Тонкая работа

Когда Кенни перебрался на юг Лондона из Ист-Энда, где ему, боясь констеблей, не давали вести дела ирландцы-докеры и такие же, как Аккерманы, бедные еврейские иммигранты, он поселился на Лэнт-стрит, в Боро, и наконец-то оказался на своем месте. На Лэнт-стрит стекались воры со всего Лондона, чтобы обменять краденое на шиллинги, и все приходили к Кенни. В слесарной мастерской, которую он держал, было все необходимое оборудование: и верстаки, и плиты, и станки – но все это по назначению почти не использовалось и большую часть времени простаивало. Звал себя Кенни дельцом, но был тем же вором, разве что крал по-другому, помогая сбывать товар и проворачивать темные дела. Леви тогда жил в комнатах над мастерской, которые держала миссис Спрингер, и не помнил дня, чтобы кто-нибудь не заглядывал к Кенни со свертком: мужчины – за пазухой, в скрытом кармане, под шляпой, а дамы – в чулке, декольте или в прорези юбки. Некоторые приходили единожды и жались у порога, но большинство наведывалось не менее раза в месяц, и всех их Леви знал в лицо. – У меня есть кое-что для вас, мистер Аккерман, – говорили они после того, как обменивались с владельцем мастерской дежурными приветствиями. Кенни кивал и пропускал их в помещения за прилавком, не забыв запереть входную дверь на ключ и плотно занавесить окна – он был осторожен и предусмотрителен. Если вор был из знакомых, Кенни приглашал его на кухню и подводил к столу, где сидела семья. – Что у тебя? Поспеши, я не для всякого на такое иду. Но ты вхож в мой дом, сынок, тебя я приглашаю за стол вместе с моей семьей… Эта мнимая близость располагала воров к Кенни и упрощала ему дела. Стоило им выложить свое добро на стол, как делец начинал внимательно рассматривать товар, а после вдруг делал печальное лицо и говорил: – Таких вещиц только за сегодняшний день принесли с десяток. Очень трудно будет сбыть… Всем своим видом показывая, что ему с трудом дается решение, и он бы хотел заплатить больше, Кенни отсчитывал гостю серебряные монеты, а затем, будто сомневаясь, докладывал сверху еще одну. – Прости, сынок, больше не могу, али сам себя обворую, – говорил он, и вор уже был благодарен за милость и оправданий не ждал. Затем Кенни вручал ему парочку пенсов («потрать на завтрак, сынок, хоть так тебе помогу»), и знал, что он вернется с новым товаром. «Золотой вы человек, мистер Аккерман», – говорил он, а Кенни запирал за ним дверь и, возвращаясь к делам, весело насвистывал одну и ту же песенку, зная, что выручит на принесенном добре на несколько шиллингов больше. Кенни и миссис Спрингер вели дела вместе и имели общий доход, а потому их часто ошибочно принимали за супружескую пару. На самом же деле миссис Спрингер была вдовой, а Кенни никогда не был женат и, к тому же, был бабником, а в бордели не ходил разве что из собственной жадности, и их свели только деловое чутье да любовь к выпивке. Миссис Спрингер держала приют, ей отдавали на выхаживание младенцев, которых она потом продавала в благополучные семьи – не всех, конечно, многие умирали, а увечных не брали – и они вырастали прямо на Лэнт-стрит и становились ворами. Младенцы лежали в комнатке на втором этаже по двое в колыбельках и просыпались, поднимая крик, от малейшего шороха. Тогда миссис Спрингер обходила их с початой бутылкой джина и вливала каждому с ложки в рот по капле, и они засыпали. Сын миссис Спрингер, Конни, работал у Кенни, иногда воровал в Вест-Энде, а за младенцами не следил. Долгое время за ними ухаживал Леви, а потому научился быть аккуратным, менять пеленки, бесшумно двигаться, следить за чистотой и даже мычать колыбельные. Только любить детей он не научился, мог их разве что пожалеть, зная, в какой мир им пришлось прийти, а потому с радостью передал свои обязанности по уходу за детьми Изабель, когда та стала работать в их