Бедовое лето

Почему-то погода в Городе никогда не подходила к тому, что в Городе происходило. В последние месяцы уж точно. Стояла сухая и солнечная погода, изредка шли приятные тёплые дождички, и даже степная земля не сохла и не трескалась, как обычно бывает летом. Деревья и не думали усыхать, Горхон оставался широким и полноводным, и даже обычной для него гнилью несло не так противно. Дети вылезли из Башни и начали вновь играть на улицах, как это было всю жизнь. Невыносимо жить было только в заводских цехах из-за страшной духоты, но духота по вечерам быстро проходила и сменялась мягкой ночной прохладой. На памяти старожилов это было одно из самых приятных лет в Городе. А тем временем творилась такая чертовщина, что Исидор предпочёл бы пересохший в нитку Горхон или ливни на три месяца, но только не её. Исидор шёл по одному переулку близ Сердечника и был мрачнее тучи. Загрубелые и покрытые тонкими белёсыми шрамами пальцы знахаря сжимали кожаную сумку, слишком тяжёлую и тянущую плечо. На жёсткое лицо с резкими степнятскими чертами, с выгоревшей рыжей бородой то и дело наползала тень. Исидор шёл, прикрыв тёмные глаза, и не обращал внимания на приветствия горожан и стайки детей, то и дело цепляющиеся к нему от самой Земли. Знахарю хотелось прикрикнуть на них, отправить всех по домам, чтобы ни одной живой души на улице не осталось, но нельзя. В какие игры играют феодалы — Исидор перестал понимать окончательно, а слово любого из них стоило намного дороже всего, что делал менху Уклада и единственный врач на Город. Тут волей-неволей начнёшь понимать стариков, что ненавидели всех, кто не степняк… Исидор не мог назвать себя пугливым человеком. Он всё-таки врач и прекрасно знал, насколько ужасны на запах и вид могут быть внутри люди. Он всё-таки менху и перевидал на своём веку столько жертвоприношений и степных макабров, что даже Симон-колдун вздрогнул бы. Но происходящее в Городе пугало даже Исидора. Почему — знахарь не знал. Возможно, давили декорации. Исидор предпочёл, чтобы всё это случилось где-нибудь в Сырых Застройках, на кладбище, в Термитнике — где угодно, лишь бы вокруг была пустота и разруха, лишь бы поближе к первым очагам. Но нет. На этот раз всё случилось в обычном ухоженном доме, вокруг которого стояли другие такие же уютные дома и пышные деревья, а во дворе играли дети. Совершенно обычные дети… Многогранник всегда казался Исидору не лучшим местом для детей, но одного отнять у странной башни нельзя — внутри неё безопасно. Намного безопаснее, чем когда-либо было в Городе. — Дед! — один из мальчишек слез с бычка на полозьях и подбежал к Исидору. — Дед, а ты проиграешь с нами? Как с Рёбер придут, мы хотели в таглур играть… — Добрая игра, но мне сейчас не до игр, — Исидор окинул взглядом детскую стайку и тяжело вздохнул. — Вот что. Не дожидайтесь никого, сами идите в Рёбра. Здесь сейчас опасно будет. — Дед, а ты сам как?.. — Врачу всегда опасно, но людей кто-то должен спасать, — Исидор улыбнулся и потрепал мальчишку за щеку. — Ну бегите, соколики! Детская стайка тут же гурьбой выбежала из двора, и Исидор облегчённо вздохнул. Взрослых так просто он из квартир не выгонит, но их можно заставить запереться. Знахарь толкнул дверь дома. На этот раз всё случилось на первом этаже. На плитке подъезда уже разбрызгана кровь, но, на счастье Исидора, человеческая, и вела она к правой квартире. Дверь оказалась открыта, и знахарь вошёл внутрь. В прихожей на софе сидел парень лет двадцати и прижимал к разодранному плечу тряпку, судя по зелёным пятнам и душному травяному запаху, пропитанную твирином. Сердце Исидора, до того сжимающееся от тревоги, немного отпустило. Даже обычный твирин из кабака уже мог спасти от заражения, если рану обработать быстро. Рубцы, конечно, образуются уродливые, но лучше так, чем… — Я бы встал, но… — парень дышал устало и неглубоко, речь у него сделалась несвязной и вялой. — Чёрт, как ж болит… — Нужно обработать рану, — Исидор достал из сумки обрезанный ремень из кожи, толстый и плотный, и протёр его спиртом. — Нормальных обезболивающих у меня нет, поэтому допейте твирин и закусите. Будет больно. — А это обязательно? — в его глазах мелькнула тревога. — Если вы не хотите ползать по потолку — да. Парню очень повезло, что плечо ему зацепили совсем неглубоко — только кожу содрали, не задев артерий. Исидор даже не был уверен, что туда могла попасть слюна, ведь рана больше походила на удар когтей. Зашивать ничего не придётся, но обрабатывать тинктурой… Парень глухо орал, так мучительно, что если бы не ремень, наверное, слышно было бы на Заводах. Когда всё кончилось, он был почти что без сознания, и Исидору пришлось дать ему нашатырь под нос. За дверью в кладовую что-то скреблось, и скрежет становился невыносимым. — Я теперь… ведь… не стану таким? — у парня из-за твирина заплетался язык ещё сильнее, чем раньше. — Нет. Я всё обеззаразил, — Исидор покачал головой. — Но вам нужно побыть под наблюдением пару дней. Когда вам станет лучше, мы поговорим, как всё вышло. — Какой… какой пару дней? — серые глаза парня беспокойно забегали. — У меня ж… ведь… я не могу! — С Ольгимским я поговорю. Вас как зовут? — Егор… Климов Егор, счетовод… десятой линии консервы… — Вам нужно запереться где-нибудь. По-хорошему стоило Климова с кем-нибудь отправить к Исидору в дом, но знахарь не хотел никого впутывать, а потому помог Егору дойти до кухни и закрыл дверь. Сердце колотилось немилосердно. Исидор сел на тумбу и внимательно посмотрел на часы, которые достал из сумки — самые простенькие, которые не жалко сломать. Симон говорил, что теперь все часы в Городе — это маленькие Соборы. Исидор видел линии, что тянутся от громадного маятника ко всем крохотным пружинам, но часть этой связи ускользала от него, словно часть тех связей, что прокладывали Каины, недоступна взгляду других людей. В такие моменты хотелось пойти к Виктору и попросить его заставить время в Соборе идти побыстрее, чтобы всё кончилось скорее. Но просто так порядок