У Мадары вся жизнь была исполосована шрамами. На теле их тоже, разумеется, скопилось немало. Если вспоминать в контексте этого о мелочи, то было бы ожидаемо, завали она его сотнями вопросов о происхождении той или иной царапины (и он, пожалуй, был бы не против поделиться ответами — рассказывать кому-то о своих военных воспоминаниях было приятно… чего не скажешь о воспоминаниях личных, на которые в основном и метила девчонка). Но эта сомнительная участь избегала его достаточно долго и по весьма странным причинам.
Шрамы покрывали все его тело, и если штаны снимать при малявке он точно бы не стал, то вот оголять торс приходилось с завидной регулярностью. В присутствии маленькой Учиха его одежда обретала неведомое ранее свойство притягивать к себе все: грязь, воду, сопли-слезы и все то, чем девочка питалась. Подобные свойства обнаруживались на протяжении всего их знакомства, и если его реакция на это изменялась параллельно со степенью привязанности к внучатой племяннице, то вот реакция Изуны отличалась пугающей постоянностью.
Когда это происходило в первые разы, он не придавал этому особого внимания. Тогда между ними с тэссон стояла… особая атмосфера.
— Ой… Мадара, я… — девчонка с ужасом посмотрела на расползающееся по его светлой рубашке пятно. И не зря боялась. Мадара, не понимая, как, блять, можно было додуматься лезть к нему обниматься со стаканом грязной воды в руках, все сильнее сжимал зубы. Если когда-нибудь выяснится, что это было специально, он ее нахрен убьет. Но пока стоит исходить из версии, что это случайность. Раздраженно рыкнув, мужчина рывком стянул с себя грязную кофту. Химе, до того неотрывно на него глядящая (боялась, что сейчас грохнет?), коротко вскрикнула: — А!..
Покосившись на мелочь, смущенно закрывшую глаза руками, Мадара даже как-то остыл.
— Эй, — и, окликнув, швырнул будущую тряпку девчонке. Та, так и не открыв глаза, естественно, ее не поймала. — Исправляй.
Не особенно он верил, что тут можно что-то исправить, но будет ей уроком. А устраивать из-за детской оплошности сцену ниже его достоинства.
Все было сложно, однако его уж точно не интересовали детали воспитания химе. Стесняется и стесняется. Некоторые из его женщин и в более приличном возрасте смущались того же. Теоретически, ничего странного здесь и не было… Однако фактически это все еще было странно. Даже и не только от того, что это была
Изуна. Мадара любил гипертрофировать некоторые ее черты, но если отставить собственное ребячество, то местами внучка была удивительно стеснительной. Он не часто это заставал раньше (ведь Изуна не показывала всего своего характера), а потом между ними появилось слишком большое доверие, чтобы она его стеснялась.
Но была еще одна странность. Изуна стеснялась не всего его, а, как будто, конкретной его части. И это было
странно.
— Для шиноби нормально иметь шрамы, — бросил раздраженно он, покрывая мазью и забинтовывая микроскопический, блять, порез. Мелочь всхлипнула громче. Икнула. — Хватит ныть. Это просто царапина.
— У меня останется шрам, — повторила несчастно девчонка… девчонка, агх. Мадара закатил глаза. Вдохнул. Выдохнул. О том, что она сама, дура, виновата в том, что лезет, куда не просят, он уже говорил, и именно после этого мелочь заревела в голос. — Некрасивый… ужасный!.. Аа… Ва-а-а!..
По лицу Учиха новой рекой потекли крупные слезы, скатываясь на уже и так мокрое платье.
Ну останется шрам, ну некрасивый, я-то тебе, блять, что сделать должен? — Мадара изо всех сил старался держать себя в руках. Старался держать в уме, что для девочки, вероятно, это действительно проблема. В ее представлении. Как мужчина он никогда шрамами на телах куноичи не брезговал, и потому в упор не понимал трагедии.
— Пусть останется. Что с того? — успокаивать он никогда не умел, но и крики сделали только хуже.
— Все будет плохо, ужасно и пло-о-охо-о-о!.. — провыла химе, размазывая слезы-сопли по лицу. Повязка, которую он наложил, снова стала мокрой. — Если еще!.. Я стану некрасивой, и тогда!.. А-а-а!..
