***
На востоке занимались первые искры рассвета. Стылое утро медленно расцветало, тревожа касаниями света сонный, охладевший за ночь мир. По земле стелился жидкий туман. Пахло свежестью и росой. По дороге катила старая дряхлая телега, покато крытая полотном. В уютную тишину утра органично вплетался скрип её колёс. Полуприкрытыми глазами Гримм наблюдал за неспешно скрывающейся за холмом линией горизонта. Он не засыпал ночью — упорно прятался в реальности от неустанного внимания Кошмара. Но делал вид, что спит, не желая привлекать к себе лишнего внимания. Рядом с ним, кучно уместившись на грубо сколоченных под сиденья досках, ехал ещё десяток жучков. Все либо просто мелкие, либо длинные и тощие, одинаково трясущиеся от утреннего мороза во сне. В этих краях на поверхности с приближением зимы становилось слишком холодно для хрупких смертных тел. Уже в это время он сталкивался с новостями о смертях от обморожения. Неудивительно, что все его попутчики настолько охотно отдали перевозчику последние сбережения, лишь бы он довёз их до более тёплых подземных поселений. — Извините… — внезапно под самым боком робко пискнула маленькая жучиха. Гримм, не торопясь, перевёл взгляд с почти скрывшегося из виду неба на неё. Женщина вздрогнула под его равнодушным взглядом и сжалась, крепче прижимая к груди крохотный, едва живой кулёк. Он хмыкнул — полумрак широкой пещеры, в которую они только-только въехали, делал его глаза заметно ярче обычного. Пугающее зрелище для не привычных к такому. — Грейся, пока не приехали, — его голос прозвучал невыразительным, низким и неровным хрипом. Жучиха, уснувшая ещё в сумерках прошлого вечера, всю ночь спала в его тепле. И до сих пор он не был против того, чтобы побыть грелкой для измученной женщины с личинкой. Ехать оставалось недолго… Маленькая испуганная попутчица, густо завёрнутая в невзрачную накидку, сначала боязливо отодвинулась от него. Однако не прошло и десятка минут, как холод пробрал её до дрожи, а со стороны плотного свёртка в лапках начал раздаваться тоненький, жалобный писк. Невзирая на опасение, в конце концов жучиха вновь прижалась к нему, в этот раз даже сильнее прежнего.***
Насколько он понимал, приехали они к первому подземному поселению почти в середине дня. Это была наполовину застроенная огромная округлая каверна, к которой вело лишь несколько узких — в полторы телеги шириной — проходов. Здесь оказалось заметно теплее, чем на поверхности. Явно местные жители старательно обогревали пещеру и не позволяли теплу выветриваться: стражники, стоило им проехать внутрь, тут же перекрыли дорогу тяжёлыми воротами, плотно обросшими мхом. Пахло жизнью, суетой и гарью. Терпимо, но заметно тянуло духотой. Узкие немногочисленные расселины, сквозь которые скудно пробивался солнечный свет, от этого не спасали. Было заметно, что место ещё не обжили до конца и не успели наладить вентиляционные шахты, как в других похожих поселениях, где Гримм уже бывал. Дело времени. Даже если не знают о такой необходимости — додумаются, коль не захотят задохнуться от нехватки свежего воздуха. Наконец, телега остановилась вблизи первых жилых домишек. Их ощутимо тряхнуло, когда она встала и резко накренилась к переду. Вскоре возжий — крупный и сильный жук с мощными лапами и толстым панцирем — показался у открытого зада своеобразной повозки и сварливо потребовал освободить места. На не самое мягкое обращение ни один из мелких жуков не рискнул возмутиться — перевозчик для них был большеват, чтобы ругаться — и они послушно начали выползать на землю. Гримм выскользнул первым и наблюдал эту сцену несколько мгновений со стороны. Успел заодно немного разгладить полы помявшегося плаща, отогнуть узкий, неудобно прямой воротник. Немного погодя, чуть не рухнув мордочкой в пыль, наружу вывалилась знакомая жучиха. Её, предотвращая падение, неожиданно осторожно поймал возжий. Поворчал на неловкую женщину, но даже отряхнул легонько от несуществующей пыли, после чего отпустил, отмахнувшись от суетливых благодарностей. Когда он уходил, жучиха, кажется, несколько секунд неуверенно смотрела ему в спину — ощущение чужого внимания было сильным. Она не успела отблагодарить его за проявленное благодушие. Но догнать и поговорить не решилась. Опасение оказалось сильнее.***
