***
Утреннее солнышко, на удивление яркое, скользнуло по лицам спящих. Афродита открыла глаза. Полежала минуту, широко улыбаясь. Потом толкнула в бок Купидончика, который тут же вскочил, словно и не спал: — О прекраснейшая… — начал он испуганно, но, увидев улыбку, блуждающую на лице богини, и сам засветился. — Помнишь, я тебе говорила, что можешь заказывать у Гефеста четверть стрел с радужным оперением? — Конечно, о прекрасная, — с готовностью закивал малыш. — Так вот, я передумала, — она приподнялась на локте и посмотрела в сторону Елены и Ани, которые спали в объятиях друг друга. — Но как же, — в голосе Купидончика сквозило непонимание, — ведь всё же получилось… — Ещё как… получилось! — Афродита потянулась, выгнувшись как кошка, и сладострастно облизала губы кончиком розового языка. — Можешь заказывать у Гефеста половину стрел с радужным оперением. — Да?! — не мог поверить собственным ушам мальчик. — О благодарю тебя! — Я сейчас отправляюсь в одно место, — прервала его богиня. — Если я буду кому-то нужна, пусть отправят Гермеса на Лесбос, — при этих словах, она щёлкнула пальцами и исчезла. Купидончик замахал крылышками, взмывая к потолку. Глянул напоследок на спящих, прошептал: «Как голубки…» — и порхнул в приоткрытое окно.***
По трассе беспрерывно проносились машины, обдавая выхлопными газами женщину и маленького мальчика, стоящих на обочине. Оба выглядели потерянно. Женщина с тоской взирала куда-то за линию горизонта. Малыш жался к её ноге, крепко ухватившись за руку. — Кушать хочется, — жалобно протянул он, подняв лицо к женщине. Та откинула с головы капюшон плаща и сердито посмотрела на ребёнка. Не сказав ни слова, она сняла дорожный заплечный мешок из грубой холщовой ткани и принялась что-то в нём искать. — На, — протянула коричневый промасленный сверток мальчику. — Разворачивай и ешь. Тот принялся шуршать бумагой. — Фу! Какая гадость! — выплюнул кусок изо рта. — Что это? — он вопросительно посмотрел на женщину. — Местная амброзия, — ответила та ледяным тоном. — Картошка фри называется. Ничего, привыкнешь! Мы же тут надолго! Благодаря некоторым… Она уничижительно посмотрела на малыша, который под её взглядом совсем сник. Потом опять перевела взгляд на небо. — А как надолго? — набравшись смелости, спросил он. — Пока не умрём! — зло крикнула женщина. — Нет! — в ужасе закричал мальчик. Купидончик проснулся с колотящимся сердцем, весь в поту. Вскочил и тотчас провалился в облачную мягкость. — И приснится же! — пробормотал, приходя в себя. Схватил кубок с амброзией. Отпил, причмокивая от удовольствия. Посмотрел в сторону величаво поднимающегося солнца. Прошептал: — Пора! Любовно перебрал пальчиками радужное оперение стрел в колчане, повесил его на спину, схватил лук и полетел к Земным Вратам.***
Лариса Петровна распекала Галю, уборщицу, которая в ответ огрызалась, превращая воспитательный момент в обычную перебранку. — Галя, неужели ты не видишь, что дата смерти Пушкина засижена мухами. Невозможно разобрать последнюю цифру! — Ну так шо! — огрызнулась та, даже не собираясь тащить стремянку и тряпку, чтобы стереть черные точки. — Кому она нужна, дата ваша? — Что за речь! — возмутилась завуч. — Как можно так относиться к классику русской поэзии?! После того злосчастного педсовета всё своё воспитательно-педагогическое рвение она направила на техперсонал школы, чёртом из табакерки появляясь в самых неожиданных местах и грозными криками возвещая всех о найденной паутине и прочих непорядках. — Это же Пушкин! — голос Ларисы Петровны сорвался от негодования на фальцет. — Ты что, в лесу росла?! — Да хоть Лермонтов! — рассердилась уборщица. — Если вам надо, берите и лезьте. Вона тама тряпки лежать. — Да как тебя допустили в учебное заведение! — взвилась, багровея, Лариса Петровна. — Да я на тебя… — Чудесненько! — сказал Купидончик, наблюдающий эту сцену. Он потянулся к колчану, достал стрелу с радужным оперением и, прицелившись, выстрелил завучу в область сердца. Весело рассмеялся, увидев, как Лариса Петровна замерла, поднеся руку к груди. Ведь он был ещё ребёнок. Озорной, и, как оказалось, злопамятный.