Two witchers

Я не боялся признаться и не боялся последующего ответа, пусть даже невзаимного. Я боялся чувства, что рвало мою душу на куски, а я безвольно подчинялся ему, мысленно обвиняя Лютика в резких перепадах настроения. Его голова всё ещё покоилась на моих коленях, когда первый луч рассвета разрезал густую темноту, как кравец — батистовое сукно. Мне не снился ни Маятник, ни Мучильня. Меня не разбудило шуршание крыльев летучих мышей в пещерах, где нас оставляли, чтоб мы учились видеть в темноте, наедине с дикой болью в глазах и скользким страхом в груди. Мне не снилось вообще ничего, потому что: — Ты не спал, — это было первое, что сказал Лютик, широко распахнув глаза, замечая, что моё положение тела, принятое с вчерашнего вечера, не изменилось. Я чувствовал тревогу в его взгляде, в волнении голубых бездонных океанов, в трепетании ресниц, в беспокойном жевании нижней губы, — когда ты спал в последний раз, Геральт? Он спросил, пусть и знал ответ. Я провел пальцем по его острому подбородку, чтобы он перестал кусать губы, и чувствуя мое прикосновение, Лютик блаженно закрыл глаза, тут же открывая их снова, смотря прямо мне в душу, мол, не отвертишься ты, отвечай уже. Обо мне ещё никто, никогда, так не беспокоился. Я люблю его. Люблю всем своим сломанным сердцем, что волей создателя, не должно выполнять никаких других функций, кроме сохранения жизни бездушной машины для убийства нечисти. Я люблю его, возможно больше, чем не лишенные эмоций существа. Какая разница знает он об этом или нет, если я каждый раз буду доказывать чувства делом, а не словами. Слова пусты. Ни одно слово не в силах выразить все то, что кипит во мне. Я клянусь, я доставлю его и Цири в Каэр Морхен в целости и сохранности, и ни один, ни каштановый, ни светло-русый волосок не коснется земли. Да будет так. Лютик встал и потянулся, одним грациозным движением сбрасывая с себя сон. Костёр уже погас, но зола была ещё теплой, когда я присыпал её, заметая за нами следы. — Геральт, — я не видел Лютика, но обернулся на его шёпот, что помог мне уловить острый слух. Я подошёл к барду, понимая, почему тот говорил так тихо. Там внизу теперь, когда туман сошёл не нет открывалась ужасающая панорама войны. Наверное здесь произошло столкновение воинов Цинтры и Нильфгаарда, последнее, после которого величественная держава пала. Лютик не видел, но мое зрение уловило ворону, что беспечно восседая на стреле, торчащей из груди нильфгаардца, клевала его глаза. Их было тысячи. Цинтрийцев и их врагов; они усеяли телами всё поле, и смрад исходил от их разлагающихся тел, а не от болот. Хотя об этом побеспокоились гули, ибо от большинства трупов остались лишь кости: хребты да черепа, блестящие на солнце. Вместе они казались каким-то костлявым безобразным спящим чудовищем с грязными, испачканными кровью лапами и кривым клювом, заканчивающимся у реки, что как и земля, впитала в себя непомерное количество предсмертных хрипов и агонии. Тут и там шипами торчали копья, пики, мечи и стрелы, особенно выделялись черепа лошадей. Их останки рядом с людскими навевали мысль о кентаврах, только эти были уродливыми, перекошенными и мертвыми. Моим первым желанием было закрыть глаза Лютика рукой. Вторым — вернуться к Цири и спящую её увезти подальше от этой земли кошмаров, чтоб она не успела увидеть подобного ужаса. Я понимал, что усеивающие землю трупы свидетельствовали о том, что граница Цинтры недалеко, но… — Я всю свою жизнь ненавидел нильфгаардцев, — Лютик говорил так