вещей Исидор менять не мог и хотел, а потому просто смотрел на мерный ход секундной стрелки, пока дрожь в руках не отпустила. Нет, всё-таки он стареет. Он не бессмертный Симон, и тело периодически предаёт Исидора. Если бы здесь был Артемий… Исидор мысленно отсчитал до пятидесяти, чтобы убедиться, что руки не начнут вновь дрожать. Скрежет за дверью будто бы стих. Исидору стало жаль, что она не открывается внутрь комнаты и нельзя будет её пнуть ногой с обрезом на перевес. Значит, потеряет время… всё бы ничего, но сам себе укус Исидор обработать быстро не сможет, а когда придёт Стах — станет поздно. Делать нечего. Пока что день, и тварь под солнечный свет не выйдет, но стоит на Город опуститься ночи, и кто знает, сколько умрёт и заразится… Исидор снял обрез с предохранителя и подошёл к двери. Скрежет за ней стих на мгновение и начался с удвоенной силой. Оставалось надеяться, что у твари не хватит ума шарахнуться вглубь комнаты, и можно будет легко пригвоздить её к двери… Исидор рывком распахнул дверь. На то, чтобы перехватить обрез поудобнее, ушло меньше секунды. На то, чтобы выстрелить прямо в затылок — один удар сердца. Всё случалось совершенно спонтанно, неправильно, бессистемно, настолько, что даже линии не могли дать ответа. Исидор видел разных заразившихся — степняков, мясников, могильщиков, рабочих… но на этот раз это была девушка. Девочка почти, тонкая и гибкая, как ивовый прут, и одетая по-городскому — в лёгкое цветастое платьице и шаль. Сейчас одежда превратилась в лохмотья, руки огрубели и покрыты укусами, затылок стал месивом из крови, костей, мозга и дроби… Исидора до сих пор передёргивало. Только за этот месяц он пристрелил ещё двоих. Знахарь называл их «тварями». Они бросались на людей, визжали, выли и пытались впиться зубами в плоть, чтобы вылакать всю кровь, до которой могут дотянуться. В них не оставалось ничего человеческого, пока они двигались и жили. Стоило тварям умереть — как они превращались в трупы таких же людей, что ходили вокруг. Появлялась даже призрачная надежда, что их можно было вылечить. Но за все века от Песчаной Язвы не вылечился ни один человек, а Исидор всего лишь степной знахарь, а не столичное светило, чтобы расширять границы науки. Егор по дороге от Сердечника до Жильников едва не падал, и Исидор боялся, что счетовод попросту не выдержит — хотя крови тот потерял совсем немного. Можно было бы попросить помочь патрульных, что забирали тело девушки, но знахарь не стал этого делать. Всем и без того тяжело приходится. Четыре года Исидор как-то справлялся, но за это роковое лето весь мирный быт Города улетучился, пересох, как Жилка и Глотка в самые лихие засухи. Линии, и без того перепутанные в невразумительный клубок, затянулись окончательно, и прочесть по ним что-то становилось практически невозможно. Почему именно эта девушка? Откуда она нашла заразу? Почему вообще Песчаная Язва, до того спящая сотни лет, начала лезть на поверхность? Исидор не понимал ничего, и поэтому приходилось подозревать всё. Даже Каиных с их Многогранником — безобидной, как казалось знахарю пять лет назад, забавой. Все забавы Каиных кажутся безобидными до поры. Дурное предчувствие глодало Исидора и когда он запирал совсем утомившегося Егора в комнатушке на первом этаже, и когда он поднимался наверх, и когда он смотрел в окно, как где-то за макушками домов горел закат. Знахарь какое-то время просто стоял у окна, не имея сил двигаться дальше, но всё-таки заставил себя сесть за стол. Стах уже ушёл, не стал дожидаться учителя, и Исидору от него остались записки. Большинство больных в последнее время Рубин брал на себя, но с некоторыми особо тяжёлыми случаями разбирался всё ещё Исидор. На этот раз Стах писал про Марту из Кожевников и троих рабочих с консервы, которым Стах оказал первую помощь, но рано или поздно нормальный шов придётся накладывать Исидору. Все просили посетить их завтра. Ещё под ворохом бумаг обнаружилось аккуратное письмо с вензелем «А». На этот раз Сабуров писал об очередных бедолагах, всю кровь из которых выжали до капли. Не будь так всё плохо с Песочной Язвой — Исидор бы весь Город на уши поставил. Так качать кровь Вар бы точно не стал, и поэтому знахарь даже не представлял, кто пойдёт на такое святотатство. Линия вела то ли к кабаку Стаматина, то ли к Складам — и там, и там гнездится достаточно швали, которой табу не писаны. В итоге Исидор лёг спать, но сон его оказался тяжёлым и неглубоким. Наутро он чувствовал себя совершенно разбитым. Знахарь с трудом собрался с мыслями и встал, морщась от болящей из-за недосыпа головы. Больше всего на свете он хотел оставить всё и лечь обратно, но дела не ждали. Не ждали трое рабочих с консервы, Марта, Егор Климов и убитая Исидором девушка… где она заразилась? Где ещё в Городе, кроме кладбища, оставалась разрытая почва? С кладбищем тоже надо было что-то решать. Вещи из Степи первым делом шли именно на кладбище, и не все из них были такими же безобидными, как в преданиях. Исидор не хотел оставлять Ласку один на один с шабнаками, но она отказывалась уходить. Всё говорила, будто они из одного теста слеплены, будто братья сестру не тронут. Где она таких сказок услышала и правда ли всё это — знахарь не знал. Линии молчали. Линии с самой постройки Многогранника молчали так упрямо, что волей-неволей начнёшь подозревать Башню во всех грехах… В итоге Спичка застал Исидора сгорбленно сидящим на стуле в старом поношенном халате, чешущим опять неопрятно разросшуюся бороду и перебирающим бумажки. На лёгкие шаги мальчонки Исидор обернулся запоздало, когда тот уже стоял за самым плечом и пялился в письма. Знахарь устало улыбнулся и щёлкнул Спичку по носу. — Ты чего в такую рань не спишь, сорванец? — Да там… — Спичка ткнул большим пальцем себе за спину. — Этот твой мешал. Всю ночь дверь пинал и какие-то частушки пел. Я хотел чем-нибудь в него бросить, но в итоге записку написал и под дверь пихнул. Вроде притих. Исидор подавил желание выругаться. Теперь ещё и