Two witchers

Перед тем, как мы покинули деревню, Карло поманил меня пальцем в сарайчик на территории его двора, и я покорно последовал за ним. За деревянными стенами постройки, что сквозь щели меж досок пропускали слабый солнечный свет, полосами ложащийся на лицо старика, (и моё тоже, хоть я и не видел этого) находилась конюшня. Я думал, она пустовала, но мой взгляд приковал к себе гнедой жеребец с белым пятном на лбу, по форме напоминающим лист кувшинки с заострением книзу, ближе к носу коня. Жеребец был молод, строптив, и не боялся чужаков. — Нравится? — Нравится, — ответил, зная, что никогда не позволю себе подобной роскоши. — Девочке он тоже понравился, — румын смотрел прямо мне в глаза, и я неосознанно обхватил ладонью холодную рукоять меча, — мы играли с ней частенько. Или господин ведьмак думал, я совсем глуп, чтоб не отличить мальчика от девочки? Он добродушно посмотрел на меня. В полумраке сарая его карие глаза казались совсем чёрными, словно зрачок занял всю радужку. «Если бы хотел сдать нас, то не рассказывал бы это сейчас, оставшись со мной наедине», — подумал я, отпустив рукоять, но оставаясь настороже. — Нильфгаардцы ищут голубоглазого ведьмака и девочку, принцессу Цинтры. Голубоглазых ведьмаков не шибко много, сударь, верно? — спросил румын, не обращая внимания на мою молчанку. — А голубоглазых бардов? — Этих-то хоть пруд пруди, — усмехнулся старик, — так что пусть бард бардом и остается. «Сколько он ещё знает? Как догадался? Ему стоило понять, что Цири девочка, а не так уж много девочек переодеваются в мальчика", — мысли лихорадочно роились в моей голове, и уверенность, что нам стоит ехать в Каэр Морхен, таяла с каждым словом Карло. Мне показалось, что не суровое морщинистое лицо старика повернулось к жеребцу, а полосы света задвигались на нём, поворачивая. — Завтра нильфгаардцы устроят обыск, и Вихря — мою гордость, последнее напоминание о былых временах, заберет какой-нить солдатик, как те, что убили мою семью. Мои сыновья… — Карло умолк, поджав губы. Ему до сих пор было больно говорить об этом. Он немного призадумался, будто подсчитывая что-то в уме, и продолжил, — младшенький сейчас был бы одногодкой вашей девочки… Так что Вихря моего — забирай! Не для тебя, для неё. Я знал, что он имеет в виду Цири, нам лошадь бы не помешала, и всё же… — Ты можешь его продать. — Посмотри на этого красавца, — румын любовно погладил коня, в разговоре переходя на «ты», — эти подонки заберут его силой, лишь я двинусь к рынку. Забирай! Ей нужнее. Ваша малышка — последняя надежда Цинтры. Я смотрел на старческое лицо и видел человека преисполненного долгом, и любовью к своей стране. Он потерял сыновей, жену и родину, разве можно потерять больше? — Карло, — я вывел коня за поводья. Вихрь был уже оседлан, словно его хозяин знал, что я не откажусь, — спасибо. Я больше не видел Карло никогда. Через пару лет я узнал, что по прошествию недели после нашего отъезда, на жителей напали альгули, что ранее питались трупами погибших солдат. Они не тронули единственного — Карло, жизнь которого забрал сердечный приступ во время рыбалки. Тело румына выловили вниз по реке и похоронили нетронутое гадкими зубами подлых тварей. Я не знаю, как правильно трактовать случившееся, но мне кажется, Карло повезло, и боги смиловались над ним, позволив умереть раньше односельчан, не разделив с ними столь жестокую участь. И теперь он обязательно воссоединится с семьей. По крайней мере, мне хотелось в это верить. Мне. Тому, кто всегда презирал богов и загробную жизнь. * Я вышёл во двор, где Лютик как раз окончил последние приготовления, и подвел к нему жеребца. — Вихрь! — обрадовалась Цири, — Карло всё-таки подарил его, ура! — А то ты сомневалась в старичке, — ответил Лютик, — пойди и вежливо поблагодари его. Когда Цири побежала во двор, я подошел к барду. Даже с немного припухшими, покрасневшими глазами после сегодняшней ночи, он выглядел мило. Я невольно улыбнулся этой мысли. С каких пор я нахожу его