— У меня сотни шрамов, и что, я, по-твоему, не красивый? — спросил, осененный гениальной идеей, Мадара. Изуна заткнулась сразу же. Вопрос был с подвохом. Мелочь сама постоянно делала комплименты его внешности (то было, естественно, лестью, но лестью, впрочем, приятной и ненавязчивой) и потому заявить сейчас, что на старости лет-то он, конечно, сдал, язык у нее не повернулся. Мелочь смотрела на него блестящими краснючими глазами (перекликавшимися цветом с ее носом) и выражение ее лица было… туповато. — И я, по-твоему, плохо живу?
Взгляд малявки скользнул в сторону.
— Н-ну… — с ее точки зрения условия его жизни также оставляли желать лучшего. Мадара был собой доволен. Наконец-то замолчит. — Да! Нет! Ты это ты, а я это я, и!..
Смысла эти возгласы, разумеется, не имели. Но они несли в себе элемент отрицания его неоспоримого (в глазах той же мелочи) великолепия и давали понять, что драма чуть серьезнее, чем он ожидал. Что ж, непобедимый прием номер два.
— Шрамы — это история, — строить из себя мудреца Мадара не очень любил. У него были свои философия и понимание жизни, однако делиться ими не со всеми хотелось. — Каждая царапина является символом какой-то истории из твоей жизни. Чем больше интересных историй, тем больше шрамов. По-твоему, их следует стыдиться?
Хныканье стало чуть тише, а затем и вовсе смолкло. Малявка шмыгнула, вытерла глаза тыльной стороной ладони и уставилась на него выжидающе. Намек, звучащий в его тоне, очевидно, оказался считан.
— Ты ск-сказал, у тебя м-много шрамов, — клюнула, — э-это значит, чт-что у тебя… много интересных историй?
«Расскажи», — читалось во всем — в тоне, глазах, позе. Драматизировать Изуна любила, но слушать всякие истории из его жизни (особенно те, которые он предпочел бы забыть или унести с собой в могилу) любила не меньше. И, поскольку делиться ими он настроение имел редко, а истерику устроить Изуна могла в любое время дня и ночи… «Ночи». Мадара содрогнулся от воспоминаний.
— Это у-жа-са-ю-ща-я история, да? — спросила мелочь доверительно, истолковав его реакцию по-своему, и придвинулась к нему поближе. Шикнула от боли в пораненной коленке. Мадара похолодел душой… Но Изуна причину своей недавней истерики просто проигнорировала. Внутри начало подниматься раздражение: значит, причина, была не так серьезна? Нервы ему помотать захотела?!.. Однако обрекать себя на слушание очередного концерта мужчина не собирался. Он старался сохранять спокойствие.
— Сколько шрамов — столько и историй. Разные есть, и ужасающие, и глупые, — пожал плечами Учиха, повторяя про себя, что поделиться воспоминаниями всяко будет лучше, чем терпеть завывания снова.
— Глупые, — захихикала мелочь, смотря на него хитрым взглядом. Мадара закатил глаза. Ему пятьдесят с лишним лет, и малявка познакомилась с ним именно таким, какой он сейчас. В источниках, из которых она могла знать о нем до личного знакомства (могла и знала, пожалуй, даже слишком хорошо), он также запечатлен как уже состоявшийся воин. Но очевидно же, что по молодости и у него случались просчеты, и далеко не все шрамы он получил в бравых боях. Очевидно… Но, видимо, только для него. — У тебя тоже есть глупые истории? Расскажи!
Делиться своими провалами Учиха уж точно не планировал. Не планировал, но деваться было некуда.
— В том-то и дело, что «тоже», — вздохнул обреченно он и на пробу закинул: — Ну, допустим, есть у меня шрам…
Постепенно рассказывая одну историю за другой, Мадара сам не заметил, как начал получать от этого определенное удовлетворение. Самому ему истории появления у него некоторых отметин казались позорными, но Изуна, хоть от нее и следовало ожидать мстительных подтруниваний (инстинкста самосохранения-то нет), только весело хохотала, что совершенно не задевало. Делиться с внучатой племянницей своими воспоминаниями Мадаре даже… нравилось.
— Как видишь, об этих глупых ситуациях мне теперь вечно напоминают многочисленные шрамы, — подвел итог он и добавил, чтобы реабилитировать пошатнувшийся образ сурового и непобедимого шиноби: — Разумеется, боевых ранений было еще больше, но были и глупости. Я весь в шрамах, а ты для своей ту… своего образа жизни даже излишне целая. Шрамы закономерны.
И ведь действительно — мелочь при ее-то непоседливости и частоте, с которой она при нем же бьется обо все, что можно, была слишком целая, «чистая». О причинах этого Мадара особо не задумывался, но отмечал. Вероятно, объемы чакры как-то сказываются на ударопрочности ее кожи. Обычно такое свойственно активно действующим шиноби, однако с маленькой Учиха об «обычности» вообще говорить не приходилось.
