Волчий этикет

Геральт был воспитан. Не то что бы он обладал какими-то манерами, но зачатки дворового этикета в нем все же были. Не дворянского, нет. Дворового. Слова "спасибо", "пожалуйста", придержать дверь женщине, не слишком грубить полоумным старикам, которым хочется вернуть свою сковородку, а "внучек" на горизонте только один. Огромный, беловолосый, и старше самой старухи вместе с ее утварью. Мутантов, видимо, учили не только драться на мечах, но и вежливо торговаться за заказ, комнату, вытягивать информацию и дожимать человека психологически, если совсем припрет. Эту дисциплину в Оксенфурте называли психологией, и школяр Юлиан был в ней хорош. К каждой барышне подбирал ключик, к каждой публике – песню, знал, на что нужно надавить, а чего избегать. Простой люд, конечно, злился, когда чувствовал, что в их головах копаются и манипулируют. В чем он не был хорош, так это во взаимодействии с совсем неотесанными грубиянами. Геральт окинул его пустым взглядом, вгрызаясь зубами в свой ужин – последнюю печеную перепелку с кухни. Совершенно, абсолютно забыв про своего спутника и его голод. Лютику бы обидеться, да он привык. Сам себе уже не удивлялся, как и не удивлялся странным знакомствам по всему континенту. Скажи ему кто много лет назад о том, что он привыкнет к отношению не просто как к грязи – как к пустому месту, парень бы рассмеялся и бросился убеждать собеседника – нет, с ним такое не пройдет. Любой человек будет любить его, просто потому что обязан. Все это были рассуждения мальчика из богатой семьи, который не ест чечевичную похлебку потому что больше просто нечего. Юлиану все позволяется, перед ним прогибаются, и каждый считает необходимым поклониться виконту, золотому ребёнку, взращенному в бесконечном уважении. К первенцу, наследнику. Только вот жестокий мир вне стен дома или университета не считается с этим, а Лютику приходится перебиваться подачками, терпеть тычки и подбирать хлеб с пола. – Геральт? Геральт. Геральт! Ведьмак поворачивается к нему, наблюдая краем глаза. Словно Лютик недостоин, чтобы к нему повернулись полностью, но он слишком надоел, чтобы игнорировать. За минуту до этого Геральт улыбнулся трактирщице. Конечно, улыбаться человеку, который приносит тебе еду, надо. Но так же надо улыбаться человеку, который моет твои волосы и латает твою одежду. Про услаждение слуха можно было молчать – мутант просто не из ценителей музыки, и все это целиком и полностью его проблема. – На кого ты взял заказ? – Лютик раскрывает записную книгу демонстративно, готовый конспектировать. Может ему не хватит вдохновения дописать балладу сегодня, ведь страницы уже пестрят красочными описаниями и зарисовками. Что-то использовалось, что-то так и оставалось парой строк изящного почерка с завитушками. Из этой книжечки можно было бы написать ведьмачий учебник младшего возраста. С картинками. Геральт встает из-за стола резко, почти не притронувшись к еде, и Лютику хочется завыть по-волчьи, как оборотень. Может, тогда кто-то из добрых крестьян прекратит его мучения? Широкая спина ведьмака скрывается в лиловом полумраке за дверью, и бард не успевает даже собрать свои вещи – на улице уже никого нет. Какая бы тварь ни терроризировала округу, она разогнала деревенских по домам. Мутное желтое свечение небольших окошек и тонкие полосы света от деревянных ставен не разгоняли полумрак. Деревеньку накрывали тучки, набежавшие на пылающий закатный горизонт, освещая все оттенками розового и фиолетового. Охота начиналась для созданий ночи, наступало время ночных цветов. Созданиям дня и света с Лютиком во главе полагалось собираться возле источников света, пока чудовища делали свои чудовищные дела. И ни одного мутанта в обозримых далях. Юлиан сердито пнул камешек на краю дороги, жалея, что не может выбежать в чисто поле и