труп надо закапывать как можно быстрее. А ведь Климов единственный, кто знал, где та девушка заразилась… — Он живой? — безнадёжно спросил Исидор, уже накидывая сверху куртку и идя с лестницы. — Живой, — Спичка шмыгнул носом. — Только жрать просит. Ему чего дать? От сердца отлегло. Что ж. Климов пережил ночь, а ведь именно по ночам Песочная Язва проявляется скорее всего. Значит, он точно не заражён, но ещё сутки знахарь был обязан счётника подержать — для профилактики. — На лихорадку и жажду не жаловался? — Не, только на скуку, — Спичка пожал плечами. — И там этот… Симон пришёл. И копчёности в доме кончились. Может я сбегаю, пока лавка не открылась?.. — Ага, а потом тебя патрульный за ухо до Стержня тащить будет, — Исидор невольно усмехнулся в бороду. — Нет уж, я тебе денег дам, а ты после открытия лавки сбегаешь. Внезапным визитам Симона Исидор перестал удивляться уже давно. Напротив, его больше удивляли дни, когда колдун с извечной седой косой на плече не сидел на его кухне, по-хозяйски закинув ногу на ногу, и не помешивал в стакане чай, непринуждённо улыбаясь. Стакан у Каина в доме Исидора давно завёлся собственный — красивый, с синей эмалью и тонкий до того, что Спичка боялся его трогать. Осталось притащить только пару разношенных тапочек и большой персидский халат, и Симона можно было бы объявлять соседом Исидора. Кровать… знахарь даже не знал, нужно ли действительно Каину спать. Исидор знал Симона давно, с тех пор как сам за отцом как телок на верёвочке ходил, и за всё это время он так и не понял, дремлет он для развлечения или нет. Симон вообще никак не менялся — всё те же выбеленные волосы в косе, всё та же тщательно подстригаемая борода, всё те же яркие светло-голубые колдовские глаза с ненормально большой радужкой, светящиеся в сумраке, словно Многогранник по ночам. При взгляде на Симона Каина сразу чувствовалось, что он не от мира сего. — Я даже не буду притворяться, что зашёл именно сейчас, — Симон усмехнулся, чуть обнажив белые зубы. — Кстати, прошлый чай мне нравился больше. Надо сказать Ольгимскому, чтобы закупил. — Нормальный чай, — Исидор пожал плечами и налил заварки в свой стакан — толстый и тяжёлый, будто древний образчик из обожжённой глины. — Раз не нравится — приноси свой. — А также халат и тапочки, да… — Симон усмехнулся. — Халат тебе, что ли, новый подарить? Мне на него даже смотреть больно. Ему лет больше, чем мне. Исидор, да его в музее выставлять надо… — Наколдуй, если не лень… мне сегодня некогда лясы точить, знаешь, — Исидор сделал добрый глоток. Из-за того, что он перелил заварки, чай получился до безумия горьким и прохладным, но это даже к лучшему. Хорошо бы ещё голым лимоном закусить, но лимоны, похоже, кончились вместе с копчёностями. Симон как-то понимающе вздохнул. — Давай считать, что маятник в Соборе замедлил свой ход. От того, что ты нормально поешь, линии не разорвутся и мир в пасть Суок не рухнет. — Твои бы слова да миру в уши… — Исидор вновь бездумно глотнул, но на этот раз никакого вкуса не ощутил. — Вчера я был в Сердечнике. Заразилась девушка. Ей было всего семнадцать. — Рената Климова, работала в мастерской по пошиву одежды… — Симон прикрыл глаза и его лицо приняло отстранённый вид, будто он ворожить начал. — Два дня назад на кладбище ходила поминать родителей и заразилась. — Но ведь кладбище — единственное место в городе, где можно рыть землю, ни о чём не беспокоясь, — мрачно пробормотал Исидор. — Как это возможно? Ни одного случая за пять лет, а тут на… — Ты считаешь, что виновата земля, — Симон вдруг усмехнулся так, будто не воспринимал слова Исидора всерьёз. — Да, не спорю, Песчаная Язва пришла к нам из-под земли. Но не из самой земли. Будь виновата земля — вся бы Площадь Мост заразилась, когда строили Многогранник. — Мне никогда эта затея не нравилась, — напрямую сказал Исидор. — Знаешь, я понимаю, чего вы хотите, но… ведь табу придуманы не просто так. Под всеми суевериями лежит реальная основа. Тебе напомнить, сколько раз травились люди, когда водовозы не пришли? А ведь даже дети знают, что нельзя пить из Горхона. — Воду просто недостаточно кипятили. — Один мой столичный друг написал так же. Но табу подтвердилось. Вода из Жилки и Глотки не так опасна… или вот про колодцы. Нельзя рыть колодцы. Земля священна, но бактерии в ней про это не знают. А вы со Стаматиными что сделали? Вырыли самый здоровый колодец за… всю историю человечества! Да ещё и штырь туда вперили, вместо того, чтобы закопать обратно… Всё началось пять лет назад. А пять лет назад у нас только Многогранник и поставили. Песчаная Язва и Многогранник связаны, но я не знаю, как… линии спутались и стали невидны. Вот что меня гложет. — Ты словно потерял опору под ногами? — Симон даже с каким-то сочувствием положил Исидору руку на плечо. — Да. Оба замолчали. Исидор принялся есть мясо — немного горелое снаружи, как и всё, что готовил Спичка без его присмотра, но в целом вполне съедобное. Симон рядом щипал какую-то траву. В Городе овощи и фрукты ели не слишком активно, предпочитая хлеб и мясо, но Дикая Нина каким-то образом смогла привить Каиным столичные вкусы. В Горнах готовили вкусно, но не слишком сытно. А впрочем… им не нужно обходить Город каждый день по нескольку раз. Разве что Симону, но Симон был слишком бессмертен, чтобы страдать от голода. Рядом с Симоном даже время не ощущалось. Обычно оно утекало сквозь пальцы, словно вода, но рядом с Симоном превращалось в вязкое молоко и тянулось, пока колдуну не надоест. — Это временно. Мир меняется, но вскоре всё встанет на места. Пусть не те, что прежде, но… — Симон вдруг как-то слишком серьёзно поглядел за окно. — Жить в одном и том же мире невыносимо скучно что мне, что ребёнку. — Кстати про детей… — Исидор помрачнел, думая о своих питомцах. — Мне кажется, в городе становится слишком опасно. Я должен убедить их уйти в Многогранник. Симон насмешливо фыркнул. — У нас Песчаная Язва за каждым поворотом, а они по городу шныряют! — Исидор подавил желание