— Боевых еще больше? — ахнула Изуна, радуя его своей реакцией. Мадара довольно кивнул. И напрягся, когда девчонка погрустнела. — А у меня только глупые…
«Ну еще бы», — подумал он, но не озвучил.
— Лучше оказаться кошкой располосованным, чем когтями какой-то иностранной куноичи. Безопаснее, — бросил, не задумываясь. И лишь столкнувшись с заинтересованным взглядом внучки осознал, какую тему поднял. Рассказать о ратных подвигах Мадара всегда был бы рад, но…
— Расскажи-и-и!.. — пропищала малявка радостно, умиленно сияя на него глазами. Угх.
— О куноичи? — уточнил напряженно.
— Да-а-а!
— Ну, кхм… — проблема заключалась в том, что история про куноичи с «когтями» относилась скорее к разряду глупых. И уж точно не боевых. Ну не рассказывать же мелочи о том, при каких на самом деле обстоятельствах ему эта «кошечка» спину располосовала. К вранью Мадара никогда склонен не был, тем более, к приукрашиванию фактов своей жизни: ему и без того было чем похвастать, но сейчас… — Отправился я как-то на миссию…
Одна «боевая» история плавно перетекала в другие, уже действительно боевые. Каждый рассказ Мадара снабжал демонстрацией доказательства реальности событий — шрама. Мелочь с любопытством рассматривала старые порезы, царапины, белые полосы, чуть ли не носом (а порой и не «чуть») в них утыкаясь и находя в этом что-то дико интересное. Так он рассказал о шрамах на руках, ногах, животе. Но когда настало время истории о том, как он столкнулся с шиноби, чуть не пробившим ему сердце, и Мадара задрал рубашку, демонстрируя огромный белый шрам, мелочь отреагировала странно.
— Я не смотрю! — пискнула она и закрыла лицо руками. Это она так… смутилась?
Мадара тогда даже не знал, чему удивляется больше: тому, что девчонка только сейчас начала стесняться или тому, что она в принципе на это способна?
Смущение Изуны носило крайне выборочный характер. И это проявлялось не только в той ситуации. Внучка без смущения разглядывала шрамы на его спине, руках, животе, но именно грудной клетки ужасно стеснялась. Мадара намеренно и не демонстрировал: дел у него, что ли, мало, чтобы малолеток смущать, тем более, что это и неэтично. Однако в миг, когда все могло проясниться, оно почему-то не прояснилось нихрена.
***
Была гроза. Дождь лил, как из ведра, а может даже и хуже. Все дороги превратились в грязевое месиво, и Мадара, пожалуй, больше из желания пережить этот кошмар в тепле и сухости (а не в какой-нибудь залитой пещере), нежели из желания увидеть внучку, заглянул на огонек. Атмосфера была… обычная, на его взгляд: ну гром и гром — гроза ведь. Но мелочь, как всегда, что-то себе напридумывала, и когда он распахнул седзи одновременно с вспыхнувшей молнией и разнесшимся громом, встретил его не радостный писк, а что-то вроде:
— Ыа-а-а!!!.. — завизжал укутанный в одеяло комок на кровати, и Мадара сам чуть не подпрыгнул на месте от неожиданности.
— Чего орешь? — спросил он раздраженно, прочищая уши, заложившиеся уже непонятно от чего: от воды или от этого визга. Из-за ливня он промок насквозь, ноги чуть ли не по колено в грязи. Мадара огляделся. — И почему такая темень? Свет включи.
Топот, вспышка, слепящая глаза.
— И ванну мне набери, — скомандовал, и сам вскоре отправился на кухню. Горячим чаем прогреться тоже было бы хорошо.
***
С мелочью они вновь встретились минут через пять. Он уже допил чай, а она…
— Я все! Я все! — вломилась на кухню с такими криками. Очевидно, ванную набрала и видела в этом какой-то повод для гордости, ибо нос задрала высоко. — Дед, дед, а ты надол?!..
Дальнейшие события разворачивались крайне быстро. Мадара, довольный тем, что наконец сможет помыться, тут же вышел из-за стола и уже на ходу начал стягивать мокрую рубашку. Изуна, увидев его, заорала так, словно ее режут.
— А-а-а!!! — глаза ее расширились от ужаса, а взгляд был прикован к его груди. На смущение это не походило, но и причин для страха мужчина не видел. Не так уж жутко выглядели его шрамы. — Где?! Деда, куда ты его дел?! Ты… Ты избавился от него?! Уа-а-а! Ты предатель!.. Так нельзя-я-я!..
