За краем Вечности

      В напряжённой тишине было слышно безразличное жужжание мухи, что вилась над нашими головами, будто тоже пытаясь заглянуть в клочок пергамента. Он достался такими неимоверными усилиями, в ходе которых едва ли не пришлось пожертвовать своими моральными принципами — а результат, развёрнутый на столе пред нами, вызывал лишь настойчивое желание побиться башкой о край столешницы.       Джек протяжно выдохнул, сжал в кулаке край пергамента и зажмурил глаза, словно пытался приглушить желание застрелить кого-нибудь от негодования. Опасаясь, что он таки не сможет удержать внутреннего демона, я опасливо отодвинулась в сторонку, не желая попадать под горячую руку. Воробей откинулся на спинку стула.       — Зараза, — сказал он ни жалобно, ни злобно; сказал, как факт, сам собой разумеющийся.       — Гхм, Джек, — мистер Гиббс неловко повертел бумажку на столе. — Что это за дьявольский манускрипт?       Вместо ответа Воробей лишь откинул голову назад и надвинул шляпу на глаза.       — Не расстраивайтесь, мистер Гиббс, — я дружественно похлопала того по плечу. — Вы здесь не самый бестолковый. — Однако, желая поддержать, несвоевременно заметила, что наоборот брякнула нечто невежественное и прикусила язык; внешне никак не выдала неудобства и лишь водрузила локти на стол и закрыла ладонями лицо. — Я тоже не понимаю. Совершенно ничего, — гнусаво пробормотала я, поглядывая на пергамент между пальцев. Бумажка, лежащая на столе, в корне отличалась от той, что когда-то была найдена нами у мистера Орландо Моретти. Вместо чистого листа, на котором невидимыми чернилами должна быть выведена надпись, пергамент был расчерчен бледными линиями и надписями на каком-то неизвестном, странном языке. К счастью, чернила оказались лучшего качества, чем в дневнике Розы Киджеры и, побывав в воде, они не размазались до неприличия. Впрочем, погоды это не делало. Если придумывать какое-то определение пергаменту, то можно назвать это гордым именем «карта». Хотя язык еле поворачивался произнести это слово по отношению к изображённому на листе.       Близко к краям бумаги шла искривлённая линия берега. Внизу она образовывала относительно ровный полукруг, а наверху было два витиеватых мыса, между которыми раскинулся большой залив. Формой остров напоминал голову с двумя рогами (Неужели, своему дьявольскому названию Исла-дель-Диабльо обязан всего лишь формой?). Почему же я решила, что это именно Остров Дьявола? Понятия не имею. Но если после всего пройденного это оказалось бы не так, я бы уж точно кого-нибудь придушила в порыве эмоций.       Остров был покрыт несколькими крупными галочками, будто ребёнок пытался изобразить горы. Ближе к одному из мысов была начерчена почти идеальная парабола, над и под которой торчали ещё две галочки. В углу карты было изображено странное, уродливое существо — вероятно, какой-то древний примитивный божок. С его обезьяньей вытянутой морды смотрели два крохотных кругляшка-глазика, а из приоткрытой зубастой пасти вился длинный змеиный язык, который дважды обвивал маленькое тельце, сидящее на корточках, а внизу сплетался со львиным хвостом. В маленький кенгуриных ручках он держал зеркальце, в котором застыло отражение островка. На его голове торчали два бесовских рога — чуть ли не больше всего тела — на кончиках которых, как кисточки на рысьих ушках, изображались два маленьких огонька.       Половину береговой линии окружали какие-то странные письмена. Каждые три слова отделялись от других трёх недлинной прямой чертой. Буквы, схожие с латинскими, всё же не были ни английским, ни каким-либо другим известным нам языком. И никаких цифр, никаких координат!       — Либо составитель над нами посмеялся, либо Фридрих Стивенс нас надурил и вручил вовсе не ту бумажку, — заключила я. — Это уж точно не вторая часть координат Острова Дьявола, — я схватила лист и поднесла к глазам, но ничего нового узнать не удалось.       — Это заметно, — ехидно отозвался Воробей.       — Угу. И что же ты намерен делать дальше, а, великий изобретатель? — я опустила карту и пытливо взглянула на Джека. — Надеюсь, не возвращаться к Фридриху за пояснениями?       — Нам в Пуэрто-Плата путь заказан. Более того, у нас прибавился ещё один соперник.       Я непонимающе моргнула. Джек снизошёл до пояснения:       — Сама посуди: Кристиан Стивенс говорил, что у него есть ещё один «достоверный источник», у которого вторая часть координат. Естественно, он говорил о своём племяннике, жертве зелёного змия, Фридрихе. А если верить моему старому доброму старпому, он как раз направляется в Пуэрто-Плата, к нему, — Джек одобрительно похлопал Гиббса по плечу. — После того, что ты натворила с Фридрихом, он, безусловно, вконец расстался с женой и наверняка отправится с дядюшкой Кристианом. Не оставлять же тебя неотомщённой…!       Я красноречиво изогнула бровь.       — Я натворила? — естественно, Джек не сказал ожидаемого «Хорошо. Мы натворили», и быстро закивал.       — А более того, я считаю, что либо Барбосса, либо Анжелика тоже работают на него. Правда ведь, странно, что три организации ищут один артефакт в одно и то же время? Вот что, — Джек поднялся из-за стола. — Пока мы не можем расшифровать эту бумажку, отправимся на Кайо Дель Пасахе. Скажи рулевому, Гиббс.       Пока тот отправился исполнять просьбу, я поинтересовалась:       — Кайо Дель Пасахе? Никогда о таком не слыхала.       — Не удивительно. Маленький островок недалеко от Кубы. Когда-то там жила небольшая община. Деревенька, можно сказать. Сохранилась ли она до нынешнего дня или нет — чёрт знает.       — Почему именно туда? — спросила я, но Джек к тому моменту уже выскользнул за дверь, прихватив странную карту.       Дни потянулись медлительно, лениво, будто устали после долгих бурных событий. Виной тому, очевидно, была смена судна: в отличие от привычной, родной «Жемчужины», шхуна «Марко Поло» ползла как умирающая черепаха, и я впервые всерьёз осознала, почему Джек так дорожит своей жгучей чёрной красоткой — во-первых, слухи о её невероятной скорости оказались вовсе не слухами, во-вторых, удобства в управлении (о да, меня причислили к гордому титулу «рядовой матрос» и заставили управляться со снастями). Даже не учитывая факта, что на «Жемчужине» мне от силы несколько раз приходилось возиться со шкотами, я уже могла в полной мере оценить, насколько «Марко Поло» уступает ей по качеству, если можно так выразиться. Грубо говоря, шхуна походила на китайскую подделку с «AliExpress» — всё в руках ломалось, не желало подчиняться; даже палуба — к ней настолько крепко прирос налёт грязных матросских следов, что она никак не поддавалась швабре. В-третьих, обустройство. Вопреки моим слабым надеждам, персональной каюты для меня здесь не нашлось. Пришлось довольствоваться законным местом в трюме, наравне с теми же самыми рядовыми матросами. У стенки меня ждал качающийся, плохо натянутый гамак, от одного вида которого я поняла, что заработаю радикулит и прочие проблемы со спиной намного раньше положенного. Как оказалось позже, это местечко приберёг для меня Тимми — когда матросы «разбирали» места, заботливому парню пришлось стерпеть немало глупых усмешек по поводу его «влюблённости», мол, благородный рыцарь выбрал самое отдалённое местечко для барышни, чтобы создать мало-мальские условия. Гамак самого Тима расположился рядом, справа, в двух шагах. Уточнять я посчитала неудобным, но про себя догадалась, что такое близкое расположение наших спальных мест обусловлено тем, что, если кто-то из матросов попробует посягнуть на мою дамскую честь, Тимми не придётся далеко бежать, чтобы меня защитить. Нельзя сказать, что это меня полностью успокоило, но некоторую долю недовольства сняло. Но невзирая на это, теперь я предпочитала спать во всём обмундировании, включая саблю и пистолет.       Дни я часто проводила в кают-компании за изучением морского дела. В частности, посчитала своим долгом выяснить, куда и зачем мы направляемся. От немногословного Джека получить ответ на этот вопрос было непросто, будто он специально каждый раз переводил тему, чтобы потешить самолюбие, мол, пусть красавица поуговаривает его, поумоляет. Но такого урона для своей чести я не допускала, и в конце концов, зарылась в карты. И тогда сразу прояснилось, почему корабль никак не доползёт до нужного места уже неделю. Кайо Дель Пасахе оказался крохотным, едва заметным островком в числе архипелага, немного северо-западнее Кубы. Нас с ним разделяли многие мили воды, и добираться чуть ли не на другой конец Карибского моря на медлительной шхуне оказалось очень долгим и нудным занятием.       За бортом в туманной дымке изредка проплывали острова, а временами вдоль берегов какой-то суши приходилось плыть целыми днями — но море с каждым разом скрывало берега в далёких просторах горизонта. И блестящая бирюзовая вода, чем дальше становился берег, тем становилась темнее и глубже.       