милым? Рука сама дернулась. Рядом никого не было, и воспользовавшись этим, я притянул Лютика к себе за талию для поцелуя. Юноша инстинктивно положил мне ладони на грудь, нажимая, но я почти не чувствовал силы нажима. Наши губы соприкоснулись, и желание жаром пробежалось по телу. Тьфу ты, я уж совсем как подросток с такой бурной реакцией. Я насиловал его рот своим языком, требовательно, а Лютик подчинялся, позволяя проникнуть глубже. Я чувствовал себя, как путешественник в пустыне встретивший оазис. Заслышав копошение во дворе, я нехотя оторвался от сладких губ Лютика, понимая, что здесь и сейчас не получу большего. — Чего лыбишься? — спросил Лютик, улыбаясь мне в ответ, словно мы не целовались только что, а обсуждали погоду. Юноша убрал свои руки с моей груди, спрашивая, — ты повезешь Цири? — Лучше ты. Так легче для лошади. Это была правда. Лютик и Цири вместе весили, как я один, если не меньше. — Тогда я на Вихре, — он улыбнулся мне, и осеннее утро уже не казалось таким холодным, — а ты — на вороной кобыле. Извини, не спросил у хозяина, как её зовут, немного был занят размахиванием меча с целью сохранить свою жизнь. Хотел назвать Бестией или Сюзанной, но теперь она твоя, так что сам решай. — Плотва, — ляпнул я по привычке, не подумав о последующих издевках. Но выражение лица Лютика того стоило. Он оторопело приоткрыл рот и несколько секунд помолчал перед тем, как начать свою песенку: — Плотва, значит. И сколько же, позволь спросить, Плотв у тебя было? А сыновей ты как называть будешь? Сын один, сын два… Или всё-таки имена дашь? Как на счёт Чебак, а доченька — Вобла? А кот у вас будет кем? Китом, медузой?.. Ты уж прости за интерес… Лютик болтал и болтал, пока не вернулась Цири, и мы не оседлали лошадей. Не так уж он много знает о ведьмаках, раз думает, что у меня может быть потомство. На удивление, меня даже не раздражала его болтовня, наверное, я уже привык к ней. К тому же, мне пришлось самому себе признаться, что у Лютика приятный голос, самый приятный из всех, что я слышал. Бард лихо дернул поводья, красуясь новообретенным жеребцом, свободной рукой прижимая девочку к себе, и мы тронулись в путь. Цири визжала от радости, когда Лютик гнал Вихря, и ветер дул прямо ей в лицо, отбрасывая короткие волосы. Мы возвращались назад, так как крепость находилась в противоположном направлении от выбранного Лютиком двумя днями ранее. Нам предстояло объехать сожженную Цинтру. Ещё раз взглянуть на дорогой сердцу княжны, но уже уничтоженный город. Я не знал, как сказать ей об этом. Я ничего не знал. Ощущение, будто я брел во тьме, постоянно натыкаясь на холодные каменные стены, как в темницах. Я ласково погладил новую Плотву. Лошадь доверилась мне и последовала за гнедым жеребцом, а я ехал, думая, правильным ли было мое решение. Если внять кодексу, то я буквально вел Лютика на смерть. Сейчас он — бард, но, если Карло хватило двух дней, чтобы раскрыть нас, сколько часов или минут на это понадобится Весемиру? К тому же я не знал, кто из наших останется зимовать. Ситуация может обернуться так, что я не смогу защитить Лютика. Но для Цири крепость — лучший вариант. Она — моё дитя-Предназначение, и рисковать ни ей, ни Лютиком я не хотел. Там, за каменными стенами старого, но верного своему призванию, Каэр Морхена, девочка будет в безопасности. Я не был уверен даже доберемся ли мы туда целыми. Я словно ступал по льду. По очень тонкому льду, чувствуя как под ним просыпается кракен, стуча своими конечностями мне в пятки. Но со мной Цири — безопаснее всего. Жаль, что я не смог тогда убедить Калантэ отдать мне её раньше. Ей бы не пришлось видеть всё то, что она видела, когда нильфгаардцы ворвались в её город. К тому же меня беспокоила опасность, угрощающая Лютику, если обман всплывет. Я говорил утром с ним и Цири по поводу «ведьмачества» юноши, и почему-то в молчании княжны был больше уверен, чем в новоиспечённом барде — самой заинтересованной в данном случае стороне. Заинтересованной в том, чтобы