тихо, словно сам себе, но я слушал, не смея прервать, тем самым надеясь уловить хоть один обрывок его прошлого, — но, мне кажется, сейчас я ненавижу их вполовину меньше. Его взгляд опустился на ворону, что бесстыдно продолжала клевать чужие глаза. Сытая, она уже не желала другой плоти, кроме глазных яблок и печени. Лютик был прав. Нильфгаардцы тоже потеряли в этой войне, много жен остались без мужей, дети — без отцов, родители — лишились любимых сыновей. Здесь, на холодной земле, они равны. И те, что защищали свой дом, и те, кто напали на него, по чужой указке — следствию постоянных дворцовых интриг и политических разборок. — Ну, или хотя бы в четверть, — Лютик попытался улыбнуться, но ему не удалось придать себе беззаботный вид, лишь тонкие пальцы сжались в кулаки, и я почти физически почувствовал, как его ногти царапают нежную кожу ладони. Меня передёрнуло. Я привык, если можно так сказать, к подобным вещам, но Лютика картина явно тронула до глубины души. Мне это не нравилось. Нужно увести его отсюда и сделать всё, чтобы он поскорее забыл увиденное, пусть это и невозможно полностью стереть с памяти. — Цири, — пропыхтел я сухими губами, обращая внимание Лютика на себя. — Не должна увидеть, — бард кивнул моим мыслям, возвращаясь к девочке. Я последовал за ним, бросив последний взгляд на поле бойни под холмом. Мы не выедем из леса хотя бы потому, чтоб Цири не видела кошмара за холмом. Мы продолжили путь, петляя среди деревьев, что чаще и чаще толстыми ветвями пытались скрыть от нас небо. Это была самая густая часть леса. Цири скривилась. «Этот лес болен», — её слова звучали в моей голове, и она была чертовски права. Люди принесли в него смерть, кровавым мессивом покрыв землю. Он болен ими, как чумой. Мы сделали привал на обед. Я убил несколько птиц. Когда я возвращался к костру, к моему слуху донеслась мелодия, которую Лютик мастерски извлекал из своего струнного инструмента. Лютня в его руках мне нравилась больше, чем меч. А ещё больше, чем она, в его руках мне нравился мой.. но не будем об этом. Лютик начал играть, и это было лучшим способом разрядить обстановку, пусть и подразумевало очередной подъёб. — Я запах ваш люблю Прекрасная Марина Не проходите мимо Я вас благодарю За то, что я люблю Ваш аромат столь дивный — О сударь, не больны ли? С конюшен я иду… Я начинал сожалеть о сказанном вчера, но серебряный смех Цири, за которым я успел соскучиться в этом мрачном гнетущем нас месте, безусловно, был выше любых издевок. — Ему понравился запах? Смешной! — Цири искренне улыбнулась, отвлекаясь от пищи, — Лютик, спой ещё что-нибудь, пожалуйста. — Не-а, теперь твоя очередь. — Я не умею. — Тогда я тоже. — Умеешь, умеешь ты! — Значит, очередь Геральта. На меня уставились две пары глаз в немом ожидании, словно я и правда могу спеть. Я не придумал ничего лучшего, чем: — Плотва пусть вам поёт. Если честно, я уверен, что у лошади это вышло бы намного лучше, чем у меня. — Геральт, не стесняйся. Я слышала вас вчера. Ты также можешь спеть про запах Лютика. А что, мне его запах тоже нравится, — девочка деловито принюхалась, заставив барда покраснеть до кончиков ушей, — он пахнет мёдом, корицей и… и жасмином! Жасмин. Вот та третья составляющая его запаха, сладкий дурманящий аромат, знакомый с детства. Как я мог забыть? Кажется у нас, около дома росло пару кустов. Я вспомнил, как Висенна загоняла меня домой с улицы, было уже темно, а жасмин пахнул так сильно, так сладко в темноте, потому что во тьме обоняние работает лучше, и