Святой отец

      Был поздний вечер буднего дня. В такое время прихожане уже обычно не посещали местную небольшую церковь, и священник оставался в одиночестве, вставая на колени и тихим, спокойным шёпотом читая молитвы. Однако просил он вовсе не об отпущении грехов и о спасении своей души, а о том, чтобы и сегодня к нему заглянул он.       Этот мужчина давно заставлял мыслить далеко не о Боге, и Антонио, поначалу сопротивлявшийся греховным мыслям, однажды всё-таки поддался и позволил себе вкусить запретный плод. Тогда он безумно волновался, боялся, что его не поймут, не примут, ведь насиловать мужчину вовсе не хотелось, но... Но Джироламо первым признался, что приходил не ради месс и прощения, а ради молодого и до безумия горячего священника, от взгляда на которого всё внутри горело и жаждало разорваться на части.       Мужчина снова и снова возвращался, чтобы послушать чужой красивый голос. Он облизывал пересохшие губы мучительно медленно и чуть ли не горел, ёрзая на скамье, будто еретик во времена инквизиции. Джироламо так нравилась эта пытка, что он, будучи достаточно религиозным, забыл о вере и думал только об Антонио, мечтая однажды увидеть его без этой чертовски горячей сутаны, лишить невинности, показать, что священник принадлежал вовсе не Богу, а ему одному.       Когда оба признались друг другу, это стало началом конца. Они виделись почти каждый день, и если сначала оба стеснялись, боялись испортить тот хрупкий огонь, разгоревшийся между ними, то, привыкнув, отдавались до дрожи от предвкушения, до почти невыносимой боли, до райского удовольствия. И обоим стало плевать, что после они сгорят в аду.       Оба уже горели. Только огонь этот был внутри, и он постоянно требовал выхода, желая уничтожить обоих. Но ни священника, ни прихожанина это не останавливало. Они отдавались этому огню, ступая прямо в центр и показывая, что были готовы на всё, только бы получить друг друга. Мужчины стонали, кричали, срывали голос, доводили друг друга чуть ли не до потери сознания, и всего это было мало. Всегда мало, что бы они ни пробовали и кто бы ни подчинялся другому.       Дверь за спиной священника закрылась почти бесшумно, и Антонио довольно улыбнулся, ни на миг не прерывая своей молитвы. — Святой Отец, позволите исповедоваться? — Джироламо подошёл почти вплотную, говоря таким соблазнительным шёпотом, что огонь священника прошёлся горячей волной по всему телу, собираясь внизу и заставляя шумно выдохнуть от такого сильного желания.       Не торопясь с ответом, Антонио дочитал молитву и, перекрестившись, медленно поднялся с колен. Он развернулся к мужчине и оглядел его спокойным взглядом так, будто они вовсе не собирались покинуть церковь, чтобы запереться в спальне у священника и... — Конечно, сын мой, — мягко ответил он, а затем сделал шаг, оказываясь почти вплотную к Джироламо. Антонио посмотрел ему прямо в глаза, ища в чужом взгляде желание.       Но они оба слишком хорошо скрывались. Мужчина выглядел настолько же спокойным, хотя его чёрные брюки всё же выдавали чужое возбуждение. Да и от такой близости у обоих сбилось дыхание, ведь оба понимали, что вскоре произойдёт.       Священник положил руку на щёку прихожанина, очерчивая большим пальцем линию скулы, чем вызвал у Джироламо едва слышимый стон. Он послушно стоял, ожидая приказа, и не смел ни говорить, ни двигаться, ни торопить, хотя всё внутри сводило от желания. — Пройдёмте, — мягко ответил Антонио и улыбнулся так смущённо, словно на самом деле вёл прихожанина на исповедь, а не готовил самый настоящий ад... Или, скорее, рай для них двоих в собственной спальне.       Мужчина шевельнулся, следуя за священником, и раз за разом облизывал губы, тяжело дыша. Джироламо казалось, что он мог достигнуть наслаждения даже в этот миг, просто от мыслей о том, что Антонио приготовил для него сегодня.       Очнулся прихожанин только в тот момент, когда священник запер за ними дверь спальни.       