поорать. Сколько он таскался за ведьмаком? Прицепившись как банный лист, он преследовал Геральта до прошлой зимы, и с первым снегом они распрощались. Хмурым, колючим взглядом и рыком мутант выдал, что будет зимовать в ведьмачьей крепости в горах, а Юлиан, как перелетная птичка, упорхнул на юг, осев в сказочном Туссенте. Ленивая нега идущих дней мало способствовала приключениям, но вино и покой дали ему закончить песни о чудовищах. А весной ведьмака будто бешеный пес укусил. Он стал еще злее, еще нетерпеливее, но теперь уже не бил Лютика. Скалился. Рычал. Или, наоборот, игнорировал с жутким холодом, трахая девок в деревнях. Юлиан, впрочем, в долгу не оставался. Сейчас в таверне его ждала не одна барышня, которой песни заволокли разум и раздвинули ноги, а еще его ждал ужин Геральта, который он собирался прикончить, пользуясь отсутствием хозяина. Только вот тошно и дико, думалось барду, когда он закрывал за собой дверь. Тошно и дико – не из-за самого себя. К себе у парня никогда не было вопросов. Ну нравятся и нравятся ему плотские удовольствия. Он не придавал значения дарить или отдавать. С чего кто-либо должен? Может, мутант почувствовал на нем запах одного из случайных любовников, и теперь избегал и презирал? Случись такое чуть раньше, Юлиан бы не думая с ним распрощался, оставив его прозябать в своей зашоренности дальше. Но не теперь. Теперь Геральт ему искренне нравился. Не как диковинка – он слой за слоем открывал в нем новые вещи, поражаясь тому, что скрывалось в хмуром молчаливом охотнике на чудовищ. Какие ещё демоны терзали его и какие мысли были в этой светлой головушке? Когда тот был грязный от пыли, грязи и крови, ел как дикарь, когда расслаблялся на мгновение, прикрывая довольно золотистые глаза, а морщинки разглаживались, открывая красивого, в общем-то, мужика, который наивно думал, что его трудно понять. Нужно ведь было просто присмотреться, не слушая, что тот говорит и рычит. Как смотрит, когда думает, что его не видят, и как отводит взгляд, как жмурится довольно. Хотелось схватить ведьмака за плечи и спросить – в чем его проблема? Юлиан даже не был уверен, что тот его и правда ненавидит. Поэтому Лютик и просит разбудить его пораньше, к самому рассвету, хоть в иные времена он даже не думает ложиться с первыми лучами солнца. Вещи Геральта в их комнате, на "его" половине, за чертой, которую Геральт недвусмысленно провел. Бард, конечно же, игнорирует ее, рассматривая склянки мутного стекла. Некоторые из них отсутствуют. – Сегодня будет тяжелая охота, да? – бормочет Юлиан сам себе, не отличавший Ласточку от Неясыти, только догадываясь, какую кучу отравы в себя сегодня зальет мутант. Он не жалеет себя и своего желудка, жалеет только Лютиков взор, не показываясь в таком виде. Он только Белый Мед показывает однажды трубадуру, который, между прочим, имеет образование! Мог бы помогать варить эти снадобья, проговаривая ингредиенты над ступкой и пестиком. Но отсутствует несколько склянок. Значит, ведьмак будет не в себе, будет метаться и рвать врагов как дикое животное, пока не утомиться и не свалится посреди поля. Придет в себя только к вечеру, побредет назад, утомленный боем, а больше – самим собой. Так говорил ему сам Геральт, когда оказался достаточно в настроении. О том, что каждый из них зверь, монстр, спящий в людском обличье. А будит его это самое дикое варево, освобождает инстинкты. И в этот момент он делает то, что хочет – убивает, насилует, рвет на части голыми руками, пока не успокоится, получив свое. Ну уж нет. Лютик вытаскивает из сумки тот самый чудо-настой, который вернет ему его дурного попутчика и сжимает в ладони. Найдет, разожмет зубы и вольет в горло, приведет обратно и уложит спать. Даже мучить не станет мытьем. Лишь бы был целый, здоровый, и тут, рядом. Пузырек маленький, но неожиданно