я чувствовал, как легкие заполняет приятный аромат. Наверное, я слишком долго молчал, погрузившись в воспоминания, ибо я прочёл беспокойство на бледном лице Лютика. Он боялся, что я сейчас усну, ведь нормально я не спал уже три дня, урывая за ночь максимум двадцать-двадцать пять минут сна. Я поспешил ответить что-нибудь, чтоб успокоить юношу: — Все принцессы подслушивают чужие разговоры? Девочка неловко смутилась, вернувшись к незатейливому блюду, состоящему из жареной птицы, но не растерялась: — Ладно уж. Я спою. Но у меня вовсе нет голоса, и я не напрашивалась петь. Несмотря на её слова, колыбельная, которую она напела, звучала тихо и тоскливо, переливаясь эхом, что растворялось у толстых крон деревьев. — А дальше я не помню, — остановилась девочка, откусив ножку птицы, — Это куропатка? Очень вкусно, Геральт. — Это ворона. — Фууу, — принцесса демонстративно отложила еду, — почему раньше не сказал? — Ты не спрашивала. — Не беспокойся, Цири. Я уверен, в прошлой жизни эта ворона была куропаткой. Поэтому ты и спутала их. — Думаешь? — Конечно, — Лютик аккуратно отложил косточку, явно наслаждаясь крылышком. Цири вздохнула и вернулась к вороньим ножкам. Наш образ жизни оставлял желать лучшего, благо мне попались удивительные спутники: смелая и терпеливая принцесса, не слишком уж придирчивая к еде (возможно, это влияние улицы, я видел, как она играла с обыкновенными детьми рабочих) и ведьмак, теперь бард, к тому же дворянин, и я даже боялся представить, кем ещё он может оказаться. В любом случае, я был рад их выдержке и сдержанности. — С конюшен я иду, Там мою пол и ноги. Хоть и несёт немного, Ценю я чистоту. — Пусть говорят я глуп, И насморк мне мешает, Мне так вас не хватает, Я запах ваш люблю! Я был рад их выдержке и сдержанности, хоть последнее касалось только принцессы Цириллы. Лютик же, чует моя душа, больше не даст мне покоя с этим «запахом». Надеюсь, он не станет петь это в Каэр Морхене. Хотя о чём я? Это же Лютик. Мы пересекли лес в течении дня и уже в сумерках выехали на просёлочную дорогу, вымощенную плитами, потрескавшимися от времени и груженных повозок, в которых селяне везли на продажу в город свой урожай. Я посмотрел на лес, виднеющийся слева от нас. Он продолжался и в горах, которые нам предстояло пересечь. — Можно мы переночуем здесь? Можно не ехать снова в тот лес, Геральт? — Цири смотрела на огоньки в окнах домов деревни, что виднелась в конце мощенной камнем дороги. Больше, чем за уютом, она скучала за людьми. Мы с Лютиком, особенно последний, забавляли её, как могли, но кроме нас девочка никого не видела уже долгое время. К тому же, Цинтра была далеко, и можно было позволить себе небольшое послабление. По крайней мере, я так считал. — Только на одну ночь, — наверное, порой я слишком суров, но я просто пытаюсь оградить её и Лютика от опасности. Но не стоит забывать о том, что сейчас идёт война, пусть она ещё и не достигла этих краёв. Деревня поприветствовала нас закрытыми ставнями, молчанием в ответ на стук в дверь, косыми взглядами, на которые я научился не обращать внимания уже давно, вскоре после того, как получил медальон. — Они так смотрят… — Цири прижалась к Вихрю, словно пытаясь защититься от чужих взглядов. — Просто они впервые видят такого прелестного мальчика на таком красивом жеребце, — окончил за неё Лютик, заставив девочку улыбнуться. Мне кажется, я влюбился в него заново. Он тоже чувствовал себя неловко и неуютно здесь, и всё-таки… — Не хочу прелестной, хочу выглядеть