мастерской. Вместе с Изабель работать пришел Фарлан и тут же стал любимчиком Кенни. «У пацана талант!» – уверял старший Аккерман, а Леви тихо злился. Не имея привычки врать самому себе, Леви признавал, что ревновал и хотел быть полезен: Кенни был его дядей, но племянника к своим делам не подпускал, хоть и выучил его делать отмычки да различать материалы и драгоценности. Леви, если честно, несмотря на желание принести пользу семье, и самому не хотелось становиться вором, но на Лэнт-стрит только воровством и занимались. И пусть он периодически испытывал отвращение к такому жизненному укладу, старался никого не судить и не упрекать, зная, на что может толкнуть нищета. Потому он помогал, чем придется, исполняя редкую слесарную работу в Боро да помогая ремесленникам и докерам из Ист-Энда, и какой-никакой заработок нес в дом. На работу получше устроиться не мог: ни читать, ни писать он не умел, да и учить было некому – Кенни мог читать и писать только на идише, а миссис Спрингер, хоть и знала грамоту, была женщиной занятой, а потому научила его только писать свое имя да заставила вызубрить буквы и цифры. Работы вообще было мало – что в доках, что у ремесленников, – и поэтому иногда он дрался на деньги. Леви был невысоким и мелким, но крепким, жилистым и выносливым, и за всю свою жизнь ни разу не проиграл ни одного боя. В Боро евреев не любили, говорили, что они воруют даже у самих воров, а потому Леви с раннего детства учился у Кенни драться и стоять за себя. К шестнадцати годам его уже считали грозой Боро, к двадцати о нем говорили не только на юге, но и на востоке города. Леви знал свой возраст, точно помнил, что родился в 1844 году, но не знал день, а потому привык считать днем своего рождения Рождество, как все его знакомые сироты и беспризорники из Боро. Было ему двадцать семь лет, но он еще не был женат, впрочем, это волновало разве что желавших свести его со своими дочерями соседок с Лэнт-стрит. Они приходили к миссис Спрингер и заискивающе спрашивали, почему племянник мистера Аккермана не женится. Та отмахивалась, отвечая, что Кенни от брака бежал, как от чумы, а дурной пример заразителен. Леви же просто никогда особо не интересовали девушки, а уж в браке он и смысла-то не видел, детей не хотел и не любил. Кенни, конечно, отвел его, как только ему стукнуло пятнадцать, в бордель, да и он сам после бегал туда пару раз с мальчишками из Боро – за компанию, чтобы его не назвали гомиком или девственником, – но на том его опыт с женщинами заканчивался. Была еще Петра – рыжая как пламя ирландка, которая его однажды поцеловала, когда он закончил работать на её отца в доках Ист-Энда. Она знала грамоту, была спокойной и тихой, и в принципе нравилась Леви, а потому он решил, что если и придется жениться, то он попросит у мистера Рала ее руки. Кенни о равнодушии племянника к женщинам говорил только, что в этом виновата его мать, которая когда-то не захотела уезжать с Кенни из Ист-Энда, а потому без мужского плеча очень скоро попала в бордель, где понесла от клиента. Леви было пять, когда мать умерла и старший Аккерман забрал его к себе, и Кенни считал, что за те пять лет племянник насмотрелся на всякое. Леви плохо помнил свое детство, а потому не мог сказать, была ли жизнь с матерью хуже жизни с Кенни, да они и почти не говорили об этом. Кенни не был сильно привязан к сестре и вспоминал её редко. К племяннику, тем не менее, привязан был, а потому не хотел отпускать его, когда в конце сентября в их мастерскую пришла неожиданная гостья и предложила Леви дело. Был поздний вечер, и все члены их небольшой названной семьи собрались на кухне, где, покончив с ужином, проводили время, стараясь не мешать Кенни подсчитывать доходы и расходы за день. Изабель напевала под нос колыбельную, качая на руках оставленного утром на пороге краснощекого