Разревелась Изуна громко и внезапно. Даже больше внезапно, чем громко, хотя от громкости ее завываний уши вновь заложило. Мадара охренел так, что даже растерялся. Но очень скоро удивление сменилось раздражением.
— Хватит орать! — рявкнул он, и мелочь тут же заткнулась и уставилась на него испуганно. Испуганно… и
осуждающе. — Что развопилась? Жить надоело?
Вопроса о жизни внучки давно уже не стояло, но этот вопрос — риторический — Мадара использовал в качестве указания на то, что терпение его на исходе. На его терпение, впрочем, мелочи последнее время, как раз потому, что мелочью она быть потихоньку переставала, было начхать.
— А если надоело… убьешь меня? — услышав такой вопрос, Мадара подавился и почувствовал себя в конец растерянным. Вот только откровенных разговоров ему сейчас не хватало. Изуна, впрочем, грань решила не то что перейти — протаранить. Сощурилась с
презрением. — Как
его?
Спросить, кого он там грохнул, мужчина не успел.
— Что ты за друг такой, деда?! — завопила мелочь с новой силой и ярым возмущением. — Как… Как так можно вообще?! Я думала, ты любил Шодайме, а ты!.. Ты-ы-ы!.. Ты убил его!
— Я?! — думая, что из этих невнятных воплей его ничто уже не удивит так, как сам факт их возникновения, Мадара сильно ошибался. — Мне казалось, с историей у тебя нормально все было.
В том-то и дело, что действительно, с историей у внучки было хорошо. И тут она ему заявляет, что это
он убил Хашираму. Хотя прекрасно должна знать, что все наоборот. Это уже вызывало беспокойство. Головой она, что ли, стукнулась?
— Да! — кричала Изуна со слезами на глазах. — Убил! Убил, можно сказать! Его лицо… лицо!.. Его лицо должно было быть у тебя на груди! А его нет! Нет!
— Что, блять? — выдал Мадара с дергающимся глазом. — У меня на груди должно быть
что?
Комнату заполнила ки, и выпустить ее, очевидно, стоило раньше, потому как придавленная ею, девчонка быстро стихла. Стиснутой дыхалки на вопли не хватало.
— Его… лицо… — просипела упрямо Изуна. Мадара медленно моргнул. Задумался, точно ли правильно все понял.
— Хаширамы? — уточнил на всякий случай. Уверенный кивок.
Еще раз: что, блять?
— И с хера ли вдруг
я его убил? — спрашивать про лицо Мадара даже не имел желания. Просто… не стоит.
— Потому что ты убрал его лицо… — шмыгнула несчастно Изуна. Мадара скривился.
— У меня на груди
никогда не было лица Хаширамы, — и с какого бы оно вообще должно там быть?
— Значит, ты не убивал его? — звучит с надеждой, почти радостно. Ну, по ее же логике, выходит, что не убивал.
— Нет.
Стоило ему дать ответ, как с девочкой произошли видимые метаморфозы. В ее глазах снова засверкали любовь и обожание. Она медленно засеменила к нему… за обнимашками.
Стиснутый руками мелочи, Мадара даже не реагировал, силясь хоть как-то сообразить, что вообще произошло.
Пытаясь в мыслях сформулировать цензурный вопрос, мужчина опустил оценивающий взгляд вниз. Столкнулся им с искрящимися глазами внучки. Рассчитывать, что та останется в неподвижном положении надолго, не стоило, да и он и не рассчитывал. Вскоре Изуну заинтересовал тот самый шрам у сердца, про который он как-то хотел ей рассказать.
— Деда, а откуда у тебя это? — спросила она, как ни в чем не бывало. Мадара расслабляться и забывать о недавней сцене не собирался. Все, чего он хотел сейчас, это смыть с себя пот и грязь, и ностальгия в его планы не входила. И его фоном напрягало что-то еще, какая-то мелочь, зудящая на нервах… — На тебя напал огромный мон?..
— Что-то шумит, — выдал напряженно он и, прислушавшись, замер. — Мелочь, ты воду выключила?
— Ой!..
«Ой», ну конечно. Мадара прикрыл глаза.
***
Так или иначе, причина, с одной стороны, была разгадана. Изуна просто считала, что он скрывает у себя на груди лицо Хаширамы и потому, как и со всеми прочими его тайнами, старательно в эту тайну не лезла.
С другой стороны, Мадара так и не понял, с хера ли это лицо должно было там быть.