Не нужно было говорить ничего. Джироламо и сам послушно опустился на колени, складывая руки в молитвенном жесте и опуская голову. Но со стороны было отлично видно то, как он дрожал, и Антонио откровенно любовался тем, насколько прекрасно горел этот грешник, забывая о том, что и сам был таким же. — Расскажите мне свои грехи, — попросил священник, проходя мимо мужчины и грубо хватая за подбородок так, чтобы тот смотрел снизу вверх глаза в глаза. Джироламо сглотнул, чувствуя предательские мурашки, пробежавшие по спине от одного такого жеста.       Он смотрел так виновато, как только мог, и Антонио отпустил его, отходя и доставая из шкафа кнут. Прихожанин проследил за чужими движениями. Страха не было, было только желание скорее скинуть одежду и получить от священника всё, что он мог дать. — Я... Полюбил мужчину, — тихо проговорил Джироламо, немного ёрзая на коленях. Он попытался чуть раздвинуть ноги в стороны, но Антонио это заметил и легко ударил по бёдрам, выбивая из лёгких весь воздух и заставляя свести ноги вместе. Затем мужчина обошёл прихожанина и ударил его уже по спине. Тот застонал, но подался назад, потому что безумно хотел ещё. — Помните правила? По удару за каждый грех. Рассказывайте дальше, — Антонио схватил мужчину за волосы, заставляя вернуться в изначальное положение, однако смотрел по-прежнему спокойно. Во взгляде не было холода или стали, но не было также ни тепла, ни желания. Только это чёртово спокойствие. Хотелось скулить, умоляя священника показать, что всё это было игрой, но Джироламо предпочитал послушно терпеть, зная, что обязательно поймёт это после. — Я отдался этому мужчине. Провёл с ним несколько ночей, — почти шёпотом произнёс прихожанин, ведь голос уже начал подводить, совершенно не слушаясь. Колени от пребывания в неудобной позе уже начинали ныть. Спина и бёдра горели от удара. Руки дрожали, и требовалось так много усилий, чтобы держать их сложенными. А ещё, конечно, возбуждение только усилилось, от чего одежда мешала только сильнее. Джироламо чуть сдвинулся, задевая ширинку, и тут же прикусил губу, чтобы не застонать.       И в этот момент Антонио ударил снова.       Мужчина прогнулся так, что чуть не упал на четвереньки. На мгновение в глазах потемнело, и сердце, казалось, пропустило удар от жгучей боли, прошедшейся от места удара по всему телу. — Ещё что-то? — священник по-прежнему вёл себя абсолютно спокойно. В мыслях Антонио уже мечтал откинуть кнут в сторону и позволить им продолжить, но обоим нравилось мучиться от желания, почти доводить до пика и срывать всё в последний момент.       Их огонь разгорелся не так давно, но пылал так сильно, что погасить его было невозможно. А потому оставалось только гореть и гореть, сводя друг друга с ума. — Ещё я... Убил человека, — это прозвучало так тихо, что священник с трудом разобрал слова. Его рука дрогнула, чуть не выронив кнут.       Антонио никогда не сможет привыкнуть к тому, что этот прихожанин был опасным человеком. Джироламо так послушно подчинялся, так стойко терпел каждое наказание, так громко стонал под ним, что поверить в то, что мужчина мог лишить кого-то жизни, по-прежнему было сложно. Но такой факт поднимал самооценку и подливал масло в их огонь. — На четвереньки. Спустите брюки и бельё, — голос не дрожал. Священник умел себя контролировать, но всё-таки отвернулся, чтобы не сорваться раньше времени. Он взял в руки Библию, слыша за спиной шуршание, а, когда повернулся обратно, не смог сдержать тихого довольного стона.       