воинственной! — объявила Цири, пока копыта наших лошадей стучали по плитам. — Как Геральт? — спросил Лютик, и я нутром чувствовал, что он готовит очередную подколку. — Да! — Цири, ну сама подумай. Разве ты хочешь ездить на какой-нибудь Белуге или Осётре? А про ванну вообще придётся забыть! Думаешь, почему Геральт не посадил тебя к себе на Плотву? Я попросил его пожалеть твой нюх… Как ему ещё не надоело? Я был рад его умению поднять настроение принцессы, но, чёрт, он прямо нарывался, умолял заткнуть его сладкий ротик поцелуем в одном из тесных проулков деревни и не отпускать ещё как минимум на полчаса. Хотя, наверное, всё это звучало лишь у меня в голове. -…тебе придется набрать воды в рот, чтобы молчать всё время, как он. А ещё… — Хватит, я поняла, — еле произнесла Цири сквозь смех. На её глаза выступили слёзы, а щеки порозовели. Лютик очевидно гордился собой, обернувшись ко мне. Когда-то я думал, что он потеряет интерес, сталкиваясь с присущим мне равнодушием, но сейчас бард старался не для себя. Я был очень рад, что он с нами, ибо со мной одним принцессе было бы скучно, и я бы не смог отвлечь её светлую головку от кошмарных воспоминаний прошлого. Это был способ Лютика — смеяться над тем, что пугало, в то время, как я молча стискивал зубы, и продолжал предаваться самокопанию да поиску причин тех или иных поступков людей вокруг меня. Он смеялся над опасностью сам и заражал княжну своей улыбкой: «Пока мы вместе — мы сила». У его метода был лишь один недостаток — рано или поздно приходится открыть глаза и увидеть мир в истинном кроваво-красном оттенке. Тогда смех застревает комом в горле и камнем тянет на дно. Тогда голубые глаза наполняются слезами, тонкие пальцы дрожат, а искусанные губы бледнеют больше обычного, пока пламя пожирает последнюю надежду. Когда это случиться, я буду рядом. И наступит моя очередь вернуть Лютику улыбку, невесомо поцеловать мокрые дрожащие ресницы, и сказать, что всё будет хорошо. Потому что так и будет. Нас приютил дом на окраине деревни — последний островок жизни, что разделял жилые дома от густого леса и гор за ним. Я постучал, уже ни на что не надеясь, но после минуты тишины дверь отворилась, впуская нас внутрь. Это был дом угольщика. Мешки с чёрным золотом подпирали деревянные стены, а темные синяки под глазами хозяина были вызваны вовсе не бессонницей. Это зола и пыль, постоянно попадающие на лицо, нарисовали ему тени, добавляя несколько лет на вид. Во дворе так же имелся и сарай. Деревянный, как и дом, он отличался лишь размером и количеством окон. Я был более чем уверен, что он тоже доверху забит углём. Зима обещала быть холодной. — Спасибо, — Цири кивнула хозяину, не решаясь пройти дальше прихожей. Но я заметил, как её взгляд приковал камин в зале прямо по коридору. Женщина, с виду лет сорока, подбежала к принцессе, помогая ей раздеться. — Что же ты, что же ты… проходи, познакомлю тебя со своими ребятами… Она напоминала хохлушку, что мечется над своим дитём. Женщина, безусловно, являлась женой хозяина. — Антрак, — угольщик протянул Лютику свою мускулистую руку. Моей руки естественно он пожать не осмелился, но это никак не задело меня. В этой части континента к ведьмакам относились особенно неприязненно. Ещё пятеро детишек, старшему из которых исполнилось не больше, чем Цири поглядывали на нас из-за стены комнаты с камином. Низкие потолки, уютный дом, это было то, за чем так соскучились Цири и Лютик. Я отошел в середину комнаты с Антраком, пока его жена знакомила девочку со