В один прекрасный день, когда я ранним утром свалилась с гамака и, потирая затёкший позвоночник, с кряхтением поползла на палубу, внезапно вспомнила про свой изощрённый план мести, впопыхах задуманный на Пуэрто-Плата. Наспех вернувшись к гамаку, я встряхнула фартук горничной, в котором «соблазняла» некогда мистера Фридриха Стивенса, и запустила руку в карман. Злобный внутренний голос разразился триумфальным смехом. В руке оказался краденый с «Неудержимого» компас — почти точь-в-точь копирующий знаменитый «воробьиный». Разве что белых полос по контуру не было, но для первого впечатления этого будет достаточно. Я скопировала злобный смех величайших суперзлодеев всех времён и народов, поставила ногу на сундук и, раскрыв компас, ударила его об коленку сцеплением. Крышка с кратким «щёлк!» отломилась. Я запрыгала на одной ноге, потирая ушибленное колено и негромко зашипела. Дальше в ход был пущен кинжал. Лезвие просунулось под стрелку компаса и отогнуло её настолько, что она встала чуть ли не вертикально. «Не достаточно!» — захихикала сидящая во мне мелкая пакостница. Для завершения ритуала я занесла руку над головой и с силой шмякнула компас на пол, а в добавок знатно попрыгала на обломках, превращая их в кучу искорёженных деталей. Под ногами характерно хрустели внутренности компаса и, едва они приняли вид не подлежащих ремонту, сгребла их в горсть и на первое время вернула в карман фартука. Теперь дело стояло за временем — как и у всех злодеев, план было решено совершить глубокой ночью — для жутковатости и, само собой, конспирации…       Весь день я сидела как на иголках; нервничала, похихикивала и фантазировала реакцию Джека на мою маленькую, безобидную, но едкую месть. Даже тереть палубу и варить похлёбку было веселее, зная, какая «награда» предстанет моему взору завтра утром.       Вскоре небо стала заволакивать мгла, а солнце окрасило горизонт прощальным заревом. Вечер только начинался, а я, получив законное «Всё, на сегодня свободна», уже не могла дождаться.       Трюм уже поглотила темнота, и светильники разбавляли её дрожащим свечным освещением. Я бесшумно прокралась мимо кубрика и украдкой нырнула в кладовку. К величайшей радости, там обнаружился целый запас рома. Сориентировавшись что да как, я нырнула в глубокий мешок и, громыхая стеклянными тарами, вытащила оттуда самую большую пустую бутылку, а после до самого горлышка заполнила её хмельным напитком из огромной бочки. «М-да-а, подруга… С каждым разом превосходишь саму себя. Неужели не стыдно, фу-у, — саркастично пропел внутренний голос. — Более того, решила даже личную выгоду понести в процессе возмездия…» «А почему бы и нет? — отвечала ему я. — Два дела сразу!» «Ну ты и стратег…»       Когда окончательно смерклось, я снова появилась на палубе и застучала в дверь под капитанским мостиком.       — Хгм… Входи, если это ты, наша любопытная Всесрара… — прозвучало в ответ.       — Вообще-то «Варвара», — рассмеялась я, вваливаясь в комнату. «Всё. Фраза «Любопытная Всесрара» станет легендарной, — ухмыльнулся внутренний голос. — Знал бы Джек, что на русском языке сказанное им слово звучит настолько… кхм… экспрессивно, это словечко стало бы его любимым наравне со «Смекаешь» и «Зараза»…»       Взгляд Воробья снова устремился в найденную карту, развёрнутую на столе, и поднялся ко мне только когда прямо перед ним по столу громыхнула полная бутылка рома. Вернее, не ко мне, а к бутылке.       — Оу! — оживился пират, сгрёб со стола всё барахло и откинулся на спинку стула. — Если так, то можешь быть и Варварой, и кем угодно!       — Спасибо, сэр, но я предпочла бы остаться Оксаной, — ехидно ответствовала я, притянув ногой табуретку и плюхнувшись на неё, напротив кэпа.       — В чём причина твоего внезапного визита?       — Решила напоить и обокрасть.       — Обычно я не люблю, когда меня обкрадывают, но тебе я с радостью это позволю, дорогая! — Воробей как по щелчку пальцев водрузил на стол металлический бокал, напоминающий чашу Понсе-Де-Леона.       — А ты решил всё выпить сам, или предполагается, что мы будем пить из одной чашки? — равнодушно произнесла я.       — Больше чашек нет, дорогая. Но если брезгуешь, мы можем сделать так! — Воробей мастерским движением лишил бутылку пробки и наклонил над чашкой. Заструилась тёмная жидкость, и когда заполнила треть ёмкости, Джек придвинул чашу мне, а сам от души приложился к горлышку бутылки.       — Щедро. — Я укоризненно взглянула на кэпа, но тот это проигнорировал.       — Да-да, — он довольно охнул и вытер усы рукавом. — Так что, дорогая, ты намерена со мной проделать? — похабненькая улыбочка растянула его губы.       — То, что ты своей вечной скрытностью заставляешь меня сделать. — Я наклонилась над столом. — Что тебе нужно на Кайо Дель Пасахе? — я решила спрашивать прямо, не ходить вокруг да около, не пытаться намекнуть, ведь желая запутать капитана Воробья можно с лёгкостью запутаться самой — да ещё так, что выгоду получит он.       — Сомневаюсь, что этот вопрос подходит под нашу атмосферу.       Я тихо, но медленно выдохнула. «А ты ожидала, что будет просто?» — снисходительно фыркнул внутренний голос.       — Хорошо. Давай ещё чуточку улучшим атмосферу, — я подняла бокал.       — О! Вот это по-нашему! — бокал и бутылка стукнулись боками, расплёскивая капли напитка. Джек знатно хлебнул рома, а я лишь пригубила напиток, не желая опьянеть раньше времени.       — Ита-ак, — я стукнула кружкой по столешнице и кровожадно оскалилась. — Атмосфера стала приятнее, чувствуешь? А я чувствую, что тебя не просто так понесло на другой конец Карибов.       — Мм, интуиция у тебя не так хорошо развита, как твоя красота, хе, — Джек расплылся в чертовски наглой улыбке, насквозь пропитанной хитрецой и харизмой.       — Признаться честно, такого комплимента мне ещё никто никогда не делал. — Заметила я. Джек отмахнулся, мол, пустяки. — Но раз моя интуиция хромает, может, ты облегчишь её мучения и перестанешь молчать аки партизан, для которого сказать правду хуже, чем застрелиться?       — Почему же «аки»? — возмутился собеседник. — Так и есть. Ведь пропадёт вся интрига, смекаешь?       Я театрально подняла руки к потолку.       — Что может быть ужаснее! Так. — Я стукнула по столу. — Давай, напейся уже, скорее. С тобой в трезвом виде нет смысла общаться.       Джек поперхнулся ромом.       — А ты коварная, мисси, — слегка захмелевшим голосом ответствовал Воробей, прокашлявшись.       Я ухмыльнулась.       — У меня был хороший учитель.       — Видимо, нет, если он научил тебя сразу же выдавать твои планы. — Джек предусмотрительно отодвинул бутылку. «Всё, — поняла я. — Теперь он принципиально не расскажет. Из интереса. Чтобы почувствовать себя «крутым». Впрочем, главный замысел я осуществила, а именно — оставила в распоряжении Джека огромную бутылку рома. Конечно, он к опьянению стойкий, но такое количество выпитого вряд ли не подействует на заядлого любителя алкоголя. Ведь для пирата ром, как для меня чипсы — пока не увидишь дно, не сможешь остановиться.       — Ладно… — я грустно вздохнула. — Надеюсь, Гиббс окажется разговорчивее. — Я шаркнула отодвигаемым стулом и, безрадостно ссутулившись, поплелась к двери.       — Ха-ха, посмотрим, как тебе удастся из него что-нибудь вытащить! — начал было пират вдогонку, но дверь уже скрыла его от моих глаз. Теперь, оказавшись на палубе, я позволила себе снова вернуть на лицо коварную ухмылочку и злорадно захихикать. «Давай, кэп, напейся хорошенько, чтобы утром не вспомнить, что произошло ночью!» — продолжал неизменный спутник, засевший в разуме. А Гиббс, как раз, на моих глазах только что скрылся в трюме. Я посеменила следом за ним и догнала у входа в кубрик.       — Мистер Гиббс! Хотите испанское белое полусладкое вино двадцатилетней выдержки?       — Что? — застигнутый врасплох старпом удивлённо почесал пушистые бакенбарды. — Эээ… конечно хочу, мисс Оксана.       — Так и знала, — я покрутила глазами и убедившись, что никто не наблюдает за нами, увлечённо зашептала: — Тогда вот что, мистер Гиббс. От вас многого не требуется. Вы лишь должны сказать мне, на кой чёрт Джека понесло на Кайо Дель Пасахе.       Гиббс медлил, топтался на месте и явно сомневался — безусловно, ему не хотелось выдавать очередную тайну Джека, да вот предложение было слишком заманчивым. Уловив причину его сомнений, я мягко добавила:       — Не переживайте, Гиббс. Капитан не узнает.       — А-а… Ну хорошо. — Он неловко, будто даже стыдливо, взял меня за плечи и оттеснил в тёмный угол. — Мисс. Кайо Дель Пасахе — это тот самый остров, где… ну… когда-то жила та самая мисс Роза Киджера, где она проводила исследования по поводу нашего амулета и где, собственно, умерла. — Наверное, мои глаза стали размером с чайные блюдца, на что Гиббс усмехнулся: — О да. Знаете, тогда случился пожар. Но сгорел не весь дом, а только его часть. Осталась пристройка, которую почти не затронуло. Знаете, именно в этой пристройке мисс Киджера когда-то работала. Её дом был на отшибе, а у местных была традиция после смерти обладателя оставлять его дом в покое. Считалось, дух покойника так и остаётся в том месте, где он умер, и тревожить его нельзя. Поэтому есть шанс, что та оставшаяся пристройка дома мисс Киджеры до сих пор осталась в нетронутом виде.       — Угум… — я задумчиво закивала, а после подняла голову на Гиббса: — И что Джек хочет найти в ней?       — Остатки исследований мисс Киджеры. Он говорит, что там должно было остаться ещё что-то. А именно, некие подсказки, которые должны помочь сориентироваться на самом Острове Дьявола, найти тайник с Амулетом и не отдать Богу душу. Джек говорит, у неё был лоскуток ткани, на котором это было записано. А ехать на Исла-Дель-Диабльо без него… Ну, ты сама понимаешь — проще самому себе пустить пулю в лоб.       — Значит, подсказки, как найти Амулет на самом острове и как там выжить… — скорее для самой себя повторила я. — Хорошо. Это всё?       — Да. — Объявил Гиббс, но, заметив, что я собралась уходить, возмутился: — Эй-ей! Мисс Оксана! А как же вино?        