новорожденного, Фарлан тихо переругивался с Конни, а Кенни перебирал шиллинги и пенсы, еле слышно их считая, и откладывал в сторону те, что придется потратить на содержание младенцев миссис Спрингер. Сама миссис Спрингер сидела в кресле у очага и подшивала юбку для воспитанницы – та была из увечных, – которую уже утром следующего дня собиралась отправить попрошайничать на набережную Темзы. Леви слушал спор Фарлана и Конни, счет Кенни и песню Изабель, сидя за столом, а затем встал и распахнул единственное на кухне окно, обычно плотно зашторенное, впуская в дом мягкий сентябрьский ветер. Вечер был теплым, и тень улыбки тронула его губы. Когда со стороны черного хода раздался стук, все побросали свои дела и замерли, обернувшись на дверь, только Фарлан вскочил со стула да Кенни спрятал монеты в мешочек. – Детка, поди открой дверь, – обратился он к Изабель. Та подошла к двери со спящим младенцем на руках и осторожно её отперла. – Кто там, Изи? – тут же спросила миссис Спрингер, не видя гостя за своей помощницей. – Это Леди, – с придыханием, восторженно ответила та и, улыбаясь, пропустила пришедшую в дом. Если на Лэнт-стрит и произносили слово «леди», то все знали, о ком идет речь. Её звали Криста Ленц, и она была молодой миниатюрной девушкой со светлыми волосами, большими голубыми глазами и звонким, мелодичным голосом. Она была красива как ангел, и за ней пытались ухаживать многие знакомые Леви жители Боро. Сам Леви видел её всего три раза и знал о ней только то, что она моложе него на семь лет да периодически обращалась за помощью к Кенни. Криста вошла в дом, улыбаясь всем присутствующим, и миссис Спрингер, Конни и Кенни поднялись её встречать. Вместе с ней приехала высокая смуглая девушка, которую Леви видел при ней и раньше, решив, что она прислуга, но имени её не знал. В дом она зашла только для того, чтобы занести за Кристой кожаную дорожную сумку, а затем вышла, закрыв за собой дверь. Кенни усадил Кристу с семьей, и та осторожно сложила маленькие ручки на столе. На её тонких, длинных пальцах пестрели разноцветными камнями кольца, браслеты обхватывали тонкие запястья. Леви не нужно было приглядываться, чтобы понять, что камни и блеск золота её украшений фальшивы, но работа была тонкая, различить такую подделку могли только хорошие воры, ученики Кенни да мастера ювелирных дел. Любой же другой человек, посмотрев на Кристу Ленц, подумал бы, что она вхожа в высшее общество – этим, впрочем, наравне со своей ангелоподобной наружностью, она и пользовалась, проворачивая свои дела. Кенни говорил, что она действительно была из благородных, даже в школу ходила, знала грамоту и писала картины, но в юном возрасте оказалась на улице, а почему – Кенни не рассказывал. Дела у нее всегда были интересные, и обманывала она не простых джентльменов, а богачей да аристократов. Криста, сняв изящную шляпку, спросила у миссис Спрингер, как дела в доме, и они недолго поговорили, прежде чем Кенни, никогда не отличавшийся терпением и любовью к вежливым беседам, перешел к делу: – Тебя год на Лэнт-стрит не видали. Что ж здесь забыла теперь-то? У тебя есть что-то для меня? Все притихли, внимательно смотря на гостью. – Не для вас, – улыбнулась Криста и перевела взгляд на Леви, а вслед за ней на него обернулись и все присутствующие. Для Леви, стоявшего у окна и наблюдавшего за происходящим без интереса, это стало неожиданностью. Он даже не помнил, чтобы они с Леди когда-либо разговаривали. Вести друг о друге они узнавали только от Кенни и миссис Спрингер. – Для Леви? – удивился Кенни и расхохотался. – Только не говори, что и тебе понадобилось женить праведника, – веселился он, а вслед за ним захихикала Изабель и по-доброму рассмеялся Фарлан. Леви закатил глаза. За то, что племянник не воровал да не ходил по девицам, Кенни называл его праведником, и