выжить. Сомневался в нём не потому, что Лютик — болтун, просто он мог выдать себя искусным владением меча или своими навыками наездника, а также обширными знаниями о нечисти. Я смотрел на его ровную дворянскую осанку. Разве все барды так хороши с лошадьми? Хоть я и не знал лично ни единого менестреля, и сомневаюсь, что ведьмаки Каэр Морхена встречали их больше моего. Но всё же, кто-то может понять, догадаться, и что я тогда должен делать? Как правильно мне поступить? Согласно кодексу? Однозначно нет, я уже сделал выбор в пользу юноши и не собирался менять свое мнение. Деревья сменяли дома, дома сменяли деревья, и так по кругу. Только положение солнца доказывало, что мы преодолели огромный путь. Я смотрел Лютику в спину. Можно было обогнать их с Цири, благо нильфгаардская лошадь это позволяла, но я не хотел. Мне так спокойнее и не приходится оборачиваться всё время. А вот Лютик редко оборачивался ко мне, словно знал, что никуда я не денусь, последую за ним хоть на край света, но, когда мы проедем Цинтру, вести буду я, ведь он не знает дорогу дальше. Я вспоминал его ласковые заплаканные глаза, хрустальные слёзы на щеках, и сердце неприятно ныло. В последнее время тупая боль в груди сковывала тело всё чаще, и это мне не нравилось. Ветер свистнул, донося ко мне запах меда и корицы, который я так полюбил. Мне хотелось, чтобы Лютик повернулся. Хотелось, чтобы он улыбнулся мне. Как тогда — по настоящему. Я поддал сапогом в бок Плотве, и лошадка пустилась вскач, поравнявшись с Вихрем. Тонкие пальцы Лютика крепче сжали поводья, словно показывая, как он не хочет уступить мне в этой неоглашенной гонке, но не это привлекло моё внимание. Кольца с голубым топазом не было. Я ничего не сказал юноше по этому поводу, но сердце снова неприятно стиснули железные тиски. Видимо, Лютик отдал кольцо Стомахелю в уплату за ночлег, даже не сообщив мне. Но, если бы он сказал, что бы я сделал? У меня не было денег. Чувствуя непривычный горький ком в горле, я мысленно поклялся себе вернуть его кольцо. Так уж вышло, что для меня оно значило больше, чем для его владельца. Юноша снова обогнал меня. Лютик отдавал всего себя лошади, как отдавал всего себя сражению или любви. Это была его отличительная черта — отдаваться тому, что его увлекало, сгорать дотла каждым вдохом, хоть его руки при этом всегда оставались холодными. Пожалуй, я немного завидовал ему. Я не мог так отдавать себя чему-то или кому-то, хотя и очень изменился с нашей встречи. Рядом с Лютиком меня всегда одолевают чувства, которые трудно объяснить, порой их нельзя назвать приятными, но без них, как и без их голубоглазой причины спокойно жить я уже не мог. * Мы скакали, как проклятые, весь день, обходя поселки и заставы тропками да дорожками, что ими не мог воспользоваться Лютик, пока я без сознания занимал телегу. Я очень устал, хоть и не показывал этого. Бессонная ночь оказалась порядком хуже комариного укуса, как я предполагал. Солнце близилось к горизонту, когда вдали замаячили верхушки столичных башен. Остановив Плотву, я предложил сделать привал на ночлег, но Цири посмотрела на меня так, как она не смотрела никогда до и после этого, своими большими детскими глазами дав понять больше, чем говорили её слова: — Можно мы не остановимся сейчас? Можно мы проедем здесь ночью? Я не хочу… — её тонкие губы сжались, но ни слезинки не выступило на глазах смелой девочки, -…видеть Цинтру. Я чувствовал, что мне больше, чем лошади, нужен отдых. Лютик, наверное, тоже устал. Он сам еле уснул под утро. Это было невежливо — решать за двоих, но я знал, что бард княжне не откажет, даже если откажу я. А я... не мог ей отказать. — Хорошо. Поедем ночью, — собственный голос после долгих часов молчаливых раздумий казался совершенно чужим и слишком низким. Но девочка обрадованно улыбнулась мне и Лютику, всем видом показывая насколько она рада не видеть свой сожженный дотла замок и своих врагов в нём. У меня никогда не было дома, как такового. Воспоминания детства