своими детками. — Оплата… — Брось, — он вяло махнул загрубевшей от работы в шахте рукой, — сложное время. Мальчика жалко… Совсем дитё. Да и песен давно не звучало здесь. Бард, ведьмак да ребёнок. Странная у вас компания, но чего только не увидишь во время войны. Я платы не возьму, но ты пойми… — Понимаю. Я очень благодарен за приют. Вы единственные, кто открыли нам дверь. — Часы настали… неуверенные… никто никому не доверяет, да, — он почесал копну редких волос на голове. Мужчина был коренаст, крепко сложен, но намного ниже меня, — Там в сарае с углём, за перегородкой моя Соня постелит тебе, а барда и мальчика мы уж найдём где положить. Ты уж прости, ремесло ты выбрал, однако… — Я не выбирал. Не хотел показаться грубым, Антрак был хорошим парнем, и всё же я чувствовал нотки раздражения в собственном голосе. — Соня принесет тебе поесть. Я кивнул и вышёл с дома. Мне было всё равно, где ночевать, хоть на улице. Достаточно того, что моим спутникам выделят койки, к тому же, не попросив оплаты. Этот Антрак и сам, небось, нуждался в деньгах, кормя жену и ещё пятеро ртов, но вошёл в наше положение. Даже со своей подверженностью общему стереотипу о ведьмаках, он казался мне добрым самаритянином. Лютик выбежал вслед, хлопнув дверью и хватая меня за руку. Небо и вовсе потемнело. Огромная луна висела так низко, что, казалось, вот-вот упадёт. Её слабый свет выделял редкие тучи на звездном небе. Пение цикад разливалось в тишине, я вдохнул полной грудью сырой ночной воздух, чувствуя близость гор, и обернулся к юноше. — Всё в порядке? — бард неловко теребил бледными пальцами ниточку медальона, который спрятал под расшитым серебряного цвета узорами дублетом. Он смотрел мне в глаза, пытаясь прочесть мысли, и я вспомнил, что это будет первый раз за всё время, когда мы спим отдельно. Лютик с сожалением опустил глаза, позволяя тени ресниц поглотить верхнюю часть щёк. Выступающие скулы казались ещё глубже, луна голубыми полосами отсвечивала на его коже, оттеняя аккуратные ушки. Мне всегда нравилось, что они не торчат в разные стороны, нравилось, как они краснеют, когда лицо Лютика заливается румянцем, как сейчас. Меня всего-навсего попросили переночевать в сарае. Но, блядь, мне кажется, Лютика это задело намного больше, чем меня. Его забота и чуткость, сила сострадания льстили мне, но я слишком отвык от подобного отношения к своей персоне. Лютик открыл рот; его розоватые пухлые губы приковали мой взгляд, заставляя забыть о луне, цикадах и трупах, что мы видели утром. — Прости. Я знаю, каково это. Прости. — За то, что ты теперь бард, а я остался ведьмаком? Лютик молчал. Я понимал, почему он чувствует себя так неловко. — Не прощу, — я искренне улыбнулся, наблюдая удивление на его лице, — за прощением приходи в полночь к сарайчику. Лютик покраснел ещё больше, при этом кусая губу, пытаясь не улыбнуться. Аккуратненькие ушки дернулись, когда улыбка всё же озарила его лицо, и я понимал, что полуночи будет дождаться пиздец как сложно. * Не мог я сказать, хотя бы, без пяти? Идиот. Всё внутри перевернулось, когда деревянная дверь наконец-то скрипнула, и тень Лютика упала на пол. — Холодно здесь, — юноша поёжился, плавно опустившись на мой матрац, прижимаясь к моему плечу в поисках тепла. Я почти не чувствовал холода. Наоборот, близость его тела волнами жара расходилась по мне, усиливая приятное ощущение внизу живота. — Ты не в обиде? — он окинул взглядом убогий сарайчик, — а то я надеялся хоть раз увидеть тебя надутым. Лютик поймал мой