домашние прозвище охотно подхватили. – Ни кожи, ни рожи, а девицы-то заглядываются, – продолжал он. Криста не слушала, в упор глядя на Леви своими огромными, обманчиво честными глазами и выдерживая его тяжелый взгляд. – Мое предложение делового характера, – сказала она. – Что скажешь, Леви? Леви тут же отвернулся, чтобы закрыть окно, не дав разговору выйти за пределы кухни их мастерской. Тогда Кенни перестал смеяться и отметил: – Молодец, пацан. Со второго этажа раздался плач, и миссис Спрингер попросила Изабель подняться в комнату и последить за младенцами. Та, посетовав, что пропускает веселье, все-таки послушалась, и как только за ней закрылась дверь, Леви, смотря на Кристу, спросил: – О чем речь? – О легком деле, которое нас сказочно обогатит, – тут же ответила она, улыбаясь, а затем начала рассказ, убедившись, что все присутствующие внимательно её слушают. – Есть один человек, живущий в заброшенной деревне в нескольких милях от Лондона в огромном особняке. Это ученый мужчина тридцати восьми лет, имеющий страсть к уединению – все равно среди англичан у него совсем нет друзей, только знакомые, ведь он немец. Он выстроил вокруг особняка высокие стены и впускает к себе только прислугу да редких счастливчиков, – на последнем слове Криста обеими руками изящно указала на себя, затем продолжила: – Страсть к уединению – не единственная его страсть. Он коллекционирует редкие книги и помещает их в своей огромной библиотеке. Два раза в месяц он зовет в особняк своих знакомых книжников из Лондона и проводит среди них торги, продавая редкие экземпляры. Но его любовь к книгам так сильна, что не позволяет больше с ними расставаться, а потому он находит помощницу, – Криста вновь указала на себя, – которая сумела бы эти книги подделать, чтобы он мог оставить оригиналы себе, а подделки сбыть на торгах. – А зачем? – вдруг перебил Конни, задав интересовавший всех вопрос. – Можно же просто не проводить торги. Зачем ему так зарабатывать? Он же богач. – Совсем нет, – вдруг ответила Криста. – У него ничего нет. Его особняк, пусть и огромный, но старый и ветхий, на счету нет ни шиллинга, а все богатое убранство он распродал, чтобы выстроить стены. Его отец умер, ничего ему не оставив, кроме права совладения поместьем и опекунства над младшим братом – сыном отца от второго брака. – Так богат этот мальчишка? – догадался Кенни. – Отец все оставил второму сыну? – Именно, – ответила Леди. – Отец оставил ему огромное наследство, но получит он его только по достижению двадцати одного года. – И сколько ему перепадет? – спросил Кенни. – Пятнадцать тысяч наличными, – ответила она, и Кенни присвистнул. – Пять тысяч в ценных бумагах. Все пораженно молчали, пытаясь оценить величину суммы – никто из них ни разу не видел больше семидесяти фунтов. Миссис Спрингер засуетилась и разлила всем сидевшим за столом чай. Фарлан что-то зашептал Кенни на ухо, но тот молчал, задумчиво глядя в угол комнаты. – Но есть проблема, – подождав, пока сумма уляжется в головах присутствующих, сказала Криста. – Ему только исполнилось восемнадцать. – И как ты собираешься получить эти деньги? – спросил до этого молчавший Леви. Отвечая, Криста отточенным движением смахнула белокурые локоны с плеча и вздернула подбородок: – Мальчишка не видел жизни за возведенными его братом стенами. Он наивен и прост как правда, к тому же со странностями. – Конни хихикнул, но девушка не обратила внимания, продолжая рассказ: – Брат его опекает и хранит даже больше, чем свои драгоценные книги, и за своей любовью не видит, что маленький мальчик превратился в юношу. Все это время он был при старшем брате секретарем да читал ему вслух целыми днями, а три недели назад, когда я гостила в их особняке и обговаривала детали своей работы, наследник вдруг проявил интерес к живописи и пожелал брать у меня уроки… Криста