тяжелый, тревожно оттягивает карман грузом ответственности. Пусть Юлиан и привык вставать рано, забыв о дворянских обычаях дремать до обеда, но он собирается заранее, оставляя лютню на кривом колченогом стуле, явно сколоченном не плотником, а самим хозяином. Спать не хочется, но лучше уж забыться хоть ненадолго, обманув самого себя закрытыми глазами, чем кормить свой страх бессонницей и позволять подумать о сотне страшных мыслей, полезших в голову, как только ему стоило погасить лучину. Свечи были слишком дорогим удовольствием для такой дыры, но даже их мигающий свет не отогнал бы кошмар. И все эти кошмары были полны боли и страдания, страшных рваных ран, которые могли уничтожить человеческое тело. Одного укуса какой-нибудь ядовитой твари хватило бы, чтобы умереть в муках, одной раны достаточно, чтобы начать гнить изнутри. Страшные мучительные смерти, но ещё страшнее – выжить. Зажмуренные глаза расслабились, но зрачки беспокойно метались. Во снах ему являлись обезображенные жертвы чудовищ и людской жестокости. Обожжённый грифоньей кислотой бедняга, которому мучатся от боли до конца его жизни, а тем более – от того, что лицо его стекло с черепушки, оставив только разверзнутую дырку рта. Он кричал и кричал, и Лютик сознанием все проваливался в эту дыру, беспокойно мечась во сне и сбивая сероватые простыни ногами. С приходом ведьмака в его жизни стало куда больше мерзости, но сердце не хотело закрываться к чужим страданиям, принимая боль каждого живого существа как свою. В какой–то момент Юлиан просто раскрыл глаза, чувствуя испарину на лбу и то, что он точно больше не сможет спать. Пришлось встать и вешать пропитанную потом постель на бечевку, лишь бы занять чем-то руки. Из-за ссохшихся ставен пробивался тусклый голубоватый свет. Солнце вставало, но было сокрыто облаками, за ночь переползшими от горизонта на весь небосклон. Молочное марево без единого просвета, зависшее над головами. Лютик не выдерживает и распахивает окно, глубоко вдыхая утренний влажный воздух – он вовсе не холоден, пусть свежесть после спертой духоты комнаты пробегает по рукам мурашками. Туман скрадывает очертания всего, и даже если знать, что их окно выходит на реку, за которой начинался лес, то разглядеть ее не удастся. Даже плеска воды не было слышно, даже крика птицы. Мертвенная тишина. Парень смотрит во мглу, пока не начинает дышать свободней. Он ведь человек. У него бывают плохие дни. Плохие – не отвратительные, ужасные, кошмарные. Ведь он уже приучил себя стойко выносить удары судьбы-злодейки, не звать никого, чтобы все решили за него. Но ещё он избавился от флёра романтичности. Он не пытался спасти всех и каждого, не терпел скрепя сердце. Если ему не нравится – он уходит. Реальность была грубее и жестче сказок и жизни под сводами особняков – но она же была живее и ярче, как свежий воздух соснового бора. Лютик закрывает ставни, накидывает жакет и выходит из комнатушки. Он не раздевался, ложась спать в тавернах. Кочевая жизнь приучила – все что угодно может случится, и если мутант спал с мечом под подушкой, барду даже кинжал не был положен. Умереть без портков – бесславная участь. А еще сено жёсткого тюфяка кололо кожу, привыкшую к лебяжьему пуху. Лютня сиротливо проводила его отблеском на струнах. Лютик сбежал по ступеням, стараясь ступать легко, и тихо вскрикнул, столкнувшись с корчмарем – тот пробухтел что–то невнятное. – Что? – Вас шел будить, милсдарь, – мужчина сплюнул на пол табак, – Чойта ведьмак, не вернулся еще? Слыхали, на краю деревни вой и рыканье страшное из чащи? Лютик что–то придумал, выскакивая из таверны, чуть не лишившись ногтя, пока воевал с засовом. Все друг другу родня, а времена лихие. Избы запирались, ставни закрывались, чтобы чужой ночью не зашел. Свои дома сидят. Юлиан коснулся кармана, проверяя эликсир. На