стукнуть кулаком по столу. — Ладно ещё Тая, Тае в Термитнике ничего не грозит. Капелла… Капеллу к земле отец точно не пустит. Но Ноткин, Спичка, Мишка… чёрт, я же ведь понятия не имею, куда их нелёгкая завести может! Мишку вовсе к земле тянет… я понимаю, что такова её судьба, но менее опасной Песчанку это не делает. Вот её и Ласку точно нужно в Многогранник. Пусть Хан о них позаботится. Всё лучше, чем на кладбище жить… — Ты не можешь спрятать их в шкатулку, Исидор, — Симон примирительно улыбнулся. — Песчаная Язва приходит не сама и не из земли, но из-под земли. Ты никогда не интересовался, чем раньше были… шабнаки? — Шабнаки, ну да… — Исидор потёр виски. От всех дурных мыслей, упрямо повторяющихся, начинала болеть голова. — Их только не хватало… что тебе сделали шабнаки? Ну ходят иногда, из земли крови напьются и обратно в Степь повернут… — Ты так уверен, что они пьют кровь только из земли? Исидор уставился на Симона то ли как на мудреца, то ли как на безумца. Всё происходящее с Песочной Язвой оставалось покрыто тайной, и Исидор со всеми сбитыми линиями не видел почти ничего. Без линий, в перепутанном и сбитом мире он чувствовал себя слепцом. Знания Уклада кончались там, где начинался Город, а уж применить их к Каиным, городам-процессам, архитектуре духа и Многогранника было равносильно тому, что лезть в новый паровоз отмычкой трёхсотлетней давности. У Исидора не хватало образования, знаний, умений, и всё, на что оставалось ему надеяться — что Даниил Данковский не посчитает его слова о бессмертном человеке неумелым блефом или бредом старика и очередное письмо наконец-то найдёт Артемия. Исидор делал всё, что мог, но прекрасно понимал, что лечит лишь симптомы. А корень болезни… даже Симон, не степняк по крови и противоположный Степи по своей природе, лучше понимал Песчаную Язву, чем он. — Давай обсудим вот что… — Симон по-особому доверительно сжал руку Исидора в своей, такой белокожей и холёной, словно она никогда не поднимала ничего тяжелее томика по истории. — Ты ведь помнишь Антона из Дубильщиков? — Это который прятался в подвалах консервы и заразил ещё троих? — Да, он самый. Помнишь, во что превратилась его плоть? Исидор невольно вздрогнул. Где ему забыть такое зрелище… его плоть будто бы обращалась в кости, медленно, но верно. Исидор читал о подобном явлении в литературе, которую присылал ему из столицы Данковский, но никогда не думал, что в их Городе может оказаться такой человек. Да, это была фибродисплозия, но она вызвана явно сторонними причинами. Такой причиной могла оказаться только Песчаная Язва — иного настолько непонятного кошмара Исидор не знал. А шабнаки, по всем степным поверьям, собраны из костей и земли… любое поверье имеет под собой реальную основу. Неявным оставалось только одно — если больные Песочной Язвой теряют рассудок настолько, что перестают быть людьми, то отчего тогда шабнаки в большинстве своём безвредны? Исидор видел только одно объяснение. Шабнаки могут оказаться последней стадией развития Песочной Язвы, но подтверждений тому не было. В конце концов, ловить живого шабнака слишком накладно, да и Укладу такие махинации явно не понравятся… к тому же, Исидор никогда не был инфекционистом. Оставалось надеяться, что Данковский всё-таки вскочил на вечерний поезд и мчится в Город. — На кладбище был шабнак, — сказал Симон, и его глаза, почти полностью голубые, сделались ледяными. — Я видел это также ясно, как вижу сейчас тебя. Это он принёс заразу на кладбище, и люди так и будут заражаться, пока он не уйдёт оттуда. К тому же… Данковскому понадобится материал для исследования. А что может быть большим рассадником Песчаной Язвы, чем труп шабнака? — Ты так уверен, что это шабнаки? — Скажем так, я очень сильно удивлюсь, если ошибусь. Но, тем не менее, шабнак может доставить немало проблем. И чем скорее мы отправим его в родную землю — тем лучше для всего Города. * * * У Исидора отваливалась спина, и он в очередной раз пожалел, что не догадался даже прилечь. Симон бы ему, что ли, наколдовал чего-нибудь против усталости… Знахарь был на ногах с самого утра. Сначала пришлось зашивать тех троих рабочих с консервы, потом — принимать роды у Марты из Кожевников, после прямо из воздуха сгустился какой-то мальчишка из двоедушников с раздробленным бедром… в итоге Исидор дополз до круга Суок только к вечеру и провёл там ещё два часа, собирая кровь и объясняя, что это для шабнака. Проклятый шабнак никак не шёл из головы. Зря Симон указал на их окостенение, ой зря… теперь Исидору казалось, что Песчаная Язва показывает им только один из своих ликов. Она поражает кровь, делает её тёмной и вязкой, заставляет больного искать крови у других — уничтожает мэтэ крови. Равновесие нарушается, гармония линий и циркуляций тела распадается, и главным становится мэтэ кости. Но ведь ещё есть нервы… если обычные шабнаки, окостеневшие и застывшие, могут быть безумно страшны, то насколько будет опасен тот, что превратился по воле заразы в один оголённый нерв? Нужно спросить об этом Симона. Раз он в курсе о разносчиках болезни, может, знает что и о разновидностях. На этот раз у Исидора в тяжёлой сумке позвякивали наполненные кровью склянки, а не настои для обеззараживания. Обрез, тщательно вычищенный руками Спички, снова болтался за плечом, и всё уже становилось до боли привычным. Кроме того, что приходилось идти на шабнака. Обычно степняки не конфликтовали с порождениями Степи, а к Городу недоделки степные пусть и забредали, но лакали кровь с круга Суок и уходили обратно. Но лето это выдалось настолько бедовое, что у Исидора даже не оставалось сил удивляться. В руке, тоже болящей от нагрузки, он нёс фонарь, которым освещал себе дорогу до темнеющей груды камней, что ограждали кладбище. На улицах не было никого, и не придётся никого по домам разводить. Только с Лаской будет сложно. Исидор много раз предлагал ей уйти подальше и жить у него, но девочка всякий раз отказывалась. Худшая судьба для ребёнка — вечно на кладбище