Я остановилась вполоборота.       — Какое вино?       — Ну-у, вы спрашивали, хочу ли я белое полусладкое… тридцатилетней выдержки… — последовало в ответ. — Я ответил, что хочу, а…       — А-ах, вы об этом! — облегчённо усмехнулась я. — Ну, знаете… Я тоже хочу.       И оставив поражённого обманутого Гиббса непонимающе хлопать глазами, гордо удалилась в кубрик, чувствуя, как плечи сами собой расправляются, а самооценка подскакивает выше флагштоков.       … Гамаки в кубрике уже стали занимать матросы, честно отработавшие день, а я сразу же поспешила снова залезть в карман того самого фартука. Обломки краденого компаса по-прежнему прятались там от посторонних глаз. Выждав пару часов, чтобы, по моим расчётам, напившийся Джек лёг спать, я прихватила фартук, в качестве сумки, и со всем его содержимым бесшумной тенью помчалась наверх, где в дверях капитанской каюты уже погас свет… Началось исполнение коварного плана.       Утро следующего дня я застала на палубе, поднявшись заранее и устроившись на кормовой пушке. Восходящее солнце разбавило предутренний сумрак и поползло на небеса, натягивая за собой розовую полосу зари. Закаты и рассветы в море — отдельная тема для восторгания. Такого не увидишь больше нигде, ни в каком краю, и встреча первых лучей солнца стоит того, чтобы встать как можно раньше. Впрочем, сейчас это была не единственная причина моего раннего подъёма, и совсем скоро, когда честная команда матросов начала стекаться на палубу, из капитанской каюты приглушённо зазвучал отборный, буйный поток ругани. Губы растянулись в самодовольном коварном оскале, а дьявольский смех едва не вырвался из груди. Я покинула пригретое местечко и спрыгнула под капитанский мостик.       — Что случилось, кэп? — я придала лицу заспанное, неопределённое выражение и толкнула дверь. За моим плечом тут же возник мистер Гиббс. В капитанской каюте витал стойкий запах перегара и ужаса. Едва дверь впустила нас, взгляд встретился с обезумевшими глазами Джека. Воробей перекрыл собой проход, а вдобавок расставил руки в стороны в отчаянном стремлении не пустить никого любой ценой.       — Джек! Что ты орёшь как оглашённый, будто беса морского увидел? — Голос Гиббса из-за моей спины прозвучал возмущённо и слегка напугано. Джек послал ему взгляд, красноречиво поясняющий: «Хуже».       Я приподнялась на носках в попытке выглянуть из-за капитанского плеча, но Джек тут же перекрыл обзор. Я резко присела, выглядывая из-под его руки, но он сразу же подвинулся, снова не давая ничего увидеть.       — Не дури, Воробей! — я закатила глаза и попыталась его отодвинуть. Но Джек решил косплеить стену и не поддался ни на миллиметр. Если бы мне было неизвестно, что там случилось, я бы так это и не увидела, но так как знала, а конкретнее, сама сотворила то, что его так шокировало, решила сделать вид, будто успела заметить, и округлила глаза до размера иллюминаторов: — О-о-о… Ты свой компас разломал?!       Джек скривился, мол, всё потеряно.       — Ну ты даё-ёшь, кэп… — присвистнула я.       Наверное, за нами стали собираться другие матросы, поэтому Джек внезапно схватил меня и Гиббса за руки, затянул в комнату и захлопнул дверь. На полу во всём своём великолепии громоздились обломки компаса. Крышка валялась отдельно, «внутренности» горкой лежали у кровати, а рядом покатывались три бутылки из-под рома.       — Признавайтесь, чьих рук дело? — в нас вперился гневный, пропитанный бессильной злобой взгляд Воробья. Пират подрагивал, будто вот-вот мог взорваться от негодования и тщательно скрываемого, но всё-таки заметного ужаса. — Что замолкли, вандалы? Кому обломать кривые грязные гадско-смрадские подло-мерзопакостные, идиотически-ненавистно-уродские из задницы растущие ручищи?! Ммм?!       Я не удержалась от смешка, о чём тут же пожалела — гневный взгляд теперь сверлил лично меня.       — Наверное, самому себе, — фыркнула я и скосила глаза на бутылки, две из которых были подброшены мною этой ночью. — Так напился вчера, что ничего не помнишь? И не надо тут говорить, что до такого не допиваешься! — я опередила открывшего было рот капитана, подошла к нему и сочувственно водрузила руки ему на плечи: — Результат-то, пфф, налицо. Мда-а… Не думала, что легендарный компас так окончит свою жизнь. Меньше пейте, капитан.       От выражения его лица мне сделалось плохо. Брови «домиком», несчастный взгляд, в котором так и читалось разочарование в этой жизни, наполнился такой душевной болью (вот уж не знаю, от поломки компаса или от необходимости сократить объём потребляемого алкоголя), что мне захотелось прямо сейчас признаться в том, что это я подкинула ему переломанную копию его компаса — и на коленях просить прощения. Или продолжить шутить. Пока внутреннее «я» рвалось и металось между двумя желаниями, «я» внешнее продолжило свою изощрённую пытку:       — О-о, капитан, вы ещё не до конца вспомнили, что вчера вытворяли… Ха-ха, думаю, никто из матросов никогда не забудет, как вы распахнули дверь каюты и танцевали голым на столе, во всё горло распевая «Баночка с землицей, что в ней угадай-ка!». — Джек вытаращил глаза и нервно дёрнул усом. — Да-да. А потом, когда вы навернулись с этого стола мордой в пол, а мы честной компанией принялись вас поднимать и тащить до кровати, вас стошнило прямо на Гиббса. Точнее, на его физиономию. Ах да. Ещё вы после этого спустились в трюм, где стали домогаться к козе, которую мистер Бергенс бережёт для особого обеда. Хорошо, что, когда ты к ней уже пристроился, мы с Гиббсом успели спасти бедное животное от твоих грязных желаний. А потом…       — Что-о?! — завопил Джек. — Может, это ты слегка употребила вчера, женщина?! Это ж надо…! Такая наглая клевета! На своего капитана!.. Да как вообще посмела?! Чтобы я… да к козе! Да на столе… да голым…!       Мистер Гиббс стоял как громом поражённый и не мог вымолвить ни слова, непонимающе поглядывая на меня, а с его раскрытого рта никак не могло сорваться членораздельное высказывание вместо «А-а-а… Э… Гм… Кхм…», но я незаметно дёрнула того за рукав, мол, подыграй, зараза эдакая. Возмущения вперемешку с руганью из капитана Воробья извергались как из рога изобилия. От того, как он размахивает руками, притоптывая на месте, в горле зародилась новая порция смеха. Надо отдать должное, на лице капитана не показалось страха, мол, а вдруг это правда? Хотя я не сомневалась, что любой человек, даже уверенный в том, что «до такого не допивается», после такого заявления не обойдётся без суеверного страха — а вдруг, правда? Особенно, если Гиббс молчит и не стремится вступиться за тебя. Особенно, если налицо последствия вчерашней пьянки — а именно, переломанный компас, которым ты дорожишь как зеницей ока.       — Да уж, капитан… Как же ты покажешься людям на глаза после такого-то позора? М-м-м… — я покачала головой, когда бурный поток красноречия приутих. — Это я ещё не успела сказать, что все видели, как ты начал самоудовлетворяться, развалившись на полу в трюме… — брови Джека поползли под бандану так высоко, что казалось, вот-вот и покажутся над ней. Тут я не выдержала. Из груди вырвалось сначала робкое «Ха», потом уже громче, а потом я во весь голос разразилась смехом. — А-ха-ха-ха-ха! А-а-а! Ой не могу-у! Ха-ха-ха!       Я не могла видеть спектр эмоций, сменившийся на лицах Джека и Гиббса, пока я билась в конвульсиях, держась за живот и едва ли не катаясь по полу. Заслезились глаза и, почувствовав, что меня сейчас разорвёт на сотню маленьких Оксан, я поспешила ретироваться, но перед этим запустила руку в карман и, нащупав холодную крышку настоящего волшебного прибора, который украла этой же ночью, вытащила компас на свет Божий и прихлопнула к капитанской груди. После этого, согнувшись пополам от смеха, вышибла собой дверь и ракетой вылетела на палубу.       Горизонт выпустил нам навстречу крупный архипелаг по истечении ещё половины недели. За это время, усердно натирая палубу, я не раз ловила себя на мысли, что после такой выходки я просто так не отделаюсь. Как посмела посмеяться над великим капитаном Воробьём! А учитывая его коварную натуру, его поведение а-ля «как ни в чём не бывало» наталкивало на мысль, что это лишь затишье перед бурей. Перед возмездием. Просто так он, естественно, не забудет этого унижения. Но плевать! Это стоило того! Наверное, от прежней доброй и милой меня не осталось ничего. Прошлая Оксана трансформировалась в нынешнюю: саркастичную, настырную, неусидчивую, любопытную поклонницу мелких пакостей. Единственное осталось неизменным: любовь к несравненному красавцу-Джеку. Только теперь, чтобы не казаться слабачкой и размазнёй, эту любовь приходилось тщательно скрывать и заслонять пакостями — безобидными, но уж очень забавными. В конце концов, моя месть была им справедливо заслужена! Кто просил его отправлять меня к незнакомому человеку за незнакомой вещью без инструкций? Да мне из-за него чуть не пришлось своей честью пожертвовать!       Казалось, Джек позабыл о моей выходке сразу же, лишь только искоса поглядывал на меня в первое время, но сейчас уже ничем не выдавал своего мнения на этот счёт и, вольготно жмурясь на полуденном солнце, лениво поворачивал штурвал, лавируя между островков. Я, оттерев с палубы последнее пятнышко, со скрипом разогнулась и, потирая спину, прислонилась к фальшборту. «Марко Поло» петлял между островами архипелага, медленно огибая густые зелёные берега, лишённые признаков жизни. Невозможно было не удивиться: «Как же Воробей не путает, какой из них — тот самый?» Кайо Дель Пасахе находился чуть в отдалении и, преодолев залив между двумя другими островами, шхуна поскользила к приземистому берегу, украшенному буйной растительностью и каймой из крохотного каменистого пляжа, почти сразу же перерастающего в поросший травой склон небольшого холмика.       — Не говорите мне, что снова придётся тащиться по джунглям, — простонали у меня над ухом.       — Хорошо, говорить не буду, но факта это не изменит, — улыбнулась я, поворачиваясь к Тиму. Тот выгнул рыжую бровь и помрачнел.       — Ты так позитивно говоришь, будто рада, что этот идиот снова впутывает тебя во что-то, — фыркнул он, через плечо покосившись на капитанский мостик.       — Тим. — Я сурово сдвинула брови. — Не перебарщивай.       — Это я-то перебарщиваю? У-у… — он снисходительно присвистнул. — Думаешь, я не понимаю, как ты рисковала?       — И что? Мне нравится это, — я повела плечами и зашагала прочь.       Якорь нам пришлось бросить в сотне ярдов от берега, так как ни залива, ни природной бухты тут не наблюдалось. Лодки доставили нас до берега, когда день достиг своей середины. Я не могла сдержать лёгкой дрожи предвкушения: как-никак, прогулка по «местам боевой славы» не могла не интриговать. И всё же, какой-то тяжёлый осадок появился на душе, когда лодка заскребла килем по дну: когда-то на этой земле случился переломный момент, разделивший сущность капитана Воробья на «тогда» и «потом». Легендарное место, которое, можно сказать, ещё пятнадцать лет назад послужило началом всей истории с Амулетом.       Я взошла на берег одной из самых последних, прошлась взглядом от редко стоящих деревьев до склона холма неподалёку и отметила, что джеков компас не покинул привычного места на его поясе — Воробей помнил дорогу и решил не прибегать к его помощи. Бывал ли он здесь после смерти Розы, или воспоминания так глубоко врезались в его память с тех самых дней — он бы никогда не признался. Даже за выпивкой в ночи. Сейчас он, гордо водрузив одну ногу на камень, свысока наблюдал за матросами, выбирающимися на сушу.       — Ну, — хмурая фигура Тима выросла передо мной. — Я его не понимаю. Взять так мало человек, когда путь предстоит через лес… И даже компасом не воспользоваться…       — Его мало кто способен понять, — я снисходительно улыбнулась, а мысли сошлись на том, что Джек ограничился отрядом из шести человек, потому что не хотел посвящать в свои тайны посторонних людей. И от осознания, что я не в числе «посторонних» (Джек не особо сопротивлялся моему желанию сойти на берег) в душе разлилось приятное тепло. А может быть, он просто понял, что я в любом случае отправлюсь за ним. И не ошибся. Отправилась бы, даже если бы не взял с собой.       Тим был в другом отряде — он с мистером Бергенсом и Коттоном отправлялся за пресной водой, и долгое время настырно уговаривал меня отправиться с ними, однако получил твёрдый и, может, слегка грубый отказ. Что поделаешь, если слишком навязчивые люди имеют свойство раздражать…       — Счастливого пути, — крякнул мистер Бергенс, подхватывая пустую бочку для воды. — И смотрите, мисси, не найдите на свою головушку новых проблем.       — Вам того же желаю, — я презрительно повела плечом, отвернулась, и зашагала за Джеком, который, бросив краткое «Туда», указал саблей на деревья и двинулся в путь.       В пути я успела десять раз послать виртуальные благодарности Тимми, который перед вылазкой выдал мне свой запасной комплект пиратской одежды вместо тесного и ползущего по швам платья. Конечно, одежда «кавалера» была заметно велика, однако, когда я отыскала на корабле ленту и подпоясала ею широкие высокие штаны, в которые послушно заправилась коричневая блуза, получился вполне себе сносный образ оверсайз. Он не сковывал движения, не цеплялся за все подряд веточки, корни и кустики, поэтому я в кои-то веки не боялась сделать шаг не так, чтобы одежда не порвалась прямо на глазах у матросов. Эти обстоятельства улучшили настроение и вернули боевой дух. Выделенная мне покоцанная сабля лихо разрубала кустарники, застилающие путь, а ставшие родными вонючие сапоги почти не скользили по листве. Джек упрямо плёлся впереди, всем своим видом демонстрируя занятость и отсутствие желания разговоров, отчего почти весь путь мы проделали молча, за исключением пары проклятий, вырвавшихся сами собой, когда каверзные ветви деревьев хлёстко били в лицо.       Впрочем, участь наша оказалась не столь тяжка, какой ожидалась: путь мы преодолели от силы за десять минут, большую часть из которых занял подъём на холм. Чем дальше мы пробирались в чащу, тем заметнее редели деревья, и сквозь них совсем скоро проглянулось пустое, выжженное солнцем пространство. Лес вытолкнул нас на большую пустошь, поросшую мелкой травкой и редкими деревцами. Пустырь холмился, тут и там земля обрывалась пологими склонами, и на каждом из четырёх достаточно крупных холмов, а также в низинах меж ними, понуро стояли хилые, полуразвалившиеся домики, пропечённые безжалостным солнцем. Внизу под ними струилась изумрудная лента реки, берега которой густо украшала зелень. Там было особенно много домов — чуть ли не добрая половина. Но райский уголок (коим он показался вначале), стоило подойти ближе — превратился в запустевшие одинокие покосившиеся лачуги. Я почувствовала, как уголки губ обвисают в разочаровании и, протянув преисполненное неудобством «Оу», робко пнула маленький камешек. Большая часть домов была в полном запустении и предавалась коррозии не первый год: местами отсутствовали крыши, в стенах чернели дыры, многие здания исполосовали трещины, некоторые покосились, постепенно сползая с края холма. Джек остановился позади меня: не надо быть психологом, чтобы понять: его глаза — нынче хмурые и мрачные — в последний раз видели это место совсем другим. Наверное, цветущим, полным жизни и доброжелательности. Запустение всегда очень тоскливо и одиноко. А если есть в этой деревне хоть одна живая душа, захочет ли он её видеть?       — Что встали? Вперёд. — Грубо бросил Джек. Отодвинув меня, он вприпрыжку, чуть ли не бегом — но в то же время очень скованно — замельтешил впереди. Я покачала головой и испустила тяжёлый вздох, отправляясь следом вместе с остальными матросами.       — Да-а, — философски протянул Гиббс над ухом. — С годами ничто не остаётся таким как прежде… Ни места, ни люди.       Отыскав более-менее сохранившуюся дорогу, мы с черепашьей скоростью шагали по деревенской улочке. Мимо проплывали оставленные повозки, развалившиеся торговые лавки, брошенные вещи и редкие дома. Всё это запустение вызывало неприятную дрожь по коже и веяло холодом: как будто в мире случился апокалипсис, и мы единственные, кто остались в живых. Страшно подумать: когда-то деревушка кипела жизнью, люди вели хозяйство, растили детей, женились, любили друг друга, а сейчас ничего этого нет. Что же могло случиться в таком мирном, спокойном местечке?       Ветер принёс откуда-то не издалёка звонкое «кукареку!». Я вздрогнула, взгляд заметался по округе в поисках источника. Если здесь есть петухи, значит есть и те, кто их кормит и разводит? Может, не все люди покинули деревню? Такая мысль, очевидно, посетила не только меня: Джек, предусмотрительно положив руку на эфес, остановился перед проулком. Там, за ним раскинулось большое поле, усеянное золотым океаном колосьев. У самого его края, иногда полностью утопая в злаках, горбатился человек, собирая урожай наперегонки с жужжащими шмелями и прочими насекомыми. Солнце заливало открытое пространство, и его чёрная тощая фигура заметно выделялась на фоне жёлтой нивы. Позади него раскинулась кибитка, около которой хлопотала пожилая женщина.       — Вот оно как, — Джек ухмыльнулся одной стороной губ. Я инстинктивно сделала шаг навстречу, но тяжёлая рука легла мне на плечо. Воробей покачал головой: — Не надо. Им ни к чему знать о нашем присутствии.       Я поджала губы и отступила. Мотив Джека стал понятен: в таком укромном поселении (где, вполне вероятно, эти люди остались последними), возникло бы слишком много вопросов о появлении новых людей. А если учитывать слова Гиббса о том, что здесь принято оставлять жилище умершего в покое, местные не будут рады, узнав, что мы явились пошарить в доме Розы Киджеры. После этой мысли до меня дошло, почему столько домов в запустении: значит, их хозяева ушли в мир иной. Со временем людей здесь почти не осталось, а те, чья душа ещё не покинула бренное тело, спустились ниже, к реке, где здания ещё выглядели пригодными для жизни.       На противоположную окраину деревни мы пришли в полном молчании. На отшибе, в обрамлении пожухлой травы, чернело пепелище. От того самого дома осталась лишь груда тёмных угольков, которые по прошествии пятнадцати лет едва ли можно было разглядеть на выжженной земле. Только одинокая половина стены с обугленной неровной вершиной торчала над ними и глядела в пустоту окном без стекла. В ковре из сухой травы стрекотали кузнечики, стрекозы проносились над головой, и их жизнерадостное жужжание казалось неправильным, потусторонним на фоне обугленного пепелища. А чуть дальше, ближе к лесу, жался крохотный косой сарайчик. Вокруг, вымазанные в земле и золе, валялись разлагающиеся вещи: какие-то тряпки, деревяшки; словом, остатки былой жизни. Я прикрыла глаза, воображая, каким это место было до пожара. Маленький, аккуратный домик утопал в зелени вьюнов; перед крыльцом, укрытом пышными цветами, раскинулись клумбы и грядки, а калитка всегда была раскрыта перед капитаном Джеком Воробьём. Навстречу ему, встречая из долгого плавания, бежала хорошенькая худенькая черноволосая мулатка в нынче моём платье. Она накидывалась на него с объятьями и поцелуями и любила его всей душой и телом.       