Гримм был в этих местах проездом. У его путешествия не было чётко выверенной цели — даже Кошмар ему строгих правил и границ не ставил. Из того, что пламенный бог ему рассказал, сосуд вообще сделал вывод, что таким его сделали от скуки. Не сразу, но когда схлынуло первое впечатление от сказки о создании мира, он понял — неуёмное божество вдохновилось примером какого-то сородича и сделало непонятно что, непонятно зачем. Стало так же понятно, почему Кошмар сразу не поинтересовался результатом своих действий — имея сестру, не обделённую рассудком столь сильно, он ещё легко отделался и быстро вернулся. Озадаченный вопросом: что ему, собственно, с последствиями в его, Гримма, лице делать? В пору было разругаться с легкомысленным божеством за его беспечное и безответственное вмешательство в жизни обычных жуков — он был не первой жертвой проб и ошибок божества из грёз. Неизвестно, сколько жуков погибло, прежде чем ему повезло выжить после манипуляций Кошмара. Но мёртвых было уже не вернуть, а пристыдить бессмертное и могущественное существо — ещё надо было постараться. Гримм смолчал, безропотно проглотив надуманные возмущения и обиды. С его стороны было бы сущим лицемерием судить бога за подаренный шанс на новую жизнь. — Осторожнее! — чей-то низкий, громкий голос вернул его из мыслей в реальность. Не успев отреагировать, он ощутил лёгкий толчок от столкновения — в него неуклюже врезалась девочка, шагавшая куда-то рассеяно и неловко. Удар заставил его покачнуться и переступить на полшага назад, чтобы не потерять равновесие. Незнакомка тем временем, на удачу оставшаяся на лапках, опомнилась и спешно отпрянула в сторону. Она коротко заглянула ему в глаза, вздрогнула и, спешно спрятав измождённое плачем лицо, с приглушёнными извинениями поспешила прочь. Гримм проводил её недоумевающим взглядом, но озадачиваться чужими проблемами не стал и продолжил неторопливую прогулку. Ему ещё нужно было занять остаток дня до того, как возжий отдохнёт и повезёт телегу с новыми пассажирами дальше. Однако, пройдя меньше десятка метров, он вдруг остановился и обернулся назад. Что-то в облике девочки зацепило его внимание. Не сразу, но он понял: голову жучишки обвязывала знакомая лента с бусами, подшитыми к ней на виске. Несмотря на прошедшие годы — десятки лет, если не лукавить — Гримм по-прежнему хорошо помнил неизменное украшение одной очень дорогой ему женщины. В голове вспыхнули воспоминания: старые, с горечью, но в большей степени — неизменимо счастливые. Он развернулся окончательно и, немного поколебавшись, направился обратно к месту столкновения.***
У лавочника, как раз пытавшегося предупредить неприятность, удалось кое-как выяснить, где можно найти виновницу происшествия. Не слишком впечатлительный и весьма недоверчивый жук долго отказывался посодействовать. Опасался за благополучие и без того несчастного жучонка. Однако, когда Гримм с горем пополам убедил его в своих мирных намерениях, мужчина сдался и согласился проводить его до жилища девочки. Они не застали её дома — небольшая крепкая хижина оказалась заперта и пуста. Но далеко идти, чтобы отыскать жучонка, не пришлось: она нашлась в глубине маленького, но опрятного, под опекой опытной лапки густо заросшего неприхотливой