сидеть. Рядом, совсем рядом звенели савьюр и бурая твирь, но Исидор не за ними пришёл. Близ кладбища всегда было полно трав. Высокие камни городских надгробий и степнячьи деревянные арки с колокольчиками — всё это было в одном месте и разбросано по кладбищу хаотично и бессистемно, как покажется человеку со стороны. Выделялись разве что сторожка — высокая, похожая на башенку, но, по чьей-то злой иронии, уходящая в землю — и огромная стела с начертанным на ней глазом и четырьмя вертикальными камнями. Стамтаины даже могилы строят такие, будто нарочно от земли подальше уходят. Ласка говорила, что тому, кто лежит под стелой, вертикали при жизни были противнее всего. Нет, пока Ласка здесь, начинать нельзя. Исидор открыл дверь в сторожку и быстро спустился. Внутри сторожки всегда было невидно не зги, и освещалась она только свечами — высокими венчальными свечами, в Город других и не привозили. Когда знахарь спускался, он слышал разговор, но стоило одной из половиц скрипнуть под его ногой — всё стихло. Ласка сидела на дощатом полу и грела руки у свечей, расставленных на каком-то камне с плоским верхом, занавесившись встрёпанными белыми волосами. Рядом, привалившись спиной к стене, полулежал какой-то мужчина лет тридцати, чуть прикрывший горящие зелёным глаза и завернувшийся в чёрный плащ. Только его тут не хватало… — Сегодня Ренату положили… — вместо приветствия грустно протянула Ласка, убирая руки с камня и пряча их под пиджак. — Бедная. Она мне говорила, что ничего дурного не сделала… просто пришла помянуть родителей и споткнулась… руки в земле испачкала, в глаза немного попало… — Нет, не только поэтому. На кладбище был шабнак, Ласка. Он заразу и разносит, — Исидор устало опустился на пол. — Говорил я тебе — не жалей твирина, полей всё за ним, и дело с концом… брат не обеднеет. У него этого добра столько, что на новый Многогранник хватит, — Пётр Стаматин, непрошенный и слишком частый гость на кладбище, сделал неопределённый жест рукой. Стаматины Исидору не понравились с самого начала. Линии у них были не такие, как у обычных людей — будто спутанные все, нарушенные, спутанные и несущие только горе. У Каиных такая спутанность объяснялась колдовством, но буйные архитекторы уж точно не были колдунами. — Твирин же убивает Песочную Язву, правда? — Смотря в чём. Если в живом теле — то если зараза далеко проникнуть не успела. А если на мёртвом, то почти полностью. — Видишь? А ты мне не верила… Видишь, как бывает… — Стаматин протянул слабую, белую, словно кость, руку и взъерошил Ласке волосы. — В следующий раз я сам сделаю, хорошо? — То есть, вы знали о шабнаке? — Исидор поглядел на Стаматина изучающе, попытался понять в который раз, что ж на самом деле с ним не так, но линии вновь не дали ответа. — И мне интересно, что вы делаете на кладбище в полночь. Обычно люди, подобные вам, в такое время в кабаке сидят. — А… — Стаматин махнул рукой. — Если брату надо — он сам за мной притащится. А Ласке тут… одиноко, наверное. Страшно за неё. Я ведь не могу её оставить, пока рядом всякие твари степные ходят… Надо брата попросить с ней разобраться. Исидор не удержался и насмешливо фыркнул. На этот раз Стаматин пришёлся вовремя. Всё-таки Каины ему доверяют, и Ласка говорит о нём, как о друге… у Ласки не так уж и много друзей. Пётр прав — её нельзя оставлять здесь. — Вот что. С шабнаком буду разбираться я. А вы… я буду благодарен, если вы Ласку на ночь возьмёте, — мансарда Стаматина находилась в Дубильщиках, и ходу до неё от Исидора не более пятнадцати минут. — Тут и впрямь слишком опасно. Ласка упрямо мотанула головой и стала вновь греть руки. — Мёртвые тоже боятся шабнаков. Это мы можем убежать, а они… шабнак этот копытами могилы роет и кровь лакает. — Никак не пойму, откуда тут столько крови… — Стаматин как-то странно повёл головой, будто прислушиваясь к запаху, которого никогда здесь не было. Исидору на мгновение почудилось, что Пётр слышит запах крови, но так её чуять могли только больные Песчаной Язвой, а он к ним явно не относился — слишком уж чистая речь и заторможенные движения. — Разве мёртвых не в сосновых гробах хоронят? — Степняки не любят, когда их убирают в деревянные ящики, — мрачно пояснил Исидор. — Всё, поточили лясы и полно. Ласка, если что… иди в мой дом. Или к Капелле, она не откажет. Или к Рубину на квартиру, если совсем прижмёт. Помнишь, мы там были? — Да, конечно… — неразборчиво пролепетала Ласка, поднимаясь на ноги и принявшись задувать свечи. Теперь сторожку освещал только фонарь Исидора. — Ничего шабнаки бы мне не сделали… им тоже ласка нужна. Может быть, они за хлебом и молоком пришли. Бедные… ходят по степи одни-одинёшеньки, и никто им не споёт даже… — Может, им пастухи поют. Только… всё равно они ничего не понимают, — Стаматин поднялся следом и взял Ласку за руку. — Всё будет хорошо. Вышли из сторожки они все втроём — Исидор первым, освещая путь фонарём, а Стаматин позади и придерживал Ласку, будто дочь собственную. Знахарь остался стоять на пороге, смотря, как две тёмные фигуры удаляются мимо Сырых Застроек. Он хотел отдать Ласке фонарь, но она опять рассмеялась и сказала, что и без фонарей видит лучше, чем днём. У Ласки тоже спутаны линии, но совсем немного, и Исидор давно об этом не думал. Конечно, будут тут здоровые циркуляции, когда родной отец тебя с малолетства спаивал… Знахарь тяжело вздохнул и вышел на юг кладбища, где ограда из стоячих камней кончалась. Несколько свежих степнятских могил будто бы разрыты бычьими копытами. Похожим образом копали и городские, но безуспешно — горожане привыкли своих покойников закапывать глубже и в крепких сосновых гробах. Исидор натянул на руки грубые перчатки из толстой кожи и, взяв из сумки склянки, стал разливать кровь на взрытую землю. В нос тут же ударил удушливый металлический запах, до боли привычный. Затхлая кровь всегда пахла по-особенному сильно, так, что прошибало даже привыкшего ко всему знахаря. Шабнак уж точно её почует… Исидор спрятался за высоким