слишком размыты, как следы на песке волнами времени, а вот Лютик, мне кажется, понимал княжну, как никто другой. Я до сих пор не рассказал ему, что он нашептал мне в лихорадочном бреду. Если огонь — его боль и слабость, то я стану стеной между ним и пламенем. Пусть даже пламенем из воспоминаний. Мы продолжили путь, немного подкрепившись. Если у меня и было желание изменить маршрут, то теперь я с нетерпением ждал, когда Лютик и Цири сядут за столом Каэр Морхена с ведьмаками. Тогда наступит их очередь чувствовать себя не в своей тарелке, ибо разделяя с этими двумя трапезу и наблюдая их высокие манеры, я чувствовал себя настоящим дикарём. Даже дорожный хлеб Лютик ел аккуратно и неспеша, под стать принцессе Цирилле. Темнота подступала к горизонту вслед за уходящим солнцем. Я привыкал к ней, но Лютику пришлось замедлиться, чтоб не упасть с коня вместе с девочкой, попросту не заметив торчащего из земли корня дерева или камня. Теперь я ехал впереди, показывая дорогу. Цири нарушила тишину, пытаясь отвлечь себя от мыслей о доме, что был настолько близко, насколько домом уже не был: — Лютик, а почему тебя Лютиком назвали? Родители нашли тебя в цветах? — Вообще-то, это Геральт придумал. Он у нас мастер давать имена, особенно клички своим лошадкам. На самом деле, Людвиг я. Будешь меня так называть? — Конечно! — я еще не знал почему Цири так обрадовалась этому имени, — Бабушкиного шута звали Людвигом, смешной такой, а лысый-то был, голова — как зеркало, гладкая… — Лютик. Лютик я. Хорошо? — поторопился бард, и я был рад, что в сумерках он не видит моей улыбки. Цири ещё что-то рассказала о вышеупомянутом шуте её бабушки — львицы Калантэ, а затем уснула, погрузившись в приятные воспоминания детства. Её маленькие ручонки обнимали шею коня, а его мягкая тёплая шерсть послужила хорошей подушкой светлой головке ребёнка. Лютик сидел сзади, придерживая малышку. Мы ехали в тишине всю ночь, чтобы не тревожить её сон, пока огни столицы не остались позади. Я бросил последний взгляд на город, что потихоньку начинал приспосабливаться к новой жизни, пусть ему уже и никогда не стать той величественной столицей, у врат которой Лютик так ловко поднял Вулкана на дыбы. Я обернулся назад как раз вовремя, чтоб подхватить Лютика за плечо, предупреждая падение. Сонный бард дернулся, испугавшись опасной близости земли, и выровнялся. Цири продолжала спать, обнимая лошадь. В слабом свете первых лучей я различил румянец юноши. Мне хотелось бы, чтобы моя помощь стала ему привычной и никогда не стесняла. Я отвернулся, словно ничего этого не было, буркнув что-то на подобии: «не спать», и ускорил Плотву. Больше ночью мы не путешествовали — в этом не было нужды, к тому же мы торопились преодолеть как можно большую часть дороги днём, чтобы поскорее выбраться с Цинтры, туда, где нас не достанет рука Нильфгаарда. Мы ехали много долгих дней, и каждый напоминал предыдущий; опасная близость влияния Нильфгаарда колола своим дыханием наши затылки и подстегивала торопиться к крепости. Я больше не думал, прав ли я был, когда выбрал Каэр Морхен нашим пристанищем. По сути, у меня не было выбора. Поэтому я не мог позволить чуткому Лютику и принцессе уловить мои сомнения, касающиеся нашей дальнейшей судьбы. Я хотел быть скалой в этом безграничном море догадок, опасностей и тревог, и я был ей. Мы въехали в лес где-то на четвёртый день. Он разделял Цинтру с Бругге и Содденом, расположившись прямо на общей границе двух государств. Лесом я планировал добраться к Темерии, а там и Каэдвен не далеко. Я смутно помнил завитки лесной тропинки, но знал одно — нильфгаардцы сюда не сунутся. Мы больше не останавливались в деревнях — там частили солдаты и люди, желающие получить награды за наши головы, а я по-прежнему не мог взять меч в правую руку. Лес располагался на холме. Если смотреть на карту, то он клином впивался между двумя клочками земли двух стран, начинаясь ещё в Цинтре. Наблюдая, как ветер гонит тучи по небу, я прикидывал наши