взгляд и забавно надул щёки, кривляясь, как ребёнок. Он выглядел невъебенно мило, и даже у каменной статуи, такой как я, дрогнуло сердце. Я без промедления схватил его в охапку, тут же бросая на матрац и накрывая собой. Лютик поднял голову для поцелуя, грациозно изогнув шею, выделяя ключицы. Я принюхался к его коже и понял — в доме он принял ванную. Лютик приятно пахнет. Лютик приятно улыбается и приятно говорит (если речь не о Ламберте). Его кожа приятная на ощупь, как бархат, или даже шёлк. У Лютика соски твердеют, когда он возбуждён, и почти всё время, когда я видел его без рубахи, они были твёрдыми. Лютик приятно проводит тонкими пальцами по моей спине, у Лютика чистое серебро кипит в радужке глаза, переливаясь лазурным оттенком утреннего неба. У Лютика стройные ноги. У Лютика — моя судьба в руках, и делай с ней, что хочешь. Я принадлежал ему больше, чем себе. Я хотел этого. Я боялся этого. Но больше не боюсь. Мне пришлось повозиться с застежками лилового камзола под насмешки Лютика о том, что за долгую ведьмачью жизнь я так и не постиг науки раздевания. Я улыбнулся, пока он не видел, сидя ко мне спиной. Сегодня я припомню ему всё. Начиная с запаха, конюшен, белуги и далее по списку. Он ахнул, когда мои сильные руки сжали хрупкие запястья над его головой. Бард лежал подо мной, вытягиваясь для поцелуя, разгорячённый пыткой и ожиданием. Обнаженный. Красивый. Мой. Я укусил розовый сосок, впервые не понарошку. Возможно, чуть сильнее, чем рассчитывал, но кол, упирающийся в мой живот, свидетельствовал о том, что боль была приятной. Я опускался ниже и ниже, удерживая своей одной рукой его запястья, выцеловывая пупок. Лютик нетерпеливо застонал, требуя большего. Потерпи, мой мальчик. Мне тоже было трудно выдерживать напряжение в паху, но я хотел пытать его дальше, когда коснулся губами головки его члена. Я впервые делал подобное, но дрожь, прокатившаяся по телу юноши, стон, сорвавшийся с пухлых зацелованных мною губ, независимо от воли их обладателя, лишь раззадорили меня, как масло — костёр. — Пожалуйста, не надо… я… я на пределе… Чистый голос Лютика — как глоток воды в этом безудержном, до ужаса приятном безумии. Я поднял глаза. Его тонкие запястья бились в моих руках, как птички в тесной клетке. Голубые глаза, подернутые пеленой страсти, умоляли прекратить; капелька смазки стекала вниз у моих губ. Я поднимался, целуя каждую мышцу, каждый участок бледной кожи. Я оставлял засосы на груди и на шее. Последний я поставил на локте, рядом со шрамом, перед тем, как перевернуть Лютика спиной к себе, и подготовить его. Подготовка заняла немного больше обычного времени, ведь у нас почти неделю не было секса, и мой мальчик, непривычно узкий, как в первый раз, дарил мне потрясающие ощущения. Я довольно быстро излился, наверное время воздержания дало свои плоды. Я лег рядом с ним, почти прикрыв собой, повторяя пальцами изгиб у шеи. Юноша дёрнулся от щекотки, зажмуривая глаза, и деланно возмущаясь: — Геральт, мне нужно вытереться. — Сначала полежим так немного. — Что на тебя нашло? Ах, верно, — Лютик прижался ко мне сильнее, и я положил руку на его бедро, — полнолуние, и волк проснулся в тебе, как кот по весне. — Я люблю твой запах, — и, не дожидаясь, как Лютик откроет рот, резко добавил, — потому что люблю тебя. Вот как. Это было так просто. Зарываясь носом в каштановую макушку, признаться в своих чувствах. Мне было всё равно, что он ответит. Я лишь покрепче прижал парнишку к себе, чувствуя как быстро бьется его сердце.