надгробием, радуясь, что за прошедший вечер он и сам провонял кровью насквозь, и никакие посторонние запахи демона не спугнут. Знахарь снял с плеча обрез, зарядил его и затих. По сути, он договаривался с Симоном, но у колдуна всегда были потрясающая способность появляться ровно в ту секунду, когда он действительно нужен. Исидор даже немного рад, что Симона сейчас нет. Знахарь не верил, что колдуну что-то действительно может угрожать, нет. Но Степь рядом с Симоном всегда вела себя по-особенному, прятала себя и своих детей, расступалась, не желая касаться. Неизвестно, как бы повёл себя шабнак, почуяв рядом что-то настолько инородное. А упустить его сейчас нельзя. Песчаная Язва и без того гуляет по городу, как ей заблагорассудится, а тут ещё и разносчики… Линии указали на шабнака намного раньше, чем Исидор услышал шорох трав и мягкую поступь бычьих копыт. Знахарь бы отдал многое, чтобы это оказался всего лишь безобидный аврокс — они громадны, но покорны и безобидны, и вреда людям никогда не причиняют. Но это был именно что шабнак, собранный из костей бычьих, человечьих и чьих-то ещё. Нижняя часть его тела когда-то принадлежала громадному быку, и огромные толстые ноги плавно несли демона по траве, но верхняя половина тела досталась от человека и могла бы напоминать всадника. Сгорбленного и скрюченного всадника с ненормально длинным позвоночником, ярко выпирающими из-под тонкой кожи выростами и головой, увенчанной цветным степнячим тряпьём и шапкой из засушенных трав. Похожая попона, явно бывшая когда-то юртой, покрывала и спину шабнака. Значит, частичный разум у них остаётся. Для детей Степи губительно солнце, и они способны придумать, как от него прикрыться. Непонятно только, отчего человек сросся с быком, если до того Песчаная Язва заражала только людей… У Исидора было много, слишком много вопросов, но он усилием воли оборвал все свои мысли. Шабнак, до того скачущий, замедлился. Знахарь разглядел его руки — огромные, тощие и длинные, кисти которых, сплошь состоящие из костей, больше по строению напоминали крылья летучей мыши. Шабнак остановился у могилы, вытянул ненормально длинную шею и до безумия маленькую, скрытую за тряпьём голову, и принялся гарцевать вокруг. Затем демон остановился, нагнул свою скрюченную — человечью — половину и уткнулся руками и лицом прямо в землю. Он что, кожей пьёт?.. Исидор не знал этого наверняка. Знал он одно — чтобы прикончить одним ударом больного Песчаной Язвой, надо выстрелить либо в голову, либо в сердце. У шабнака должен остаться мозг… Исидор поднялся из-за могилы, подбежал на расстояние выстрела и спустил курок. Дробь задела часть головы. Исидор увидел, как затылок шабнака превратился в кровавое месиво. Он покачнулся, вздрогнул всем химеразным телом, но встал. Встал, чёрт его дери! Исидор выругался и выстрелил в грудь, принялся судорожно перезаряжать обрез. Шабнак вновь покачнулся, почти упал, но встал. Значит, ни мозг, ни сердце у него не в человеческой части… Знахарь шарахнулся в сторону, надеясь, что демон налетит на надгробье и споткнётся. Где у него, чёрт возьми, сердце?! Исидор вновь целил. Демон разогнался и сиганул через препятствие, рухнув прямо рядом с Исидором. На мгновение знахаря из реальности вышибла ослепляющая боль, и он сам не запомнил, как выстрелил — теперь уже в грудь быку. В глазах потемнело, словно Исидора хорошо приложили по голове. Когда сознание прояснилось, Исидор обнаружил себя, беспомощно лежащим спиной на разрытой почве. Рядом шуршала трава, а грудь жгло огнём, будто к ней приложили добела раскалённое железо. Исидор едва не взвыл, но смог приподняться на локтях. Шабнак всё-таки зацепил Исидора своей лапищей — на груди теперь несколько глубоких порезов, будто скальпелем сделанных, и толстый свитер заливала кровь. На самого демона, сучащего копытами в предсмертной агонии, было страшно глянуть. Всю землю вокруг него заливала даже не кровь, а какая-то маслянистая жидкость, вязкая и чёрная, словно мазут. От неё отвратительно несло гнилью, так удушливо, что Исидор на секунду даже забыл о ранах. Нужно встать… Исидор не мог лежать здесь — на заражённой земле, с ранами, оставленными шабнаком, в которые уже попала почва, а с ней Песчаная Язва и чёрте что ещё. Знахарь поднялся, но таким слабым он не чувствовал себя никогда. Как он мог успеть потерять столько крови, что ноги его не держали?.. Исидор привычно повесил обрез на плечо, но едва не согнулся под его тяжестью. Нет, так никуда не годится… Знахарь пошёл по кладбищу между плит и могил, и глаз, начертанный на надгробии Фархада, смотрел ему в спину. Он не мог сдаться вот сейчас, так просто. Нужно забрать труп шабнака, нужно залить всё вокруг твирином, спиртом, хлоркой — чем угодно, что может обеззараживать, и оцепить кладбище. Подумать только, целый шабнак! Исидор невольно рассмеялся. Степняки иногда рассказывали сказки, как человек ходил на шабнака, но всякий раз человек умирал — потому что человеку не победить Степь. А он, Исидор, стало быть, победил… если дойдёт хотя бы до Рубина и обеззаразит порезы. До Застроек оставалось всего ничего, а Исидор уже опасно плыл. Ноги не держали его совсем. Под ногу подвернулся предательский камешек, какой-то мелкий совсем, сущий пустяк, и знахарь бы точно рухнул наземь, если бы его не подхватили руки — знакомые руки, такие белокожие и холёные, словно они никогда не поднимали ничего тяжелее томика по истории. — Друг мой, я и не думал, что тебя так зацепит… — Симон говорил так скорбно и сочувственно, что Исидору невольно стало совестно. — Там… был шабнак. Теперь там труп, но… но его надо куда-то отнести, всё оцепить и людей поставить… надо разбудить Сабурова, — Исидору было трудно говорить, но он не был теперь уверен, что переживёт эту ночь. — Я заражён, скорее всего… мне бы к Рубину, прижечь чем-нибудь, а потом запереть… для профилактики… Симон на это ничего не ответил — только позволил на себя опереться и довёл до ближайшего здания. Затем колдун зачем-то усадил Исидора на