули эта сплетня быстро бы распространилась, после чего я точно бы потерял работу. В тот день никто не заинтересовался новинкой на витрине. Старомодным жителям Кроули синтезатор казался бездушным, и поэтому в тот день никто не осмелился приобрести его. Я было уже понадеялся на пресловутый британский традиционализм, благодаря которому новомодный синтезатор будет вне внимания, из-за чего Норм сделает скидку, чтобы хоть как-то продать электронные фортепиано. И неожиданно местная школа-пансионат для мальчиков заказала почти все синтезаторы для музыкальной школьной программы. В этот момент я почувствовал, что меня предали. Не только судьба, что разрушила мои надежды, но и школа, в которой мне приходилось делить четыре рояля на сорок человек. Только теперь, когда я уже не школьник, они вложились в музыкальное образование как следует. Да… жить и учиться в кризисные времена, а именно в первые года правления Тэтчер было не просто. Из не проданных синтезаторов осталась только одна, та, что стояла на витрине. Каждый новый день мог быть последним. Каждый раз, когда после рабочего дня я смывал с пола натоптанную в магазине грязь, знал, что если, закончив, я, повернув ключ в замочной скважине, уйду, то, возможно, потеряю последнюю возможность сыграть на ней. Наступило воскресенье — мой последний рабочий день перед выходными, когда меня заменит другой кассир на несколько дней, в течение которых я даже не смог бы отговорить людей покупать последний синтезатор. Те девять часов длились, словно секундная стрелка в этот раз решила отсчитывать месяца, а не положенные ей секунды. И, когда, наконец, оставалось минут пять, я бегом выключил свет и готовился было закрыть магазин, но вдруг… в «Органный Эмпориум» зашёл покупатель. Переступив порог, он тут же спрятал под кофту нательный крестик, скрывшийся до того, как я успел его рассмотреть. — Извините, сэр, но мы закрыты, — решил я вежливо прогнать нежданного гостя. — На вывеске написано, что вы до девяти, — сказал посетитель, поправляя в полумраке неосвещённого магазина капюшон, из-за которого лица не было видно. Я не хотел грубить или выгонять клиента и поэтому молча отошёл к кассе. — Это «Yamaha DX7»? — спросил посетитель, указывая в сторону витрины. — Нет. Их перестали делать в 87-м. Это новая версия. «DX7» стала поистине легендарна, подарив року 80-х футуристично-космическое звучание. И от того факта, что на «Yamaha» играли мои кумиры, мне ещё сильнее хотелось опробовать наследницу знаменитой «DX7». Посетитель посмотрел на ценник, а затем, достав связку купюр, стал перебирать их в руках. — Не хватает? — с надеждой полюбопытствовал я. — Вы можете её попридержать? Я завтра её куплю. — Извините. Завтра я не работаю. Придите пораньше, чтобы успеть. Посетитель, матерясь, поспешил уйти, с досадой ударив дверь. А я поспешил её за ним закрыть. Оставалось только ждать момента, когда улица за окном опустеет. Всё! Медлить было нельзя. Забыв про личные табу, страх потерять работу, я решился сыграть на ней. Для этого момента я выбрал мою любимую песню из новой волны «Don't you want me» от группы The Human League. Я помню, с какой силой бил по клавишам, пока подпевал собственной аранжировке, что, наверное, было слышно по всей улице, но я был слишком увлечён, чтобы думать об этом. От той страсти, с какой я играл в тот момент, у меня даже закрылись глаза. Наверное, поэтому не успел отреагировать, когда услышал звук бьющегося стекла. Опель Астра на всей скорости врезалась в витрину, там, где я сидел за фортепиано. Удар о радиатор машины отбросил меня на метр. В глазах всё потемнело. Проснулся я в госпитале, чьи лампы «поприветствовали» моё пробуждение ослепительно белым светом, только после которых увидел бирюзовые, с красным отливом, стены больницы. Помню, как закричал, словно только сейчас осознал боль от удара машины, но крика не было слышно. «Неужели я оглох?» — подумал я тогда, ужаснувшись тому что возможно потерял самое главное чувство, лишившись которого я бы не думая себя убил, ведь лучше так, чем жить в мире, лишённого звуков. Но нет, аппарат, измеряющий пульс, исправно отбивал ясно слышимый ритм сердцебиения, учащённого от испуга. Оказалось, что это тело меня не слушалось, оставляя рот закрытым, когда при этом я всё видел и слышал, хоть и не мог отвести взгляд от потолка. Правый глаз словно горел каждый раз, когда на него попадал свет, особенно от тех ламп в палате, которые двенадцать часов в день оставались включёнными. И каждую секунду той половины суток я чувствовал, как если бы безотрывно смотрел на солнце, но при этом не мог закрыть глаз. Оставаясь парализованным, я не мог сказать или даже показать, как мне было больно. В больнице меня уже ждала мама. Она работала в этом госпитале, и ей не впервой ухаживать за мной в этих стенах. В своё время я был хрупким, но умеющим влипать в истории подростком. Войдя в палату, она тут же выключила свет. Похоже, она уже знала, что со мной произошло. Мать рассказала о всех особенностях моего паралича и гифемы — это означает, что кровь залила один из внешних слоёв сетчатки, из-за чего мой правый глаз видел, словно всё заволок красный туман, а даже слабый свет ламп мог вызвать боль. Всё это она рассказывала приглушенным голосом, словно боясь мне сказать, что таким я могу остаться на всю жизнь. Я был заключён в собственном теле, как в тюрьме, с непрерывным жжением в глазу и даже без возможности самостоятельно испражняться. Никогда в жизни мне не хотелось смерти сильнее. Но было то, что давало мне силы всё это время. Мама принесла мой «Walkman» и, надев на меня наушники, включала лучшие композиции 60—80-х годов. Странно, но в те моменты боль словно отступала, лишь немного себя проявляла на периферии сознания. Как будто музыка была громче боли. Выяснилось, что вор, изувечивший меня и обворовавший магазин дяди Норма, был найден, но, несмотря на воровство в крупном размере и нанесение тяжких увечий, его приговорили только к общественным работам. Когда мама уговорила госпиталь на то, чтобы ей позволили забрать меня домой, я встретил его… Будучи волонтёром, Мёрдок Никкалс был обязан следить за мной, пока отец руководил семейным ярмарочным бизнесом, а мать работала в госпитале. Более неподходящей ситуации для первого знакомства мне представить сложно.