месте. Лекарство против "воя и рыканья", которое издавал одичавший Геральт. Ох, хорошо бы он. Потому что если он выйдет против толпы тварей, то это будет концом барда Лютика. На пороге корчмы лежал мертвый олень. Лютик издал вопль, которому бы позавидовала самая стервозная банши. Или полуденница. От испуга он даже забыл кто из них мерзкая, а кто мерзкая и к тому же крикливая. Несчастный олень лежал тут совсем недавно, и истекал кровью на посеревшее от времени дерево. На бардов крик, который мало походил на заливистый переход на высокие ноты, отреагировали только собаки, начав лениво брехать с разных концов деревни. Корчмарь, будучи не робкого десятка, отпихнул его за себя, кочергой ткнув животное. Оба они нервно рассмеялись, смущенные и испытывающее странное облегчение от того что это просто... Туша. – Да он точно мертвый. Подран только как–то... странно, – Лютик носком сапога коснулся раны на боку. Для его привычного, но не умудренного опытом взгляда она выглядела как глубокий порез, слишком чистый для обычных укусов хищника. Разве что у твари были мечи вместо клыков и когтей. Даже жалеть оленя не хотелось после такого испуга. "Бедное животное" было мясом, и мясом свежим. – Натушил бы ты его, – обратился к корчмарю Юлиан, – Как ведьмак вернется, отпразднуем его победу и попируем. Часто ли удастся дичью полакомиться. Мужик согласно закивал, мол, нечасто. – Как твари появились охотники не ходят в лес, даже зайцев не стреляют, – поделился он, явно примериваясь как тушу будет рубить. – Что за твари-то? – Дык... Ведьмак разве не сказал? Волки дурные с дурными воронами и лесным дедом. Идиот. Лютик был готов заорать еще сильнее, перепрыгивая через труп оленя и шагая к лесу. Пошел на лешего со стаей. Один! Сам рассказывал ему как это опасно, неохотно поделившись воспоминанием большой охоте, устроенной годы назад. Когда Геральт возглавил армию охотников, убивавших волков и сбивающих воронов, целящихся в самые глаза. Оттуда столько эликсиров. А мог бы сказать, они бы собрали мужиков, да хоть бы и с вилами. Вытоптанная трава под ногами сменялась разнотравьем, цветами, и на опушке леса Юлиан зажмурился, как перед погружением в глубокие темные воды. И шагнул, хрустнув веткой под ногой и сам испугавшись слишком громкого звука. Но туман скрадывал звуки, а мох приглушал шаги. Жар пробежал по венам, словно подгонял. Хотелось бросится обратно, но он шел вперед, крадучись, хотя любой обитатель леса его бы услышал без труда. Шелест веток и листьев об одежду, дыхание – как ни крадись, как ни таись, не место ему тут. – Геральт? – Лютик и позвал-то на удачу, не ожидая отклика. Он просто попробовал, собираясь потом бегать и кричать, пытаясь найти своего ведьмака, а потом вернуться и покорно дожидаться в корчме. Только вот ведьмак возник перед ним как из-под земли – вот его не было мгновение назад, и вот он уже стоит, напряженный и готовый ко всему. Под бледной кожей змеятся венки и жилки, спускаясь от висков за воротник. Весь доспех в крови, свежей и засохшей, и запах во влажном воздухе способен почувствовать даже бард-человек. Но страшнее не это. Страшнее поза – напряженная, словно что-то мешало ему закончить свою охоту и просто успокоиться. Лютик поднимает взгляд и встречает взгляд заплывших темнотой глаз, которые могут смотреть и на него, а может и вообще в сторону... Как всегда. – Я принес тебе Белый Мед, – твердо и спокойно произносит парень, делая уверенный шаг к ведьмаку. Уверенный потому, что сейчас на него за необдуманное движение могут сорваться... И слова и равнодушие будут еще лаской по сравнению с тем, что ждет его в руках этого зверя. Ведь Геральт и правда зверь. Он не шавка, он – волк, пусть и живущий бок о бок с людьми. Не нападает, но между ними пропасть непонимания. Пусть мерят его человеческим мерилом. Лютик его почти