землю, привалив спиной к сырой стене, и принялся выпутывать знахаря из пропитанной кровью одежды. Зачем?.. Исидор не знал. — Нет, шабнаки и обычные заражённые — совсем не одно и тоже… — Исидор облизал пересохшие губы. — Из простой почвы можно заразиться, если в рану попадёт, помнишь ведь?.. Но шабнаки… Ренета упала в землю, по которой проходил шабнак, и просто протёрла глаза. Нет, зараза шабнаков намного сильнее человеческой… — Ты хочешь сказать, что ты обречён? — Симон говорил спокойно и властно, как и всегда, и Исидора кольнуло злобой в какой-то степени. — Не знаю… Скорее всего, но в прошлые разы ведь… проносило. Жаль только, что я Артемия не дождался… Я хотел увидеть его, прежде чем умру… Симон снял с Исидора и свитер. Кожу тут же обдало прохладным ночным ветром, и Исидор невольно поёжился. Симон провёл своими ледяными пальцами по плечам знахаря, чуть растёр их зачем-то. Исидор поднял глаза на лицо колдуна и обомлел. Так ярко, так нестерпимо ярко нечеловеческие глаза Симона не горели никогда. И линии… в кои веки линии проявились и на колдуне. Спутанные. Неправильные. Походящие и на больного Песчаной Язвой, и на аврокса. Лицо колдуна оставалось бесстрастным и спокойным, но, заметив замешательство Исидора, он ласково улыбнулся. — Мне всё равно, кто тебя заразил — человек или шабнак. Я сильнее их всех. Ты увидишь Артемия совсем скоро, друг мой… — Симон как-то странно облизал губы, и в лунном свете вдруг блеснули клыки. Исидор никогда не замечал, что у Каина клыки чуть больше, чем у людей… — Смерти нет. И ненормально большие клыки Симона Каина впились в плечо Исидора. * * * Сколько прошло времени? Минут, дней, лет?.. Исидор не знал. Исидор почти забыл, что он должен уметь мыслить связно, рационально, что-то там анализировать… зачем? Все его мысли занимали только два обстоятельства — жар и боль. Всё остальное шло словно из другого мира, из другой реальности — будто его запихнули под толщу воды, и кто-то с берега пытался докричаться до него. Исидор помнил только лихорадку, беспощадную и отупляющую. Кто-то приподнимал его иногда и вливал что-то в рот — сначала какую-то вязкую дрянь с металлическим привкусом, потом что-то похожее, но теперь кажущееся самым прекрасным, что когда-либо пробовал Исидор. Кто-то клал ему на лоб компрессы, оборачивал в мокрые тряпки и гладил по голове, разрывающейся от боли. Иногда Исидор слышал какие-то слова, но воспринимать их разучился, и всё звучало лишь всхлипами и неразборчивым бурчанием. Словно суп в котле кипел… Сам Исидор тоже пытался говорить, но язык не слушался. Плечо горело. Исидор не мог сказать, что это было. Песчаная Язва? Лихорадка из тех, что попадаются в почве? Какая-то странная форма столбняка? Исидор всё помнил урывками. За периодами жара и боли следовал период забытья, чёрного и холодного. Будто бы душу проглатывала Суок, но потом отпускала — навстречу новым жару и боли. Постепенно сознание начало проясняться, мысли работали, как прежде, и Исидор начал вспоминать. Теперь всё вокруг казалось странным. Почему он тут лежит? Разве это правильно? В Городе — Песочная Язва, вылезающая порой непонятно как и непонятно откуда, в Городе нет врачей, кроме Рубина, а знахарь лежит тут, непонятно почему… Исидор пытался вставать, собираться и идти куда-то, где он нужен, но чьи-то холодные руки всегда его останавливали. Исидор не знал, когда точно собственный рассудок перестал предавать его. В один момент он открыл глаза и понял, что чувствует себя… здоровым. И обстановка оказалась почти привычной. Одна из спален в Горнах, судя по всему. Шторы наглухо закрыты и свечей нет, но Исидор видел всё так же ясно и чётко, как в самый солнечный день. Он посмотрел на свои руки и на первый взгляд не заметил ничего необычного. Исидор забрался под запах халата, явно Симоновского, и провёл по груди. Его ведь шабнак деранул когтями… должны были остаться шрамы. Исидор вскочил с кровати и встал перед зеркалом, рывком распустил халат на груди. Шрамов не осталось. Ни следа. Даже светлых полос на смуглой коже не было, хотя должны… Исидор вновь поглядел на свои руки и, наконец, понял, что с ними не так. Шрамы исчезли. Кучи слоёв порезов, оставленных травой. Они просто… испарились, будто бы их и не было никогда. И глаза… Исидор вновь посмотрел на лицо в зеркало, придвинулся поближе, оттянул нижнее веко. Радужка сделалась такой огромной, что закрывала почти весь глаз, и светилась. Светилась, Суок её поглоти! Теперь Исидор понял, что же изменилось. Он будто перестал чувствовать… старость. Будто кто-то взял и одним махом скинул с его плеч груз лет, вытянул из жил застарелую кровь, заменил её новой, вернул нервам скорость и послушность, мышцам и костям — крепость и силу… Исидор не чувствовал себя таким здоровым лет с шестнадцати, возможно. Что это было? Почему? Знахарь опустился на кровать и сдавил голову руками. Творилось чёрте что. Он ведь должен был быть мёртв из-за Песочной Язвы, лихорадки, столбняка… что там вообще в почве содержится? — О, я не думал, что ты очнёшься так скоро. Вместе с Симоном, приоткрывшим дверь, в комнату ворвался свет из-за окна, и Исидор невольно шарахнулся в сторону и закрыл руками лицо. Свет обжёг его глаза так, что стало почти физически больно. Нет, конечно, этого просто не могло быть… Симон откинул форточки, и с улицы пахнуло чем-то невыносимо приятным с лёгким металлическим оттенком. От этого запаха рот Исидора наполнился слюной, и он удивлённо сглотнул. Он ведь не ощущал голода. — Обычно обращение… проходит тяжелее, — Симон потупил взгляд и прикрыл дверь, и Исидор ощутил, как внезапный страх тут же исчез. — Тебе, можно сказать, повезло. Когда Виктор обращал Нину, она три дня не поднималась. — Ты… про что вообще говоришь? — спросил Исидор. Происходящее ему нравилось ещё меньше, чем тогда, в Сердечнике. — Какое ещё обращение? Почему я жив? Что с кладбищем? — О, не переживай, — Симон сел рядом и сжал плечи знахаря, словно желал его успокоить. — Кладбище оцепили, а всю разрытую