растительностью садика за домом. Сидела на холодной земле и упорно выщипывала крохотные травинки из рыхлой почвы. Рядом стоял, чуть накренившись, полный продуктов мешочек — как раз под руку маленькому жучку, чтобы смогла сама унести. Окликать девочку сразу никто не решился. Лавочник, готовый к подобной картине, неловко отводил взгляд в сторону. Гримм — удивлённо смотрел поверх низко сколнённой головы девочки. Пара невысоких, неровно обтёсанных каменных возвышений открывалась его взгляду. Надгробия, оплетённые светло-зелёной лозой молодого плюща. Сбоку от левого высился вонзённый в землю гвоздь. На правом, подшитые на новую ленту, висели бусы — парные к тем, что девочка оставила себе. Когда первое изумление прошло, он поднял лапку, прикрыл ладонью лицо, крепко прижимая пальцы ко лбу, и невесело усмехнулся. Оскалил клыки криво, в больше присущей Кошмару манере. — Вот как… — зажмурившись, едва слышно выдохнул Гримм и почувствовал, как на него обратился недоумевающий взгляд лавочника. Объяснять жуку что-то он не собирался. Ему почти не верилось в то, что видели глаза, всегда смотревшие ясно и без обмана. Несколько минут ушло на то, чтобы сбросить сковавшее тело оцепенение. После он нашёл в себе смелость подойти ближе. Где-то на краю сознания зрела слабовольная мысль: лучше бы он не обратил внимание на знаки и остался в неведении до конца. Гримм остановился совсем близко к девочке. Она, наконец, заметила посторонних рядом, дёрнулась, как застуканный на месте преступления воришка, и отвлеклась от своего занятия. Словно не ухаживала за могилами, а надеялась вырыть их и увидеть на дне ям не разлагающиеся трупы, а живых родителей. Взгляд у неё был по-прежнему влажный, полный ещё не выплаканных слёз. — Он должен был научить тебя обращаться с ним, — завладев вниманием жучонка, Гримм зачем-то кивнул в сторону оружия, жалко приспособленного к роли декоративного оформления. Если его голос и резанул ей слух, девочка была слишком измотана, чтобы реагировать на неприятное звучание. Но на слова ответила — кивнула легонько. И в следующее мгновение едва не впилась на удивление острыми когтями ему в бедро, когда он вырвал гвоздь из земли. От членовредительства и криков её остановило только то, что реликвия отца тут же оказалась протянута к ней, рукоятью вперёд. — Ты почтишь его память лучшим образом, если не оставишь его наследие ржаветь в земле, — посоветовал он, с трудом выталкивая слова из сдавленной тяжестью груди. Пальцы, коснувшиеся серого лезвия, странно покалывало незнакомым жаром. Дождавшись, пока девочка заберёт из его лап гвоздь, Гримм увидел, как от предмета к нему метнулась алая искра. Язычок пламени, скользнув меж когтей, прильнул к ладони и исчез, забравшись под хитин. На мгновение тело стало теплее обычного. Словно волной жара окатило. Он моргнул — и наваждение исчезло. Взглянул на жучонка, прижавшего оружие отца к грудке. Она не выглядела так, будто увидела что-то необычное. Только расплакалась снова, от переизбытка чувств шлёпнувшись задком на сырую землю. Тихо выдохнув в сторону, он оставил разбирательства с очередной необычной способностью на потом. И подошёл ко второму надгробию. Гримм просто хотел попрощаться с Матиа. В этот раз — уже навсегда. Он не думал трогать камень, тем более бусы, опасаясь снова творить непонятно что на могиле дорогого жука. Но бес — точнее, один конкретный бог — дёрнул, и ладонь сама потянулась к скромному украшению. В этот раз к нему метнулся почти целый огонёк, перед исчезновением не ошпаривший, но исколовший лапку тёплыми мурашками.***