силы, и думаю, я один бы не справился с, примером, двумя отрядами, учитывая, что мне придется сражатся, одновременно защищая принцессу. Нечисть, в основном гули, что сбежались на запах тел убитых воинов, меня беспокоили намного меньше, а хищники и вовсе. Таким образом, я собирался привести нас к крепости в течении недели. Исхудалые деревья, непривычно голые после долгого лета, чёрнели на горизонте; уже почти не шуршащие полугнилые листья толстым пластом легли между землёй и копытами наших лошадей. Эта Плотва была намного лучше, она хорошо держалась и долго не уставала, позволяя лишь строить догадки о статусе в обществе и материальном положении её прошлого хозяина. Нам пришлось замедлиться, ибо я с трудом вспоминал путь, так как деревья, что тогда были немного выше меня, теперь верхушками упирались в небо, словно тонкими ветвями пытаясь проткнуть его лазурную гладь. Мы остановились у старого розлогого кедра, чёрного как смоль. Его родственники — деревья этого леса — все казались чёрными в негустом тумане, вызванном дождями и близостью болот. Я смотрел на омелу, тут и там темными клубками оплетающую ветви кедра, выпивающую его последние соки. В воздухе множилось неприятное ощущение близкой опасности и скользкий запах болота. Я не романтик, но, если бы меня попросили дать этому лесу название, я бы не колеблясь ответил: «Гиблое место». Я не мог объяснить почему, но Цири сделала это за меня, ловко облачив мысли в слова: — Этот лес болен. Он — как человек, что заболел кашлем. Когда-то Людвиг, из дворца, так простыл, что кашлял целую неделю. — А потом? — спросил Лютик. — Ушёл, и я больше его не видела. Мы переглянулись. Никто не стал объяснять маленькой княжне, что, скорее всего, её друг умер от чахотки. — Не беспокойся Цири, я уж точно никуда не уйду. Он без меня ни за что не справится, — Лютик кивнул в мою сторону, заставив девочку рассмеяться, — Сейчас согреемся, если Геральт соизволит развести костёр. Когда я вернулся с охапкой более и менее сухих веток, Цири уже спала, укутавшись в два плаща — свой и Лютика. Я бросил поклажу на землю и снял свой дорожный плащ, тут же укрывая им плечи барда. Юноша попытался отклониться, мол, ему и так не холодно, при этом бессовестно стуча зубами. Смешной. Словно я собираюсь позволить ему мерзнуть. Смирившись со своей участью, Лютик благодарно укутался в плащ, обнимая себя руками и садясь на снятое с Вихря седло. Он сонно наблюдал, как я развожу костёр, раздувая пламя, пока воздух не наполнился приятным потрескиванием горящих поленьев. Я осторожно перенес девочку ближе к костру, но так, чтоб ни одна искра не могла коснутся её. Когда я сел подле барда, тот почти уснул, разморённый долгожданным теплом. Он никогда не боялся пламени костра и свечи, или же постоянно побеждал в себе этот страх. Лютик встрепенулся, почувствовав, что я смотрю на него, и его щёки порозовели вовсе не от тепла. Искры переливались в голубизне его глаз, как фейерверки на фоне ночного неба, и я вовремя остановил себя, чтоб не попросить его не закрывать глаза. Как бы красивы ни были огоньки, тающие у густых ресниц, Лютику требовалось отдохнуть. — Если ты сейчас сидишь и думаешь о том, что может мне грозить в Каэр Морхене, то забудь. Думаю, тебе будет даже хуже, чем мне. Ведь именно ты нарушил кодекс. — Нужно было тебя убить? — у меня никогда не получалось шутливого тона, но, Лютик, мне кажется, всё понимал. — По крайней мере, ты пытался, — Лютик ткнул пальцем себе в грудь, изогнув спину дугой. В свете костра его кожа казалась бледно-розовой, как утреннее солнце. Я знал, мой клинок оставил тонкую бледную полосу шрама у его сердца, в дополнении к тем, что я видет раньше - на торсе и правом локте, — если кто-то потребует доказательств, я даже сниму рубаху, чтоб не позволить омрачить твою репутацию, как ведьмака, что следует кодексу. Можем разыграть представление в два акта: первый, где побеждаешь ты, а второй — где побеждаю я. Он издевается надо мной. Своей улыбкой заставляя