землю залили твирином. — Мне даже интересно, откуда вы его столько взяли… — Старший Стаматин может быть очень сговорчивым, — Симон рассмеялся. — Шабнак мёртв и сейчас лежит в прозекторской на Складах. Георгий не подпускает к нему даже Рубина. От шабнаков слишком легко заразиться… — Тогда почему ты оставил там Георгия? — Кто сказал, что он не заражён? Исидор поражённо замолчал. Что всё это значило — знахарь отчаянно не понимал. И тогда… ведь в ту ночь Симон укусил его в плечо. Точно также бросались на других больные Песчаной Язвой. Они рвали зубами плоть и лакали кровь, а их жертва, если переносила кровопотерю, заражалась из-за их слюны… но Симон не мог быть заражён. У него чистая речь, ясный рассудок, и от обычного человека его отличали только клыки и глаза… У него, чёрт возьми, мышцы в кость не превращаются! — Симон, я не понимаю. — Я и не рассчитывал, что ты сам обо всём догадаешься, — колдун беззаботно пожал плечами. — Скорее, это бы меня удивило. Но ты шёл в правильном направлении. Песчаная Язва очень… многолика. Помнишь, ты мне часто говорил, что зараза поражает… как это по-степнячьи? — Мэтэ, — обречённо подсказал Исидор. — Мэтэ крови, и из-за этого начинает главенствовать мэтэ кости. Но ведь ещё есть и нервы. Ты задавался вопросом, как будет выглядеть тот, в ком главенствовать станут нервы? — Да, задавался… — Исидор тяжело вздохнул. — Только ещё одной разновидности болезни нам и не хватало. — Как раз не хватало, вот в чём ирония! — Симон торжествующе улыбнулся. — Это не болезнь, Исидор. При правильном обращении это — ключ к бессмертию. Исидор вдруг посмотрел на Симона как на безумца, как на свалку перепутанных линий и нарушенных циркуляций. Линии… чёрт возьми, конечно! Кровь в Симоне текла, но не могла образовываться. Будто часть этой линии оторвали и вставили в другую — в нервную. Ну конечно! Вот почему Симон никогда не спит, не устаёт и не жалуется на болезни… никто из Каиных никогда не болел. Даже Мария и Каспар не простужались, как обычные дети. Исидор навещал по работе все дома Города. Везде требовался врач. Везде, кроме Горнов. — Ты… не похож на шабнака, — только и сумел выдавить из себя Исидор. — Ты тоже не похож на шабнака, но, тем не менее… — Симон усмехнулся. — В какой-то степени они нам родичи. Я давно уже не болен. Тот тип… Песчаной Язвы, которым я заболел многие годы назад, оказался не болезнью, а ключом. К лучшей жизни, к небесам… я бы никогда не стал таким, если бы мне было отведено столько же лет, сколько и обычным людям. Самое забавное, что «бессмертным» называют одного меня, но Георгий и Виктор будут жить столько же, сколько и я. — И сколько ты… планируешь жить? — у Исидора пересохло в горле. — Если кто-нибудь не разнесёт мне голову или не вырвет сердце, то… вечно. Исидор надломлено рассмеялся и хлопнул себя по колену. Вечно. Вот, значит, как… вот почему нарушена циркуляция линий у Каиных, вот почему они совсем иначе смотрят на вещи, вот почему Нина, до того страдающая от болей и медленно умирающая, в один момент стала такой же молодой и здоровой, как прежде. Только Алой Хозяйкой быть перестала, но какая разница, если Мария совсем скоро вступит в силу? Исидор потёр лицо руками, здоровыми руками, лишёнными шрамов. Знахарь никогда не думал, что доживёт до такого. — Шабнаки, значит… — Исидор посмотрел на Симона, отчаянно ища подсказку в колдовских глазах. — Если вы шабнаки, то, стало быть, обескровленные трупы — ваших рук дело? — О, нет, это точно нет. Наш штамм позволяет нам обходиться кровью любых млекопитающих, так что кровь пьём мы исключительно бычью. Раз уж Ольгимский так удачно заведует мясной промышленностью, то почему бы не воспользоваться этим? Обескровленные трупы — это дело рук Стаматиных. Им не так повезло и, как обычным шабнакам, подходит только человеческая кровь. — О Боже, — Исидор устало потёр лоб. С каждой репликой Симона ему становилось всё хуже и хуже. — Я же Ласку отправил со Стаматиным… — Ласка? — Симон нахмурился, вспоминая. — Она тоже шабнак, но её заразила Мария. По просьбе Петра, впрочем… на нас никакой шабнак точно не нападёт. Так что тебе станет гораздо проще разбираться с заражёнными, не боясь, что тебя зацепит. Только голову береги. — То есть… ты меня заразил? — Исидор поднялся с кровати и стал мерить комнату шагами. Бешенство закипало в нём всё больше. Симона хотелось придушить. Чёрт возьми, почему он не сказал ничего раньше?.. — Да. Иначе бы ты превратился в обычного шабнака… — Симон нахмурился. — Впрочем, мне не нравится слово «шабнак». Я предпочитаю называть себя и свою семью «вампирами». Ты, без сомнения, слышал такие истории от детей… да, я тебя заразил. Впрочем, я хотел сделать это сорок лет, но я не знал, как ты это воспримешь, а сейчас очень удачный случай подвернулся. — Сорок лет?.. — Исидор тяжело вздохнул. — Симон, ты рехнулся. — Я ожидал, что ты так скажешь. Исидор остановился у окна и чуть отодвинул шторы. Свет больно ударил в глаза, но никаких физических изменений знахарь не ощутил. Обычный больной Песчаной Язвой не выносил света солнца. Его кожа чернела, покрывалась волдырями и начинала отмирать. У Исидора же… У Исидора с кожей не происходило ровным счётом ничего. Значит, слова Симона про продвинутую Песчаную Язву правдивы. Знахарь приоткрыл окно. Пахнуло чем-то душным и жарким, как во всякий летний день, но было что-то ещё. Что-то сладкое, приятное, чуть металлическое и до дрожи манящее… Пахло откуда-то из-под Многогранника. Нестерпимо хотелось дойти до него и… зарыться под землю? Исидор тряхнул головой. — Чем пахнет? — спросил он, недоумённо посмотрев на Симона. — Этот запах что, манит шабнаков к Городу? Он исходит из Многогранника? — Нет, не из Многогранника, — Симон усмехнулся одним уголком губ. — Но ты прав. Этот запах гонит шабнаков сюда, сводит с ума, зачаровывает… для нас так пахнет самая священная из жидкостей. — И что же это? — Кровь, мой друг, — Симон повёл головой, прислушиваясь к запаху, и блаженно прикрыл глаза. — Так пахнет кровь.