торжествующе улыбнулась и, расправив юбку, поднялась из-за стола. Она подошла ближе к Леви и остановилась напротив него, пытливо глядя в глаза. – Как я собираюсь получить его деньги? В завещании его отца есть дополнение: наследство может перейти в полное распоряжение мальчишки раньше, если он женится, дабы он мог прокормить семью, – она театрально развела руками. – Я влюблю его в себя, уговорю сбежать из дома и выйду за него замуж, тогда деньги будут в моих руках. Но провернуть это будет не так просто, старший брат глаз с него не сводит, посторонних к нему не подпускает, и поэтому мне понадобится твоя помощь, Леви. – Тебе нужна грубая сила? Чтобы Леви привратников вырубил? – удивился Фарлан. – Только если придется, – рассмеялась Криста, оборачиваясь к нему. – Задача Леви состоит не в этом. Понимаете, когда мальчишка не с братом, за ним следит прислуга. Приставленный к нему мужчина – очень строгих правил, в этот дом принимают только таких, а потому я не могу в полной мере оказаться с наследником наедине. Но, – она усмехнулась, – нам повезло, и парень остался без прислуги. Недавно мне пришло от него письмо, в котором он жалуется, что его бывший слуга заболел скарлатиной, а потому наш юный принц ищет нового помощника. И я ответила, что у моего дядюшки, отбывшего в Индию, был замечательный слуга по имени Леви, который как раз ищет работу в родной стране, потому что отплыть в Индию, к расстройству моего дорогого родственника, не смог. Все пораженно молчали, а потому девушка продолжила: – Тебе всего лишь и нужно будет работать на него, закрывать глаза, когда я буду уводить его, отставать от нас на прогулках и выходить из комнаты, когда мы будем заниматься живописью, а также постараться притвориться ему другом. Так ты поможешь уверить его в том, что брак со мной – лучшее, что может с ним случиться. Леви хмыкнул, думая о том, что она долго готовилась к этому разговору. – На этом все? – спросил он, следя за тем, как суетилась миссис Спрингер, то меняя чашки, то протирая тряпкой и без того начищенные столовые приборы. – Нет, – тут же легко ответила Леди. – Я, конечно, собираюсь выйти за него замуж, но на всю жизнь мне такой балласт не нужен. У меня есть друг, который держит сумасшедший дом. Туда мы мальчишку с тобой и сдадим, как только брак будет заключён. – Леви тут же перевел на нее пораженный взгляд. – Да что ты так смотришь? Нет в этом ничего плохого! Он ведь странный, настоящий псих! Там ему только помогут. К тому же, место надежное, брат его там если и найдет, то получить обратно уж точно не сможет. – Да уж, – протянул Кенни, которому этот разговор явно переставал нравиться. – А что, если пацан все поймет да выдаст вас? Вас вздернут за окном спальни миссис Спрингер, как вздернули деда Аккермана. Из спальни миссис Спрингер открывался лучший вид на городскую виселицу, и в дни казни им платили соседи с Лэнт-стрит, чтобы их впустили поглазеть, во всем доме было не протолкнуться. Больше всего народу пришло, когда вешали деда Аккермана. «Золотой был мужик», – говорили соседи, когда его вели на эшафот. Леви было семь, и это была первая казнь, которую он увидел. Кенни стоял рядом и велел племяннику смотреть внимательно и не опускать глаз. После Леви видел не одну казнь, и за всю жизнь ни разу не вздрогнул, не отвернулся и не прикрыл глаза, а сейчас впервые подумал, будет ли кто-нибудь так же смотреть на него, если вдруг его вздернут. – Я и это обдумала, – тем временем ответила Криста. – Леви устроится в особняк под новой фамилией, а я уже представилась другим именем. Когда дело будет сделано, я брошу все свои контакты с высшим обществом здесь, в Англии, и отправлюсь во Францию, а простого парня с Лэнт-стрит никто искать и не подумает. – Она пожала плечами и добавила: – Да и, к тому же, пусть мальчишке и восемнадцать, он прост