— Что это было? — мрачно спросил он, когда ночь принесла ожидаемую возможность ступить в мир грёз. Гримм был зол. Царапал ладони когтями, сдерживая в себе понятный, но бессильный гнев. Ему не нравилось то, что он сотворил нечто непонятное, и то, что Кошмар воспользовался его телом ради удовлетворения своего любопытства. От осознания — бог может в любое мгновение взять его под полный контроль, по спине сыпало колючим морозцем страха. Но в голове ярче прочего горело — ему не по силам тягаться с богом. И пылкие чувства приходилось давить. — Ты об этом? — невозмутимо, с нарочитой насмешкой уточнил Кошмар, поднимая в лапке повыше небольшой ручной фонарь. Знакомая ромбовидная клетка для неразумного огня. Таких в шатре — несколько десятков, разных подвидов и размеров. Но ни в одном из привычных фонарей не было разделённого пламени. Маленькая, но яркая искра танцевала вокруг ровно горящего крупного огонька. Гримм понял, что находится в лапах божества, мгновенно. Бездумно и резко шагнул ближе — Кошмар тут же вытянул свободную лапку вперёд и предостерегающе покачал указательным пальцем, хохотнув. Клетка-фонарь исчезла, и освободившиеся клочки пламени остались плясать на тёмной ладони, в клетке длинных когтей. Он замер, словно завороженный, наблюдая за мерным движением огоньков. Их свет неожиданно ярко отразился в его огромных испуганных глазах. Пламенный бог так же наблюдал за последними следами жизни двух смертных жуков. Немного погодя, он неторопливо расправил пальцы, и огоньки, как подхваченные ветром, полетели ввысь, медленно истаивая. Прежде чем совсем исчезнуть, напоследок они вспыхнули золотистыми искрами. В этот момент Гримм отмер и, не осознавая до конца, что творит, набросился на Кошмара. Резко, стремительно, удивительно ясно вспоминая, чему его учил неразговорчивый рыцарь. Однако против божества это ему не сильно помогло: в последнее мгновение повелитель кошмаров исчез с линии удара во всполохах пламени. Очнулся он уже на полу, придавленный к месту тяжёлой когтистой лапой. Один из когтей упирался ему в щёку, второй — предостерегающе давил на горло. — В этом месте ты не умрёшь, — вкрадчиво шипел Кошмар, низко наклоняясь к нему. — Но если я раздеру тебе глотку, приятного будет мало. Он надавил сильнее, прокалывая хитин и кожу, вогнал когти глубже, добиваясь желаемого: сосуд под ним обмяк, оставляя попытки к сопротивлению. Пламенный бог ещё несколько секунд наблюдал за ним и только убедившись, что тот не бросится в атаку снова, убрал лапу, отступая. Гримм осторожно, без резких движений, приподнялся и сел, прикрывая ладонью оцарапанную шею. Пальцы и лицо неприятно жгло — кипящая густая кровь лениво вытекала из ран. Впрочем, недолго. Царапины быстро затянулись, оставив в напоминание о себе чувство жжения и кровавые дорожки. — Я делаю ему очередное одолжение, а в ответ получаю жалкую попытку развязать безобразную драку, — недовольно пророкотало божество, одаривая сосуд неприятным — колючим — взглядом. — Неблагодарный мальчишка. Гримм упрямо отводил взгляд, не принимая ни обвинений, ни своего долга. В сознании зрело понимание — он поступил глупо. Но вины за вспыльчивость не ощущал. В его праве было дёргаться, когда что-то непонятное происходило с тем, что было частью близких ему существ. Однако и злости он больше не чувствовал. Наглядная демонстрация чужой силы заметно остудила его пыл, сменив гнев на подавленность. Слишком внезапная новость о смерти Пенсива и Матиа по-прежнему сильно давила на него. — Что ты сделал? — собравшись с силами, он, не глядя на бога, попытался вернуть разговор в прежнее русло. Кошмар, на удивление, не стал снова играть на нервах своего сосуда. Словно считал его состояние и сжалился над болезным. Взгляд божества изменился и перестал метафорически прожигать чёрную макушку насквозь. — Насколько ты знаешь, мы с Лучезарностью появились, чтобы жизнь в этом мире, как ни странно, смогла выжить, — напомнил он, складывая