Мимо прошуршали шаги. Я открыла глаза, и аккуратная избушка трансформировалась в обугленные руины. Джек бесстрастно прошёл мимо, не повернув головы к тому месту, где когда-то жила любимая. Я с тяжёлым вздохом направилась за ним и командой к сарайчику. Видимо, он и был той самой «пристройкой», как выразился Гиббс. В этом месте Роза Киджера когда-то погружалась в исследования об Амулете Ротжета — этому свидетельствовало то, как Джек схватился за дверную ручку и дёрнул её на себя. Я вжала голову в плечи: воображение с лихвой нарисовало, как стены рушатся от подобного насилия. Дверь не послушалась просьбы Джека; к слову, не удивлюсь, если с того самого дня она ни разу не отпиралась. Воробей сразу же приложил к делу «тяжёлую артиллерию»: упёрся ногой в дверной косяк и снова рванул дверь на себя. Та с характерным хрустом покинула петли и «поцеловалась» с физиономией кэпа, вызвав у команды приглушённые смешки. Джек зарычал, потирая нос, и отступил. Дверь, влетевшая ему в объятья, безжизненно плюхнулась на землю. Я подавилась усмешкой и в то же время опасливо покосилась на стены: склонное преувеличивать воображение сообщило, что они едва ли не качнулись, расставаясь с дверью. Безусловно, пятнадцать лет забытья не могли не сказаться на столь хилом строении, и всё наверняка прогнило, истончилось, и потревоженная хижинка может рассыпаться в труху прямо над нами, поэтому заходить внутрь было боязно. Сквозь дверной проём, уехавший куда-то вбок, просматривалось вытянутое помещение, серое и мрачное. Сквозь мутные окошки пробивались солнечные лучи, в которых дружными хороводами плясали крохотные светящиеся пылинки. Они взметнулись в разные стороны, когда Джек бесцеремонно шагнул в помещение, на что гнилые полы отозвались долгим заунывным стоном. Воробей осторожно огляделся: к стенам жались два столика, несколько шкафов высились в дальнем углу, а одна из боковых стен полностью загромождалась сундуками. Кружева паутины свисали с потолка роскошными полотнами, и вместе с высохшими мухами в них запуталась многолетняя пыль. Она же толстым налётом покрывала все предметы интерьера, на подоконниках лежала густыми пышными облачками, а на сыром полу — мокрыми шерстинками. От такого обилия пыли засвербело в носу, но я мужественно сдержалась, опасаясь, что от чиха хилое строение прикажет долго жить. А вместе с ним — и все, кто успели в него зайти.       Джек сразу же приступил к поискам и нырнул в ближайший сундук. Меня же посетила некая сентиментальная тоска: эти стены, помнящие Розу Киджеру, будто потонули в вечной скорби по ней, и даже воздух давил неприятной тяжестью. Здесь было слишком тесно и душно находиться, даже невзирая на то, что бывшая обладательница не была мне знакома. Но внутренний голос бесцеремонно заявил: «Ишь ты, какая сентиментальная! Хватит уже твоего нытья, помогай уже»! И я с головой погрузилась в поиски. Правда, ненадолго. Когда прямо у меня в руках отломилась единственная ручка запертого комода, меня «вежливо» попросили подождать снаружи. Пришлось покинуть помещение с гордым видом а-ля «Ой, да не больно-то и хотелось!».       В связи с отсутствием каких-либо часов, можно было только гадать о времени. Впрочем, моё бездействие тоже не затянулось. Как это часто бывает в южных широтах, вечер спустился внезапно. Сумерки сгустились над деревушкой, и в сарайчике, где мучился в поисках наш удалой капитан со своей командой, темнота поглотила всё видимое пространство. Вскоре над поляной затрещало весёлое пламя костра. Я сидела в отдалении, зачарованно разглядывая огонь, предшественник которого когда-то сжёг это место. В самом сарае затеплились огоньки факелов и фонарей, а над костром вскоре завертелась кабанья тушка, притащенная из лесу мистером Бергенсом. К слову, отряд кока, отправленный за водой и провиантом, выполнив поставленную задачу, примкнул к нам, поднявшись на холм по зову костра. И пока Джек, не сдаваясь, предавался поискам, кок занялся приготовлением заслуженного ужина. От жареного мяса потянулись ароматы, кружащие голову, в ответ на которые желудок напоминал раздражённым урчанием, что я не закинула в него ни крошки с самого утра.       Вечерний сумрак обволакивал, покрывал землю чарующими тенями, а густой лес превратился в чёрную непроглядную стену. Пустошь отзывалась поздним ленивым стрёкотом насекомых, а высокие травы колыхал промозглый ветер. Он же сгонял тёмно-фиолетовые облака над головами, на фоне которых изредка пролетали чёрными стрелами запоздалые птахи. Посреди обилия мрачных, серых оттенков, огонь костра был слишком уютным и казался чем-то сказочным, нереальным. Его дым сплетался в узоры и устремлялся ввысь, а на непостижимой высоте вливался во взбитую массу облаков. Я, устроившись у огня, сонно разглядывала собственную непостижимо длинную тень, которая плясала под ритм нестройного танца пламени. И ничуть не удивилась, когда рядом с тенью появилась ещё одна — человек приблизился из-за спины и устроился рядом со мной.       — Устала за день?       — Не особо. — Я с улыбкой обернулась к Тиму. Тот забавно пожал плечами и растянулся рядом.       — Тогда почему сбежала с трудового фронта? — он ехидно покосился в сторону хижинки, где ещё кипела поисковая операция.       — Издержки профессии «пират», — я усмехнулась и запрокинула голову к небу. Тим кивнул чему-то своему и почесал висок.       — Странно, что он тебя отпустил.       Я преднамеренно шумно выдохнула, но посчитала правильным промолчать. Тим копошился, будто подбирал верные слова. Наконец, он не сдержался и продолжил:       — Оксана. Здесь неуютно. Прогуляемся?       Я, не моргнув, повернула голову к нему, не сдерживая искреннего удивления, на которое собеседник ответил лишь мягкой, доброй улыбкой. Его рука протянулась ко мне в жесте, коим обычно приглашают дам на танец. Я обнажила уголок зубов в односторонней смущённой ухмылке, но зачем-то положила свою ладонь на его.       — Хорошо.       Прихватив у мистера Бергенса по куску едва прожаренной свинины, мы двинулись по краю пустоши, жуя жёсткое, но вкусное мясо. Импровизированный лагерь вскоре остался позади, и о нём напоминал лишь костёр, светлячком озаряющий маленький участок холма. Ноги утопали в густых колосьях, красные полевые цветочки мелькали среди них более тёмными пятнышками. На них грузно приземлялись какие-то неизвестные, большие жуки — то и дело они проносились над головой, жужжа как маленькие бомбардировщики. Тучи благосклонно расступились, и из-за них одним глазом выглянула луна, заинтересованно косясь на землю и обливая её голубым светом. Впереди что-то сияло, переливаясь белыми огоньками у самых колосьев.       — Смотри, Тим! — я указала пальцем на источник света и, едва не запнувшись о кочку, поскакала туда, то и дело заливаясь ребяческим смехом. Светлячки кинулись врассыпную, едва я ворвалась в центр их стайки. Они были крупные, необычные, и забавно прыгали в воздухе. Как мальчишка, гоняющий голубей, я закружилась, расставив руки в стороны, разгоняя эти маленькие лампочки. Звёзды над головой закружились в таком же дружном хороводе, и растревоженное воображение подсказало, что небо везде, вокруг; светлячки — это тоже звёзды, рассеивающие тьму ночного поля. Ветер свежим, влажным потоком забрался в лёгкие. «А-ах», — на вздохе вырвалось из груди. Голова закружилась, и пришлось остановиться. Прокрутившись пару раз по инерции, я заставила ноги твёрдо упираться в землю, а взгляд встретился с глазами Тима. Свет отражался в них искорками, причудливыми, игривыми, добрыми. Но в отличие от всего тела, голова не поняла, что мы уже перестали кружиться — и, как водится, пошла кругом. Мир завертелся, наклонился куда-то в сторону. Как будто почувствовав это, Тим протянул руки, и я послушно влетела в его объятья. Но сделала это чуть сильнее, чем предполагалось — и повалила его наземь. Наш синхронный вскрик слился с глухим стуком, с которым спина Тима встретилась с землёй. Наши лица оказались в сантиметре друг от друга. Несколько секунд взгляда глаза в глаза — и мы снова заливаемся смехом. Под животом чувствуется тепло его тела, такое приятное, родное; стук сердца ощущается под руками. Детский ненавязчивый смех идёт на убыль. Всё затихает — остаётся лишь наше дыхание. Его руки мягко легли мне на талию и чувственно, страстно, поползли вниз, к бёдрам. Я выпрямилась и внезапно обнаружила, что нахожусь прямо на нём, да и более того, сижу верхом, аки наездница, готовая к скачкам. От этого откровенного осознания стало неудобно, и проснувшийся внутренний голос начал бить кувалдой в стенки мозга: «Ау, тебе не кажется, что всё слишком далеко зашло?» Взгляд поднялся выше: вокруг нас обступили колосья, щекочущие руки и ноги; над ними — где-то вдалеке — пустошь поднималась на возвышение — там пылал костёр, на фоне которого мелькали человеческие фигурки. Ночь была слишком прекрасна, слишком темна, чтобы что-то прерывать. Особенно здесь, в полной тишине. Посреди далёкого поля… Взгляд вернулся к лицу Тима — тень от бровей и скул сделалась темнее обычного, и посреди неё понятно сверкнули тёмно-серые глаза. Сверкнули вопросом, которому синхронно вторил голос в моей голове: «Хочешь ли? Посмеешь ли?» Я раскрыла рот, отчаянно желая что-то сказать — но не зная, что следует говорить, когда чувства смешались и превратились в непонятный комок. В ответ на моё молчание Тим принял сидячее положение и обхватил меня за талию. «Сидите прям как Воробей с Анжеликой на ночном свидании во время путешествия к Странным Берегам», — зачем-то сообщил внутренний голос.       