разгадал, да таким и полюбился ему Белый Волк. Неприрученным, неподчиненным, но не совсем диким, готовым разделить путь... Только вот говорить не научили. Ведьмак наблюдает за ним, но не двигается, только дышит как-то поверхностно. Парень не останавливается, подходя ближе, еще ближе, пока не может почувствовать запах пота от Геральта. Не такой, как у человек, более… химический, как описывает это сам ведьмак и травники. Так пахнет спирт и настойки – немного алкоголем, немного – травами и кислотой, так, что режет глаза, если оказаться слишком близко к тигелю. Лютик вдыхает, ведь этот запах не кажется ему неприятным. Его хозяин нравится барду в том числе потому, что рядом с ним он испытывает то, что не испытает никогда и ни с кем. Геральт делает шаг навстречу и тоже вдыхает. А потом рычит, и Лютика тут же кидает в холодный пот – а затем в жар. Подмышки мокнут почти мгновенно, испарина на лбу по ощущениям вот-вот начнёт течь в глаза. – Ты бы хоть квакнул что услышал меня, – парень нервно смеется, поднимая руку и принюхиваясь к себе, – Ну да, пахнет, но от тебя тоже иногда так несёт, что нельзя понять это ты или… Плотва. А Плотва это лошадь, мой дорогой друг. Геральт не впечатлён отповедью о пользе гигиены – он хватает парня за запястье и утыкается лицом почти в самый его бок, шумно вдыхая. Почему-то кажется что от этого так не кайфуют – запаха тела после беспокойного сна, испуга, а не мыла и духов, но ведьмак хватает его за бедра своими лапищами и трется лицом как кот. Или пёс. Но явно не как волк. Лютик дергает руку на себя – её на удивление легко отпускают, потому что держали не так уж и сильно. Вообще не держали. Они стоят на расстоянии шага, и парень жмурится, когда солнечный луч, вышедший из-за облаков, ударяет прямо ему в лицо. Роща всё ещё укутана туманом, но он рвётся как морская пена, а свет причудливо обливает деревья и листву золотым светом, дробясь в каплях росы. Испарина от теплой земли заставляет чувствовать себя неуютно и мокро в одежде. Геральт прикрывает глаза, довольно жмурясь, и парень почти уверен, что тот улыбается, делая шаг навстречу и слегка ударяет в плечо. Неожиданно. И странно, потому что Лютик все еще стоит на ногах и пихает в ответ. Ведьмак отступает на пару шагов, но возвращается сразу же, снова стоит рядом, и Юлиан уже вообще ничего не понимает. Его снова бьют, и бард даже не морщится, настолько медленно и слабо это ощущается. Как игра. Лютик пытается сделать подсечку, чувствуя себя глупо – но Геральт с тяжелым вздохом опускается на мох, потянув барда за собой. На земле лежать неудобно. Палки, веточки, хвоя и шишки, мелкие кусты – Лютик возится, но его быстро поворачивают грудью в землю. Геральт прижимается сзади и наваливается, качнув бедрами. Еще раз. И еще раз. Глухо рычит, пытаясь притереться, и слышна в его дыхании какая-то надорванность. Задыхается и сам бард от веса ведьмака, который вдавливает его лесную подстилку, скулит, рычит как животное, потому что человеческая глотка такие звуки точно издавать не может. Не пытается ничего сказать, только быстрее и сильнее трется пахом о зад в своем животном порыве, утыкается лицом в затылок... И ох, лижет кожу на линии роста волос, по которой тут же бежит холодок, контрастирующий с неожиданно горячим телом ведьмака и теплом прелой сырой земли. Лютик может поклясться, что у ведьмака несправедливо огромный член, который сейчас причиняет хозяину невероятный дискомфорт, перетянутый этими грешными узкими штанами, пусть черти подерут того, кто их сшил. Он не жалуется на размер сам, но не нуждается в демонстрации, не набивает гульфик песком и соломой. Ежели кому интересно, он может и снять штаны, показать всем младшего виконта. А Геральт словно демонстрирует себя в этих штанах и незастегнутых рубашках, показывая: я мужик, смотрите какой я