лапки на груди. — Но нам, как и миру грёз, как-то нужно существовать самим. Пламенный бог фыркнул и не удержался от чисто старческого вредного ворчания: — Я вообще мог эти искры сожрать себе на благо. Но пожалел твою нежную психику. …и в результате, с позволения Кошмара, они стали частью грёз. Насколько Гримм понял с его слов, алые огни, которые он собрал в реальности, были последним следом жуков в реальности. Комочек энергии, состоящий из не прожитых ими лет до естественной смерти, отпечатка самых ярких воспоминаний и предсмертных эмоций. Останки духа, если быть проще. Когда смертные погибают, их сознание — сплетённая с разумом душа — раскалывается и становится топливом для нематериального мира и обитающих в нём богов. На месте гибели остаётся лишь тень существования жука — сформировавшийся за время жизни дух. Субстанция столько же противоречивая, сколько полезная. Для грёз. Проблема заключалась в том, что дух, в отличие от души, до появления сосуда Кошмара, в грёзы почти не попадал — случалось такое лишь в порядке исключения и по очень странным стечениям обстоятельств. А в реальности он, пока не разлагался полностью, создавал неприятные для живых места. Не просто так бывать на кладбищах обычно тяжело и тоскливо. — Не велика потеря, в целом, — пожимало плечами огненное божество. — Души, спасибо мелкому Черву, дарят несравненно больше энергии и приносят заметно меньше хлопот. А эту способность можешь считать приятным бонусом: если приловчишься поглощать подобные огни, станешь сильнее. Или хотя бы подчистишь реальность от ненужного ей груза. На резонный вопрос — почему он не потребует у сосуда собирать пламя для него? — Кошмар отмахнулся и вскоре выкинул его из грёз, оставив без ответа. Вместе с нехарактерным ему милосердием — о самочувствии Гримма он никогда не заботился так рьяно — это выглядело уже слишком подозрительно. Бог явно что-то недоговаривал.***
Время шло своим чередом. Мир потихоньку менялся, и вместе с ним медленно менялся он сам. Жуки развивались и всё дальше отходили от разрозненного полудикого существования. Впервые после падения Древней Империи — падения останков её былого величия — начали подниматься крупные города и юные, ещё не окрепшие королевства. Отстранившись от жизни смертных, огородившись от них ролью непритязательного зрителя, Гримм наблюдал за происходящим. Имея в распоряжении вечность — и не имея цели бесконечного существования — он без сожалений тратил на это время. Смотрел, со стороны, как живут, растут и стареют целые поколения, как строятся и расцветают или безнадёжно гаснут амбициозные общины. Общался с Кошмаром. Взаимоотношения бога и его сосуда развивались так же медленно и странно, как способности последнего. Никто из них не торопился что-то менять — у них была слишком долгая вечность для того, чтобы куда-то спешить. Гримм даже привык к необычному и непредсказуемому поведению бога, к его разговорчивости. И противоречивой привычке скрывать действительно важные вещи. Неощутимо для себя, но упорно, он меж тем искал смысл своего существования. Кошмар не требовал от него чего-то особенного. Всегда мельтешил на самой границе осознанного, не упускал возможности устроить сцену в грёзах. Но ни разу ещё не пытался использовать сосуд ради чего-то действительно важного. Даже просто по назначению — реальность божеству была не слишком интересна. По крайней мере, ничего с ней делать он не хотел. Жизнь неумолимо скатывалась в бесконечное тоскливое блуждание по землям, в которых ему не было места. Гримм начинал чувствовать себя неприкаянным призраком, навеки застрявшим меж двух миров. Однако скатиться в полное уныние он не успел. На счастье или на беду, дальняя дорога привела его в незабвенный дождливый город-королевство Ажур.