забыть о опасностях, через которые мы прошли. Я вдыхал его запах, наслаждался его голосом, как песней, даже когда он нёс полный бред. Я хотел его. Хотел понарошку (или нет) укусить за розовое ушко, хотел целовать тонкую шею и ключицы, хотел сжимать в своих руках, чувствуя его дрожь, как свою. Я прикусил губу, пытаясь избавиться от подобных мыслей. Избавиться не получилось. — И где же ты меня победил? — я играл в его игру, сам не замечая этого. — У озера. Разве нет? Мне нечего было ответить. Не думаю, что Весемиру понадобились бы такие подробности, но... Если Лютик так нарываеться, я не могу отказать. Я незаметно обхватил его за талию, чувствуя, как бард дёрнулся от неожиданности. Расслабившись, он положил свою ладонь на моё колено, выводя восьмерку пальцем, словно это помогало ему размышлять. Механические движения его руки дейстовали на меня, как гипноз. — Как думаешь, Ламберт сейчас в Каэр Морхене? Бл*дь. Я чуть не завыл подобно волку, что изображен на моём медальоне. Зачем он опять спрашивает о Ламберте, при этом не желая рассказывать, где и как они повстречались? — Не знаю, — ответил слишком грубо, сразу же жалея об этом. Искры в голубых, почти синих глазах, задрожали. — Ясно. — А кто такой Ламберт? — отозвалась Цири, выглядывая из-за своих «покрывал». Она не спала, внимательно слушая наш разговор. Интересно, все дети такие ушастые? Иногда мне приходило в голову, что, несмотря на все мутации, мой слух значительно уступает слуху княжны по части чужих разговоров. — Ведьмак. — Как ты, Геральт? — У нас с ним мало общего, — ответил, желая пресечь дальнейшие расспросы. — Он тоже очень хороший, Цири, — мечтательно добавил Лютик, обратив взгляд в ночное небо. Я не знаю, как сумел сдержаться, чтоб всё-таки не завыть. Руки на автомате сжались в кулаки, и новый план созрел в моей голове. Если этот блядун останется на зиму в крепости, я закопаю его живьем у её стен перед тем, как они с Лютиком увидятся. — А можно балладу? Однюсенькую, самую короткую, пожалуйста, — взмолилась Цири, замечая, что я не собираюсь развивать тему о младшем из ведьмаков. — Нельзя. Поздно уже. Спи, — моё настроение ухудшалось с каждым воспоминанием о Ламберте. — Но я лучше сплю под голос Лютика. Я посмотрел на Цири. Не знаю, что она прочла в моём взгляде, но тут же покорно улеглась, закрывая глазки: — Ну и ладно. Завтра послушаю, — прошептала, зная, что я услышу. Лютик смотрел на меня, не озвучивая вопрос: «Что на тебя нашло?». Неужели он и правда не понимает? Я одним сильным движением руки притянул его к себе за плечи так, чтоб его голова оказалась у меня на коленях. Юноша не сопротивлялся, лишь тихо ахнул от неожиданности. То, что я чувствую, утопая в его глазах — любовь. То, что я чувствую, когда он вспоминает Ламберта — ревность. Смешанные чувства бок о бок. Я не привык так сгорать в них. Смотря на ровные черты лица юноши, я думал о том, что до встречи с Лютиком со мной никогда такого не было. — Я люблю… «Тебя». Давай же, мать его, скажи. Куда подевалась твоя ведьмаческая смелость, Геральт, которой тебя учили всю жизнь? Но в Каэр Морхене нам никогда не говорили о чувствах и о том, что с ними делать. Даже если мои родители и упоминали их, разве тогда я бы смог понять? —... твой запах, — выдохнул, словно умирал с каждым словом. Я — придурок. Не отрицаю. Лютик удивленно посмотрел на меня, устраиваясь поудобнее. Со мной явно творилось что-то не ладное. — Чудно. А тебе не мешало бы помыться. Как, наверное, и нам всем. Он ещё несколько мгновений смотрел на усыпанное звездами небо, перед тем, как закрыть глаза и прошептать мне: — Луны не видно за деревьями. Когда появится, не смотри на неё — голова заболит. Лютик сладко вздремнул, погружаясь в сон. Наверное, про луну ему наговорили в детстве, если он в это верит. Сука, я и правда всерьёз думаю над его словами, и у висках начинаются спазмы от самовнушения, пусть я и не вижу ночное светило. Завтра я признаюсь ему. Обязательно. Так нагло я себе ещё никогда не лгал.