Джироламо был чертовски прекрасен. Он стоял на полу на четвереньках, прогнувшись в спине так, чтобы наказание точно стало как можно более болезненным, и было заметно, как сильно мужчина желал Антонио. Прихожанин кусал губы, но не говорил больше ни слова, несмотря на то, что запрета на разговоры не было. Он и сам понимал, что должен был перенести это всё, чтобы после насладиться, но как же хотелось... — Вы помните десять заповедей, сын мой? — спросил священник, подходя так, чтобы Джироламо видел, что теперь в руках был не только кнут, но и книга. От такого вида и от осознания, что теперь удары будут приходиться вовсе не по спине, мужчина прокусил губу до крови, старательно слизывая её всю, чтобы не выдать своего возбуждения. Хотя всё и так стало понятно, когда брюки и бельё оказались спущены до колен. — Отвечайте, — Антонио чуть ли не зарычал, предупреждая, что от неповиновения на исповеди всё могло стать ещё хуже. — Помню, — шумно выдохнул Джироламо. — Мне перечислить? — спросил он, поднимая взгляд на мужчину. Сейчас ради того, чтобы Антонио его взял, прихожанин был готов на всё. — Нет. Помните, что сказано про убийства? — священник подошёл ближе, кладя Библию на спину мужчины. Джироламо замер. Они уже проходили такое.       Ронять книгу было нельзя. — Не убей? — неуверенно сказал он, стараясь не дрожать от предвкушения и огня, который с каждой секундой, проведённой здесь, разгорался всё сильнее, сбивая с мыслей и вызывая желание умолять о продолжении. — И сколько ударов вы получаете за нарушение одной из десяти заповедей? — Антонио отошёл, вставая сбоку от мужчины и на пробу ударяя кнутом по воздуху. От такого движения Джироламо задрожал, но заставил себя успокоиться, потому что на спине по-прежнему лежала Библия. И священник не уберёт её до тех пор, пока не закончится наказание за все совершённые грехи. — Десять, — прихожанин позволил себе усмехнуться, выдыхая эту цифру. Он не мог уйти от наказания, да и не собирался, только предвкушал, как будет болеть всё тело ещё несколько дней после того, как они закончат. — Правильно, — кнут нежно прошёлся между ягодиц, заставляя снова вздрогнуть. Антонио мог вставить ему этот кнут и взять им, и Джироламо бы благодарно стонал.       Но он не получит ничего, если посмеет высказать своё желание. Это ведь исповедь. А на исповеди можно было только рассказывать о грехах и молить об их прощении.       Священник с силой ударил по ягодицам, но прихожанин только потянулся за кнутом с громким стоном. Тело горело от удара и от желания, и книга чуть не упала, но мужчина удержал её на спине. Антонио же наслаждался видом и наблюдал за тем, как краснела кожа. Спина, наверное, тоже покраснела, но он это ещё успеет проверить. А пока можно было отпустить себя, ведь никто не говорил, какими будут оставшиеся девять ударов.       Он умел быть жестоким, особенно когда внутри горел от близости с Джироламо и от того, что так послушно подчинялся, хотя мог в любой момент захватить контроль. Антонио знал, что он мог, и от этого их огонь пылал только сильнее.       Три сильных удара с промедлением прежде, чем убрать кнут с кожи.       Джироламо даже не застонал. Он по-настоящему заскулил от боли, и из его глаз брызнули слёзы. Но останавливать мужчину он не собирался. Хотелось всё-таки получить отпущение грехов, и для этого нужно было терпеть всё. Иначе исповедь пройдёт зря, и в следующий раз терпеть придётся дольше.       Антонио же не забудет ни об одном грехе, который назвал его любимый и самый послушный прихожанин.       Ещё три удара были слабыми, всё-таки священник не хотел калечить. Это исповедь, а не пытка. Однако Джироламо, чьё тело сходило с ума от боли, всё равно кричал, прогибаясь в спине и с трудом удерживая Библию. Он готов был в любой момент рухнуть на пол.       Однако оставалось ещё три удара.       Помедлив, священник нанёс два сильных удара, но с паузой, наблюдая за тем, как кожа всё сильнее краснела. Он уже думал о том, как сожмёт ягодицы мужчины, чтобы тот застонал, раздвинет их в стороны и войдёт...       Но сначала нужно было закончить с исповедью.       Последний удар оказался особенно сильным, что прихожанин закричал во весь голос и прогнулся так, что книга упала.       Книга.       Упала.       А ведь Антонио на самом деле хотел на этом и закончить наказание. Но Джироламо сам выбрал свою судьбу, уронив Библию.       С силой схватив мужчину за волосы, священник грубо поднял его обратно на колени. — Руки за спину, — спокойно проговорил он, просто чтобы напомнить. Прихожанин и сам знал, что руками себе сейчас помогать будет нельзя. Он чувствовал себя безвольной куклой в руках Антонио и хотел подчиняться ему и дальше. И пусть горло скоро будет гореть.       