как младенец. – Но почему мой пацан? – вдруг спросил Кенни. Леви перевел на него удивленный взгляд. – Ты ведь знаешь, что он из честных, не воровал никогда. Ты можешь попросить Фарлана или Конни… – У него строгий вид, что точно устроит старшего из братьев, – тут же перебила Ленц. – Он силен и сможет помочь младшему сбежать, когда придет время, или удержать его, если тот совсем сойдет с ума. К тому же, если я правильно помню, Леви единственный следил за младенцами миссис Спрингер. Он спокойный, терпеливый, аккуратный и чистоплотный, а это важно для нашего наследника и в целом отличает хорошую прислугу. – Да, пацан тот еще чистоплюй, – негромко рассмеялся Кенни. – Ему двадцать семь, мистер Аккерман, – вдруг отметила миссис Спрингер, непривычно притихшая, – он уже давно не пацан. Смех Кенни затих, и он посмотрел на Леви как-то задумчиво, словно впервые видел. Леви нахмурился. Ему не нравилось предложение Кристы тем, что приходилось поступать так, как было принято среди воров на Лэнт-стрит, а не так, как привык поступать он сам. – Что скажешь, Леви? Работа тонкая, и мне нужен человек, способный на нее. Леви поднял взгляд и оглядел комнату. Все смотрели на него, ожидая ответа. Миссис Спрингер теребила в руках тряпку, а Конни стучал пальцами по столу, и это мельтешение нервировало Леви. И тогда, когда он уже хотел отказать Кристе и предложить ей взять с собой на дело кого-нибудь другого, его взгляд зацепился за Фарлана, сидевшего рядом с Кенни, и отголосок застарелой ревности заставил его передумать. Если он пойдет на дело, он, наконец, сможет отплатить дяде за то, что он его вырастил, и принести в дом больше денег, чем когда-либо приносил Фарлан. Семье больше не нужно будет жить в нищете, и Кенни сможет перестать заниматься воровством. К тому же, работа плевая. От Леви только и требовалось, что стать прислугой мальчишки, втереться к нему в доверие, обмануть и запрятать в сумасшедший дом. Делов-то. Но нужно было кое-что уточнить. – С чего ему принимать на работу именно меня? – спросил он и увидел, как лицо Кристы Ленц разглаживается, стоило ей понять, что её предложение почти принято. – Мы подделаем рекомендательное письмо от моего дядюшки, мальчишка примет тебя без раздумий, – ответила она легко, и Леви в очередной раз убедился, что она давно готовилась к разговору. – Сколько я получу? – наконец спросил он, и все члены семьи уставились на Кристу. – Две тысячи. Конни восторженно хлопнул в ладоши. – Три, – не согласился Леви, и Кенни расхохотался. – И если он не примет меня или выгонит раньше времени, ты все равно выплатишь мне сотню за работу. Криста помолчала, рассматривая его теперь с интересом и обдумывая сказанное. – Идет, – сказала она, и все возбужденно зашумели, обсуждая дело и то, на что можно будет потратить деньги. Миссис Спрингер отвела Кристу к очагу, и они заговорили о чем-то женском, Фарлан и Конни достали мясную нарезку, предлагая отметить, и только Кенни задумчиво постукивал пальцами по поверхности стола, оглядывая своего притихшего племянника. Вечер тек медленно, и Кенни отпустил Леви наверх, поспать, как только тот узнал у Кристы, что братьев зовут Зик и Эрен Йегер, а проживают они к западу от Лондона, за Мейденхедом. Леви поднялся по скрипучей лестнице, послушал похныкивания младенцев миссис Спрингер и прошел в свою комнату. Отчего-то на душе скребли кошки, и он отпер окно, впуская в комнату теплый ветер, и ему подумалось, что вскоре он уедет с Лэнт-стрит и, может быть, никогда больше не посидит с семьей на кухне, не послушает, как напевает колыбельную Изабель, переругиваются Фарлан и Конни, а Кенни считает монеты. От этой мысли в груди стало непривычно пусто, и он поспешил лечь в постель. Засыпая, он отчего-то задумался о том, как выглядит Эрен Йегер, и что-то сродни предчувствию сопровождало его мысли и сон.