мужик. Я точно мужик, который спит только с женщинами. И сейчас этот мужик животно пытался ему присунуть, мучаясь от того, что залитых эликсирами мозгов не хватало, чтобы расстегнуть штаны. – Сколько же ты выпил, – бормочет единственный в этом лесу, кто еще мог соображать. Лютик. Который, между прочим, живой человек из мяса и был против секса в лесу, где хвоя и палки утыкались ему в живот, коля даже через рубашку. Эта ситуация его даже не возбуждала и совсем не смущала. Скорее пугала. И немного смешила. Как мертвый олень. Бард издал удивленный звук и извернулся, ударяя Геральта локтем в ребро, на что тот возмущенно ворчит, но под градом тычков приподнимается и недовольно рычит, особенно когда в челюсть ему прилетает затылком. – Ох, Геральт, – Лютик переворачивается на спину и сгибает колено, упираясь им в грудь ведьмака. Пуговицы под его подрагивающими пальцами расстегиваются тяжело, особенно потому что рефлекторные толчки бедер не очень и помогают, а его пытаются перевернуть и обрыкивают, облизывают и даже... – Ай! Не кусайся, – Лютик бьет ведьмака в челюсть, но не в полную силу, жалея свой кулак, да только тому все равно. Вся эта возня была ему по душе, и бард смеется от понимания и щекотки длинный серебристых прядей на чувствительной коже. У этого животного весенний гон. И не так уж его ненавидят, судя потому, что пытаются поиметь прямо тут, не снимая штанов – пуговицы поддаются, и Лютик обхватывает пальцами член, двигает и слышит довольный облегченный стон. Нога мешается, и он просто закидывает ее на бедро Геральта. – Давай-давай, нам еще надо будет поговорить по этому поводу, – бард чувствует чужое возбуждение как свое и выдыхает сквозь сжатые зубы от зрелища. Ему не надо двигать рукой – его кулак просто трахают, и каждое движение в кольцо пальцев отзывается где-то внутри. Лютик не скрывает и не стесняется собственного возбуждения. Его хотят, его хотят просто зверски, но он не собирается давать все и сразу просто потому, что ведьмак захотел. Ему придется признать это словами, глядя в глаза, и может быть тогда Юлиан позволит ему. Позволит добиваться себя, а потом уже даст, ведь сейчас он держал этого мужика за яйца. Буквально. Геральт запрокидывает голову и полурычит-полувоет, спуская Лютику в кулак, и тут же наклоняется, обнюхивая его. И снова рычит, ведь запах только поверх, а не внутри. Что у барда в голове? Он не сможет потом ответить сам, поэтому дергает за завязку штанов, спуская их до колен, а мутант наклоняется, вылизывая живот, курчавые волоски в паху, член, бедро прикусывает изнутри и поднимает взгляд. Черные глаза не выглядят такими непроглядными, когда на лице у обычно хмурого ведьмака застывает выражение легкого недовольства, словно ему чего-то недодали. Не злость, а обида – кажется даже, что он слегка надулся. Геральт снова пытается перевернуть его, но и в этот раз Лютик не подчиняется, не дает забраться на себя. Сука не захочет – кобель не вскочит, да? Семя на пальцах липкое, и его много – слишком много для слухов о бесплодных ведьмаках, засыхает на рубашке и размазывается по пояснице, когда парень ерзает и пытается устроиться поудобнее, проталкивая в себя палец. Ведьмак наблюдает за ним тяжелым, мутным взглядом, хрипло дышит и порыкивает, чувствуя свой запах и держа Лютика тесно – настолько тесно, насколько позволяют спущенные портки. – Отпусти, – бард отпихивает мутанта и встает, придерживая штаны, – Все, успокойся… Чувствуешь? Я тобой пахну. Лютик сжимает пальцы в серебристых волосах, притягивая к своему бедру – тот обнюхивает кожу с размазанными белёсыми следами, лижет и дышит, пытаясь оттянуть ягодицу и обнюхать изнутри. Только вот парень уже держит в ладони склянку с эликсиром, оттягивая полную губу Геральта и заливая жидкость в его рот. Тот фыркает, но часть все же глотает, когда парень