Взгляд метался, боясь встретиться с глазами Тима. Перед взором мелькало то поле, то светлячки, то край его загадочной улыбки, то костёр. А где-то на окраине души металась сбитая с пути девчонка, кричащая во всё горло, посылающая мольбы, чтобы над нами нависла третья тень, и голосом капитана Воробья прозвучало «Как романтично! В поле, да прямо среди цветов! Понима-аю, в этом особая прелесть. Когда-то мы с Розой точно так же кувыркались на этом самом месте!»       Но вместо Джека — Тим. Вместо спасения — единение с вихрем мыслей. Вместо слов тишина. Вместо расторженных объятий — поцелуй. Я не успела ничего предпринять, сказать, когда Тим мягко, легко коснулся моих губ своими. Я робко, неуютно ответила на поцелуй — а он, наверное, счёл это разрешением, ответом «да». Поцелуй пропитался его страстью, жаром, глубиной. Но это было не то. Совсем не то. Он был нежен, искренен, но не умел целовать так, как это умел Джек. Тот единственный поцелуй с капитаном Воробьём, что я испытала на «Неудержимом» во время поисков карты, был более требовательным, стократ более умелым, невероятным, смелым, огненным, жарким, безумным, сбивающим крышу ко всем чертям. Тим так не умел. Так никто больше не умеет.       Кажется, Тим разошёлся — его ладони нырнули мне под рубашку, заскользил по талии, по груди… Желание пробежало по телу мощной обжигающей волной — но причиной этому было лишь длительное воздержание, а не любовь. Но я не могла отдаться, дать волю чувствам — да и были ли они, эти чувства? Сердце колотилось — но не от любви к нему. От своего рода похоти — да. От нежелания разбить ему сердце — да. Но не от любви. А без любви нельзя.       Я оторвалась от его губ и сурово упёрлась ладонями ему в грудь, увеличивая расстояние. Тим не сразу понял, что произошло, и не мог остановиться, но я вцепилась ему в запястья, не позволяя его рукам продолжить путешествие по моему телу.       — Тим. Остановись.       Он несколько раз моргнул и удивлённо уставился на меня. Я осторожно отпустила его руки и слезла с него.       — Окс…       — Нет, — я прижала палец к его губам, прикрыла глаза и покачала головой. — Нет, Тим. Я не готова дать тебе то, что ты хочешь.       — Не готова? — он не стал настаивать и позволил мне отодвинуться. Брови грустно дрогнули. — Потому что боишься или…       — Нет. Не боюсь. А не могу.       В молчании каждый сумасшедший удар моего сердца слышался как прыжок мамонта. Тим глядел на меня, не моргая, источая крайне непонятную смесь эмоций. Внутренний голос молил его на коленях прервать мучительную тишину, сказать хоть что-то; второе «я» боялось пошевелиться как-то не так, сделать хоть одно неверное движение, чтобы не сломать эту хрупкую грань. Ждать его реакции, его ответа было намного хуже, чем услышать этот ответ в лицо. Наконец, его губы искривила странная, непривычная ухмылка, которая очень отличалась от доброй улыбки, редко исчезающей с его задорного конопатого лица.       — А-а… — он медленно, холодно закивал. — Ясно, — отвернулся, злобно пнул ногой какой-то камешек и что-то процедил под нос. Зашуршала трава — это он поднялся, снова встревожив светлячков, и отряхнул одежду. Я вскочила следом, как ошпаренная, и едва ли не вцепилась в его плечи. Он несколько раз кивнул и скованно, сквозь зубы процедил: — Всё надеешься на любовь этого морального урода, — и скосил глаза в сторону костра. Я не проследила за его взглядом и только шагнула ближе.       — Тим.       — Что?! «Не начинай, Тим», да? — злобно выпалил он.       — Снова нет, — я выдавила улыбку и коснулась его плеча кончиками пальцев. — Не злись, Тим. Не злись на мои чувства. Я тебя понимаю. Я чувствую к нему то же, что, думаю, и ты ко мне. Тебе ли не понять? — Но он перехватил мою руку. Его взгляд застыл на моём запястье, где белела метка Ост-Индской компании. Что-то в нём переменилось ещё больше, и лёгкий страх сковал тело. Я предприняла попытку выдернуть руку из его хватки, но не удалось. Впервые осозналось, насколько он сильнее меня. Взгляд Тима почернел до оттенка ночи, с большим трудом оторвался от клейма и поднялся к моему лицу.       — Чувства, значит? — он резко оттолкнул мою руку. — Кажется, я кое-что пропустил. Ты не говорила об этом, — он скосил глаза на моё запястье. — Почему? Потому что не хотела давать повод новому осуждению твоего ненаглядного Воробья. Это ведь из-за него? Он виноват в том, что тебя клеймили! Этим самым он перечеркнул твою жизнь!       — Тим! — голос сорвался на суровый крик. — Да. Меня клеймили. — Постаралась успокоиться, но не удалось. Говорить спокойно, когда всё внутри кипит невозможно. — Да, мы попались не без заслуги Джека, НО! Винить его можно было бы, если только он сам тем временем сидел бы в борделе и хлебал ром! Но нет! Он тоже был там! Ему грозила участь намного страшнее — его должны были повесить! Повесить, Тим! Люди могут жить с пиратским клеймом, а с переломанной шеей нет, как знаешь! И после этого ты не понимаешь, почему я его каждый раз прощаю?!       — Я не могу понять то, что пониманию не подлежит! — он импозантно взмахнул руками. — Уже совсем помешалась на своём Воробье! Он же не сделал для тебя ровным счётом ни-че-го! Ты для него лишь способ — очередная лазейка — чтобы добиться своих целей! И, я тебя не понимаю, — он всплеснул руками: — Ты то выгораживаешь его, то публично высмеиваешь!       — Сложно понять, как вести себя с человеком, который не держит, но и не отпускает, — я протяжно выдохнула в попытке утихомирить гнев, пожала плечами и повернула голову к костру. — Но как бы ни казалось со стороны, я многим ему обязана. Безусловно, руки помощи он мне не протянул. Но зато дал понять, что у меня есть свои. Но, знаешь, кое в чем ты прав. — Я проследила за светлячком, вылетевшим из сухой травы, и когда он потух где-то вдали, обернулась к Тиму, чувствуя, как губы трогает улыбка: — «Маяки не бегают по всему острову, выбирая кого бы спасти. Они просто светят». А насчёт нас… — я сникла и смущённо покопалась носком сапога в земле. — Знаешь, мне бы очень хотелось ответить взаимностью… — я набрала в грудь побольше воздуха и шумно выпустила его через ноздри, прежде чем решилась поднять голову. — Но я не могу сказать о тебе того, что могу сказать о Джеке. Нет, Тим. Я тебя не люблю.       Взгляд глаза в глаза затянулся. Только выражал совершенно разные чувства. Тим помрачнел, будто впервые понял то, что было очевидно уже не первый месяц, сгорбился, посуровел, а его глаза метнули страшные молнии, от которых захотелось сжаться в комочек, а ещё лучше — повернуть время вспять и не идти на эту чёртову прогулку.       — Я понял. Любить ублюдка интереснее.       В полном ступоре я смотрела, как он уходит. Уходит в темноту, в непонятную даль — не обернувшись, ни дрогнув, ни проронив ни слова. Я не могла сдвинуться с места, позволить себе дать слабину, пока он не исчез в мрачной туманной дымке, сгустившейся над полями. Стояла долго, молча, совершенно одна посреди пустынного пространства. Порыв холодного ветра пробрал до кости, встрепенул волосы. Откуда-то из деревушки прилетели отзвуки собачьего воя. Только тогда я ощутила, как трясутся колени и стучат зубы. С губ сорвалось дрожащее «А-а-а», я согнулась пополам и упёрлась руками в колени. Тело пробила предательская дрожь. Душа металась в безумных криках, не зная, что делать. Будто моё искреннее желание всё поставить на круги своя кто-то скомкал, швырнул в грязь и знатно потоптался на нём ногами. Всё стало ещё хуже: да, я всё рассказала, во всём призналась, чтобы Тим не питал напрасных надежд! А он? Что он решил? Почему так отреагировал? Почему не сказал положенного «Хорошо, останемся друзьями»?! Ответ этому был один, и его со вздохом шепнул на ухо внутренний голос: «Ты разбила ему сердце. Он любил тебя всей душой. А ты его послала.» Захотелось взвыть на луну. Нет, чёрт возьми! Это всё неправильно! Всё слишком сложно! «Предательница! Тебя любили, о тебе заботились всем сердцем! Ты всё отвергла и сделала вид, будто не принимала эту заботу всё время!» — второе «я» кричало на «я» первое, как босс, чей работник одним необдуманным действием завалил весь бизнес. В ответ ему разум подсказывал, что больше нельзя было притворяться. Что Тим сам виноват, сам отреагировал как ребёнок!       Я сорвалась с места. Куда глаза глядят — лишь бы прочь от этих мыслей. Ветер бил в лицо холодной плетью, лиловые колосья хлестали по одежде, сапоги путались в них, как в вязкой воде. Даже поймав волосами стайку каких-то букашек, я лишь махнула рукой и на бегу перепрыгнула через канаву. Полная луна разбавила лиловый сумрак, и туман засеребрился. Влажный воздух тяжело оседал в лёгких, как мокрый снег, отчего я задыхалась ещё сильнее — задыхалась от бега, от тяжёлого ветра, от удушливого желания пустить слезу. Темнота резала по глазам. Но внезапно в лицо ударил жар огня, разбавляя её яркими всполохами. Я затормозила, сапоги проехали по скользкой траве по инерции, и тело влетело в кого-то, стоявшего впереди. Над ухом громыхнуло возмущённое «Эй!», возвращая в реальность. Я отшатнулась. Взгляд забегал. Весь лагерь глядел на меня, устроившись вокруг костра. Сверчки стрекотали в траве, переплетаясь с чавканьем обедающих матросов, полукругом рассевшихся вокруг огня. Особенно чувствовался взгляд стоящего надо мной человека. Взгляд знакомый, который научилась чувствовать даже на расстоянии.       — Оксана? — рука Джека приподняла моё лицо за подбородок. Я моргнула, промычала что-то наподобие «А-а… Э-э…», а пытливый взор всё выискивал за капитанским плечом нужную фигуру. — Оксана, ты…       — Где Тим? — перебила я, отшатнувшись от Джека.       Воробей забавно поджал губы и пожал плечами.       — Ушёл. И вроде как пообещал не возвращаться, — он кивнул в сторону, где холм резко обрывался: там, далеко-далеко внизу вилась река, у которой теплились три огонька: последние жители исчезающей деревни зажигали свет в окнах. Пустой взгляд затравленного зверька долго и безразлично гулял по голым склонам холмов, по извилинам реки, по разрухам домов, прежде чем подняться к Джеку. Вероятно, он принял это за упрёк, поэтому шагнул назад и поднял руки вверх: — Что ты так смотришь? Даже не думай закатывать новую обиду, цыпа! Это не из-за меня!       Я посмотрела куда-то в сторону и сделала несколько безучастных шагов прочь. На губах скользнула нервная, странная для себя самой ухмылка. Прежде чем скрыться в темноте густого леса, я мельком повернула голову к Джеку и неоднозначно повела плечами:       — Я знаю. Это из-за меня.       Лес долго, бессмысленно плыл вокруг, пока я шагала куда глаза глядят. Впрочем, нет, это не верное утверждение — я не глядела по сторонам, и никаких лесных троп, никаких тонких чёрных ветвей и извилистых пальмовых стволов не было перед затуманенным взором. Депрессия? Нет. Не до такой степени. Грусть? Слишком слабое определение. Опустошение? Пожалуй, именно оно. Кто был прав, кто был не прав — все прочие гнусные душевные состояния порождало чувство вины. А может быть, злость. Душевные терзания не могли свестись к одной теме — они разнились от предательского «Разбила сердце доброму честному парню» до «Сам виноват! Не мальчишка уже, чтобы закатывать такие бурные истерики! Он должен уважать мой выбор!». Чувствовать себя виноватой за то, что сказала человеку правду — очень глупо и неправильно. Но что-то едкое и промозглое вцепилось в разум, с гипнотической силой внушая: за всю его доброту, за всю его поддержку, за все те моменты, когда он спасал тебя от различных напастей, ты отплатила этим? Бессовестная, бездушная, строптивая девка и прочее-прочее.       Вскоре борьба чувств и суждений в голове устроила третью мировую, которая закончилась полным проигрышем всех сторон. Победу над ними взяла новая — злобное чувство уверенности в собственной правоте. Злобное, потому что Тим довёл до белого каления, и внутренний голос справедливо рассудил, что не стоит заморачиваться по поводу человека, который для тебя ничего не значит. «Ты официально пиратка, в конце концов! Ты уже давно решила взять всё в свои руки, и последние события ты прекрасно преодолела без помощи ухажёра, заметила? А если ты терзаешься по поводу разбитых чувств кавалера, то ты лишь глупая девчонка, присвоившая незаслуженный пиратский титул».       Нога наступила на освещённый участок земли. Взгляд на некоторое время остановился на нём, глядя куда-то между камешков, а потом взобрался к его источнику. Передо мной раскинулось море. В некотором отдалении от берега мерцали фонари на чёрной корме шхуны «Марко Поло», временно сменившей пост «Жемчужины». Тучи разошлись, и луна озарила рваный участок неба вокруг себя, со скупостью бросив долю своего света на землю. От этого на иссиня-чёрной воде дрожали две дорожки — одна вела прямиком к кораблю, а другая исчезала где-то между небом и морем. Я шагнула в маленькую пенную волну, что ласково лизала берег, и зашагала вперёд. Дно опускалось постепенно, медленно, а исчезло из-под ног только на половине расстояния до судна. Плыть по переливающейся дорожке света было легко — волны послушно расступались перед руками, ноги лениво теребились позади, помогая удерживаться на поверхности, а слабые волны приятно гладили подбородок и края щёк. Вскоре рука ухватилась за скользкую перекладину штормтрапа, вделанного в борт шхуны. Мокрая одежда сразу же отяжелела и потянула вниз, поэтому, когда я перелезла через борт и легко коснулась палубы, поспешила выжать из неё лишнюю воду.       Скрипучая дверь безропотно впустила меня в капитанскую каюту. Фонарный свет с палубы осветил порог и лёг бледно-оранжевым полотном на стол и комоды. Этого оказалось недостаточно, поэтому пришлось затеплить одну из свеч канделябра. Едва фитилёк полыхнул, тени задрожали по столу, а свет упал на знакомый пергамент. Уголок губ приподнялся в ухмылке. Я плюхнулась в кресло и выудила из-под него же початую бутыль. Поглядела на танцующую в нём хмельную жидкость — и без раздумий приложилась к горлышку. Крепкий, огненный алкоголь сразу же согрел после долгого заплыва. Приятное тепло разлилось в животе и горле, и я откинулась в кресле. Глоток за глотком — бутылка пустела. Вместе с её содержимым исчезали страхи и сомнения. Когда перед глазами пролёг лёгкий туман опьянения, бутылка примостилась на столе, а вместо неё в руках оказался тот самый пергамент со странной картой. Новая попытка вникнуть в странные письмена, окружающие берег, не приводила к успеху — сколько ни вертела я её в свете свечи, сколько ни вглядывалась, вместо понятного ответа на все вопросы на меня глядела оттуда внушительная и очень красноречивая фига. Сумасшедшие записи, линии, круги и отметки плыли перед глазами, путались, сводили с ума. Но особенное внимание привлекало изображение обезьяньемордого языческого божка в правом верхнем углу — оно вызывало странную неприятную дрожь и пугало. Крохотные глазки-бусинки смотрели с пергамента поистине злобно и плотоядно, но притягивали взгляд, будто действительно имели какую-то силу. Из груди вырвался несчастный вздох, и руки закрыли лицо. Я опёрлась локтями о стол, мучаясь в догадках. Сквозняк затеребил пламя свечи, и тени запрыгали по изображению. Остекленелый, неосмысленный взгляд застыл на зеркальце в лапках божка. Маленькое, округлое зеркальце. Что-то проступило на окраине разума, догадка подступила и вертелась совсем рядом. Подсказка, которую, оказывается, подкинули нам составители, всё время была на виду, но только сейчас до меня дошёл посыл изображения. Дыхание перехватило от волнения. Под моей рукой карта с лёгким «шурх!» покинула столешницу — я вывалилась из-за стола и, спотыкаясь на ходу, кинулась в другой конец каюты и, достигнув пункта назначения, стремглав нырнула в сундук. В куче своеобразного хлама мелькнула ручка зеркальца — и уже в следующую секунду я ухватилась за неё. Зеркальное стекло отобразило оторопевшую девицу с огромными красными глазами, под которыми синели знатные круги, но вместо того, чтобы ужасаться собственному внешнему виду, я сразу же поднесла карту к зеркалу и забыла, как дышать. Сердце пропустило несколько ударов. Губы тронула улыбка. Несколько мгновений тишины — и из горла вырвался немного сумасшедший смех.       — Ха-ха-ха… О-о, Господи! — я запрокинула голову к потолку. — Ха-ха. Господи, как же всё просто! — и, не отрывая счастливый взгляд от отображения в зеркале, на интуитивном уровне вернулась за стол. — Вот оно как! Ха-а…       Не теряя времени даром, я снова поднесла карту напротив зеркального стекла и с жадностью вчиталась в строки. В отражении буквы, написанные задом наперёд, принимали свою истинную форму и обличались в чёткие, ясные слова. Такого триумфа я не испытывала давным-давно, поэтому хотела сохранить это чувство как можно дольше и серьёзно сожалела, что Джека нет рядом. Однако, дело поправимое…       Наспех, не вдумываясь, я прочла незатейливые слова и, оставив пергамент на попечение пустой каюте, вихрем вырвалась на палубу, шокировав часового, что в гордом одиночестве хлебал ром на шканцах. Можно было взять лодку, пересечь на ней краткое расстояние до берега, но терять уже было нечего, кроме времени — за от силы десять минут ни волосы, ни одежда, даже не обзавелись мыслью подсохнуть. Оттого, махнув рукой, я взлетела на планшир и сиганула вниз. Холодная вода приняла незваную гостью менее радушно чем на пути «в первый конец» — её температура свела мышцы и сковала движения — но лишь на секунду, чтобы в следующий момент я могла вырваться на поверхность и усердно грясти к берегу, сосредоточенно закусив губу.       Бежать по лесу оказалось тяжелее — воздух обдувал мокрое тело в отяжелевшей одежде, и какие-то мошки вышли на охоту, целыми тучками встречаясь на пути. Но я упорно скакала через коряги и разрывала собой ночную темноту, наблюдая где-то впереди, наверху, то и дело исчезающий из виду огонёк костра.       Деревья расступились резко, грубо вышвырнув меня на холмистую пустошь. Пришлось выждать минуту, чтобы перестать задыхаться и дать успокоиться бьющемуся в предсмертной агонии сердцу. Дрова прогорали, огонь сжался вдвое, а рядом с ним уже никого не осталось. Глубокая ночь диктовала необходимость разойтись по удобным местечкам, устроить себе ложе в корнях столетнего дуба и почивать в радость, поэтому костёр был обречён гаснуть в одиночестве. Со всех сторон доносился едва уловимый, посвистывающий храп, и среди нескольких матросских фигур, угодивших в поле зрения, нужной не было. Взгляд заметался по холмам, туда-сюда, пока не наткнулся на огонёк, ползущий по окраине леса. Интуиция не высказала возражений по поводу моего решения отправиться следом.       