Всё тело всё равно уже горело.       Быстро справившись с замком, священник достал свой член, одной рукой продолжая грубо держать Джироламо за волосы и подталкивая ближе так, чтобы чужие губы коснулись головки.       Наконец-то.       Но насладиться процессом у прихожанина не получится. Антонио собрался его наказывать, а это означало...       Священник толкнулся в чужой рот, сразу же насаживая мужчину так, что член погружался глубоко в глотку. Дышать было почти нечем, слёзы лились у Джироламо из глаз, и горло на самом деле горело почти так же сильно, как ягодицы. Он задыхался, затравленно скулил и пытался не подавиться. А ещё ни в коем случае нельзя было задевать чужой член зубами. Антонио же стонал, совершенно не жалея прихожанина и входя так глубоко, как только мог. Он постепенно ускорялся, чувствуя, что совсем скоро огонь заставит его сгореть полностью, но не желая этого, а потому отстранился, смотря на такое мученическое лицо мужчины.       Джироламо выглядел, словно ангел, изгнанный из рая на радость демонам. На щеках были дорожки от слёз, губы слегка опухли и блестели, а взгляд был таким затуманенным и преданным, что священник просто не удержался, хватая его за горло и сжимая так, что мужчина задушено застонал, пытаясь вдохнуть хотя бы немного воздуха. — Пора перейти к причастию, не так ли? — Антонио усмехнулся, отпуская прихожанина в последний момент. Джироламо протянул руку к собственному горлу, второй упираясь в пол, и закашлял, пытаясь дышать. Это было таким великолепным зрелищем, что священник готов был взять его прямо сейчас. Но нет, так неинтересно.       Они ещё даже не разделись.       Поэтому он принялся сниматься с себя одежду, и прихожанин, прокашлявшись, последовал его примеру, дрожащими руками раздеваясь полностью и вставая прямо перед кроватью лицом к мужчине. Однако не осмелился посмотреть ему в глаза.       Антонио решил, что приказов на сегодня было достаточно, и сам толкнул Джироламо на кровать, разводя его ноги в стороны и садясь между ними. — Святой Отец, я готов, — совсем тихо из-за болевшего от пережитого горла произнёс мужчина. Он уже давно понял, что они оба так наслаждались исповедью, что могли её случайно продолжить, а такие неосторожные игры могли привести к травмам, которых никто не хотел. И приходилось подготавливаться самостоятельно, чтобы быть уверенным, что им понравится причастие. — Хорошо, сын мой, — ответил Антонио, не скрывая довольной улыбки, а затем закинул ноги прихожанина себе на плечи, хватая его за ягодицы и плавно входя.       Внутри было так узко и так горячо, что священник задрожал от удовольствия, готовый в любой момент сгореть окончательно. Джироламо же заскулил от того, что ягодицы заболели с новой силой, а после довольно застонал. Вот этого он и ждал весь вечер. Чувствовать Антонио внутри было так хорошо, что мужчина был готов выдержать любую исповедь, только бы после оказаться на причастии.       Священник начал двигаться, прекрасно помня, что прихожанин любил медленно и глубоко, чем выбивал у него протяжные громкие стоны. Он и не думал ускоряться, зная, что оба сгорят и так. — Помолитесь, — о, сейчас такой приказ означал вовсе не тихий шёпот, и Джироламо это знал.       Он обхватил свой член рукой, полностью отдаваясь огню, что был внутри них, и смело ступая на костёр, всё приближаясь к моменту, когда они оба сгорят. Но жалеть об этом не думал никто из них, наоборот, они наслаждались друг другом, стонали, и, наконец, всё-таки растворились в огне, становясь с ним единым целым.       Антонио лёг рядом, обнимая мужчину за талию и тяжело дыша. А Джироламо, не в силах больше терпеть, потянулся за нежным поцелуем. Этот поцелуй напомнил, что вообще-то они любили друг друга и уже давно поклялись провести вместе всю жизнь.       Прихожанин устало улыбнулся. — Вы позволите прийти на исповедь снова, Святой Отец? — Конечно, сын мой. Конечно, — настолько же устало ответил священник.