закрывает ладонью его рот, не давая отплеваться. Темные глаза, глядящие на него снизу-вверх, светлеют – радужка очищается первой, и сквозь черную смоль проглядывает яркое золото вокруг расширенного зрачка. Выпуклые вены уходят под кожу, а белок светлеет. Пока не осмысленный, расфокусированный взгляд скользит по обнаженному бедру парня, к которому Геральт прижимается, поднимается выше и упирается в глаза. – Доброе утро, – приветствует его Лютик весело, улыбаясь, когда глаза ведьмака широко распахиваются. Лютик отпускает волосы ведьмака и заправляет рубаху в штаны, оправляет одежду и не смотрит никуда. Только на свои руки, испачканные семенем, на которое налип мох и еловые мелкие иголки. Он чувствует взгляд Геральта, ошалевший и ищущий, которым тот заглядывает в его лицо, пытаясь установить контакт. Хочет что-то сказать, да только открывает рот. Необходимость понять, узнать, принять для человеческой части то, что решили инстинкты или подсознание, а может и они вместе. Просто решение, принятое монстром внутри и мутантом отринутое. Лютик оправляет складку и поднимает взгляд, смотрит в золотистые глаза. Кивает, вниз, на все еще свободный член и расстегнутые штаны, и ведьмак тяжело, устало встает, приводит себя в порядок. Его мышцы напряжены почти болезненно, плечи опущены. Усталый, голодный, с пустой головой, желудком и яйцами. – Лютик... – Замолчи. Тон твердый, но не жесткий. Команда, поданная голосом, который может быть и мягким, и сладким, и звонким. Геральт с щелчком зубов резко закрывает рот и выглядит озадаченно. А потом смотрит на парня так яростно, что напугало бы и камень – но не Лютика. – Пошли, герой. Тебе надо проспаться и поесть, – ведьмак все еще смотрит на него как на угрозу, и парень упирает руки в бока, поворачиваясь. Геральт рычит, замахиваясь для удара, но опускает руку почти сразу же, раздраженно фыркая. – Не могу... Почему я не могу? – мужчина впечатывает кулак в ствол дерева. Хруст коры и выбитой кости разносится по лесу. – Я твоя самка, – как бы это дико ни звучало в голове, вслух получается еще хуже, – Ты принес мне оленя. Еду. И твой ужин – я его тоже съел. Ты меня кормишь! Ведьмак оборачивается, бешено сверкнув глазами. – И ты поддался, когда мы дрались, – Лютик не останавливается, делая шаг к мутанту, – И ты попытался меня покрыть, – еще шаг, – Как суку. Кадык ведьмака дергается, дергается и лицо, скрывая рвущуюся и ревущую бурю эмоций. – Лютик, хватит... – И знаешь что? – парень безжалостно надвигается, поднимая палец и наставляя его на собеседника, – Ты трахал мою руку. Геральт поражен. Поджимает губы, прячет взгляд, сглатывает и отступает на шаг. – И я затолкал твою сперму в свою задницу пальцами. Мутант шумно вдыхает, и занесенная для отступления нога движется вперед – так, что нависает как гора, своим дыханием касаясь макушки барда. Лютик смотрел в эти расширенные зрачки, медленно растягивая губы в улыбке. – ...Но только не думай, что это что-то значит. Лютик отступает на шаг и разворачивается, шагая к деревне. Ему даже не нужно было видеть лицо Геральта, чтобы чувствовать себя победителем, достаточно слышать, как тот идет следом. Поднимает с земли меч, закидывает на плечо, шумно ступает, не крадётся. Хочет заговорить, прибавляет шаг, чтобы пойти вровень, да вот только останавливается почти сразу же. Так и идут они к корчме, поменявшись местами. Лютик впереди, смотрит только вперед – и под ноги. Мутант позади, смотрит на него и пытается привлечь внимание. Только не в ведьмачьей привычке говорить первому – поэтому он только пыхтит и фыркает, пытаясь вытащить хоть какую–то реакцию и злясь от того что не получается. – Истопи–ка баньку, – Лютик улыбается корчмарю, – И подай оленину. Я бы поел. Позади Геральт расслабляется. Совсем немного. Ему, знаете ли, полезно временами понапрягаться.