Он шёл непривычно медленно, поэтому нагнать капитана не составило труда — вблизи наконец-то стало возможным видеть дорогу перед собой, так как огонёк в фонаре Воробья освещал траву в радиусе пары метров. Не попадая в круг света, я кралась следом в паре десятков ярдов, вслушиваясь во все шорохи, ступая осторожной кошачьей поступью и сохраняя полнейшую тишину.       Вскоре в темноте показались какие-то посторонние чёрные пятна, рассеянные по полю в хаотичном порядке. Брови невольно собрались у переносицы. Не то камни, не то какие-то изваяния торчали над сухой маленькой травой. Воробей остановился там, где самый крайний камень подступал близко к лесу. Замер, поднял голову, огляделся и, будто почуяв постороннее присутствие, повернулся прямо ко мне, но я исчезла, вжимаясь в дерево, и забыла, как дышать. Что-то зашуршало, фонарные тени закачались. Неуместный дух авантюризма забурлил в венах, позволяя на минуту почувствовать себя секретным агентом.       По истечении минуты я осторожно показала нос из-за дерева. Фонарь болтался на ветви, а тот, кто принёс его сюда, понуро возвышался над могильным камнем. Я изумлённо подалась назад. Коварный дух сразу же испарился. Вместо него что-то в душе оборвалось. Что-то тоскливо сжалось в животе, и внутренний голос подсказал, что мне тут не место. Кто бы мог подумать, что Джек придёт на кладбище! Такая выходка в корне отличалась от того Джека, которого я знала уже не первый месяц. Того, сильного, смелого, бессовестного, наглого пирата, который просто не знает таких слов как печаль и тоска. И, похоже, это был один из тех невероятно редких моментов, когда мне удавалось разглядеть в нём настоящую душу, из которой ещё не совсем испарились мирские чувства. Душу, способную на сострадание вместо эгоизма, на уважение вместо наглости, на любовь вместо похоти. И не надо смотреть, не надо подходить ближе, чтобы понять, в чью честь этот камень возвышается уже как пятнадцать лет.       Я могла видеть только спину Джека, поэтому его эмоции были не ведомы. Но стоял он долго, неподвижно. Не ссутулившись, не поникнув — просто стоял, будто окаменел и ничего не чувствовал. И это делало моё подглядывание неудобным, неправильным, не человечным — и два голоса снова затеяли спор в голове. «Уйди отсюда куда подальше! Если он заметит, век не отвертишься от позорного имени «шпионка»! Знаешь же, что для него сохранить собственную репутацию превыше всего!» — настаивал голос разума, а голос сердца мягко не соглашался: «Подойди к нему, не стой столбом. Скажи что-нибудь, приободри! Тебе же нужно, в конце концов, показать ему своё открытие!»       Небеса посветлели, готовясь к рассвету. Воздух лёг влажным серым туманом над мрачными молчащими полями, словно весь мир замер в скорби. Сердце разрывалось от печали, и в конце концов его предложение пересилило. Я сделала шаг из-за дерева и двинулась было к Воробью, как…       — Не надо. Для него это слишком личное. Он не захотел бы, чтобы это кто-нибудь увидел. — Я обернулась и встретилась взглядом с мистером Гиббсом, привалившимся к соседнему дереву. Тот покачал головой и крякнул: — Сама же знаешь, репутация превыше всего! — я потупила взгляд и приблизилась к мистеру Гиббсу. Тот добродушно, по-отечески приобнял меня и мрачно улыбнулся: — Знаешь, он не был на этом острове с того самого дня. — Его голос зазвучал жутко и сухо. — Я плохо знаю, что тогда произошло. Он даже лучшему другу почти не рассказывал, — усмехнулся Джошами. Его глаза заволок туман воспоминаний. — Но после того, как осознал, что она мертва, он пил без просыха почти месяц. Пропустил поминки и похороны обгорелых останков, которые нашли позднее. А потом рванул с острова и никогда не возвращался. Никогда. С тех пор он стремился жить каждый миг, хвататься за эту жизнь, ощущать на себе всё, что в ней есть. Но теперь вижу: временами он всё-таки вспоминает, каким был когда-то давным-давно. — Гиббс похлопал меня по плечу и отстранился. Я не могла оторвать остекленелый взгляд от капитанской спины и только продрогла, когда холодный ветер забрался под рубашку. — Пойдёмте, мисс, нечего нам тут делать, — прозвучало из-за спины, а следом зашуршали удаляющиеся шаги старпома. Прозрачный воздух шумно заполнил лёгкие предрассветным холодом, и за ним вырвался дрожащий выдох. Я скованно обхватила плечи руками и вышагала из укрытия. Дрожащие ноги поднесли меня к капитану и остановили в метре. Отсюда уже был виден маленький холмик и надпись на высоком камне: «Rose Elise Kigera. 1691-1710». «Всего лишь девятнадцать лет», — поражённо и грустно вздохнул во мне внутренний голос. — «Бедная девочка»…       Я с трудом решилась встать рядом с Джеком — но он будто и не заметил этого, ни шелохнулся, ничего не сказал. Взгляд задержался на могиле и поднялся к капитанскому лицу. В его глазах не было ничего кроме неживого стеклянного блеска, брови едва уловимо приподняты у переносицы в «домике», а уголки губ тоскливо опущены. Где тот заигрывающий, хитрющий котяра, вечно пребывающий на позитиве? Почему вместо него вдруг оказался мрачный, молчаливый человек, скрывающий эмоции за непроницаемой маской?       — Сожалею… — прошептала я. Рука легла ему на плечо. Пират дрогнул.       — Не надо. — Воробей мгновенно мотнул головой. — Время всё стёрло.       На могильный холмик упали два жалких полевых цветочка. Джек устремился прочь непривычно ровной походкой, слишком бесстрастной и прямой. Ушёл, лишь бы уйти. Взгляд долго провожал его, пока предрассветный сумрак не спрятал его фигуру в темноте. Я подпрыгнула на месте и вышла из оцепенения, будто кто-то щёлкнул пальцами. Руки подхватили забытый капитаном фонарь — и я побежала. Огонь за стеклом фонарика стелился от скорости, и когда я остановилась прямо перед Воробьём, дрогнул и вернулся в прежнее положение.       — Если ты хотела напугать, тебе это не удалось, — Джек откровенно наигранно состроил кошачью физиономию, сверкнул золотой улыбкой и перебрал пальцами как по клавишам фортепиано.       — Как жаль, а так хотелось, — я расстроенно надула губки. Воробей двинул бровью и подвёл глаза к небу. — А если серьёзно, я к тебе по делу. Помнишь нашу карту с Пуэрто-Плата?.. — губы сами собой растянулись в коварном оскале, когда я словила искренне заинтересованный взгляд Джека.       Уже через десять минут, отряхнувшись и подрагивая от нетерпения, мы ворвались в капитанскую каюту «Марко Поло». Забытая свеча прогорела, поэтому моим велением в канделябре полыхнуло несколько других. Мы нетерпеливо склонились над столом. Оставленное зеркало снова отразило лист пергамента, и в отражении буквы перевернулись, складываясь в чёткие слова.       — Должен признать, ты заслужила похвалы, — удивлённо присвистнул Воробей.       — Пфф! — кратко ответствовала я, закатив глаза.       Мы склонились над зеркалом одновременно, упираясь друг в друга лбами. Но первичный триумф медленно исчез, когда мы прочитали написанное вокруг острова. Вместо ожидаемых «Амулет там-то. Распорядитесь им правильно», на нас глядели совершенно несвязные фразы, каждая по три слова.       «Солнца, озаряющего поместье», «откуда отплыл корвет», «после найденного Жоффреем», «по пути в», и одинокая буква «W» — эти надписи полукругом тянулись у береговой линии. Мы с Джеком синхронно пересеклись взглядами. И уверена, каждый из нас испытал одно желание — взвыть на луну. Или в крайнем случае, на люстру. Впрочем, нет. Люстра в каюте отсутствует.       — У меня складывается впечатление, что кроме впечатлений у меня ничего не складывается, — выдал Джек, приправив философию тяжёлым мученическим вздохом.       — Аналогично, — фыркнула я, со злостью откинувшись в кресле. Оно несчастно скрипнуло, будто присоединилось к нашему горю. Именно здесь меня настигла мысль, что в таком тупике мы не стояли ещё никогда — всегда было понятно, какой ход предстоит сделать следующим. Не всегда было ясно, как этот ход обыграть, но цель всегда виднелась заветным маяком — и каждый раз получалось найти окольные пути, чтобы пройти новый уровень. Сейчас же игра была близка к тому, чтобы показать табличку «Game over. You lost.», только вот шанса перезапустить всё и вернуться к началу нет. Даже если бы какая-то тайная сила отмотала время назад, ничего бы не изменилось. Всё снова застопорилось бы на этом моменте. Однако вместе с новой порцией депрессивных ощущений, в душе затеплилось что-то очень важное, какое-то давнее воспоминание, связанное с одним из написанных словосочетаний. Я зарылась в глубины памяти, медленно, но верно откапывая там продолжение осточертевшей реплики «солнца, озаряющего поместье». В голове зажглась лампочка — да так ярко, что аж в глазах потемнело. В памяти всплыла моя сорвавшаяся «свадьба», ночные прогулки по дому старого похотливого итальянца, поиски заветной шкатулки с первой частью координат. Выученная тогда фраза из дневника Розы Киджеры прочно закрепилась в памяти, но даже теперь, когда ей можно было забыться за ненадобностью, она буйком всплыла на поверхность: «Под первыми лучами солнца, озаряющего поместье <…> заключила координаты <…> невидимого Железа.» Это невидимое железо мучало нас не один день, а первые лучи солнца, осветившие тогда на чердачном окошке путь к первому пергаменту, были обнаружены лично мной, поэтому забыть такое было трудно. Видимо, аналогию мы с Джеком провели одновременно — он точно так же взвился на стуле, пересёкся со мной взглядами и сверкнул робкой ухмылкой предвкушения победы — прежде чем подскочить с места одновременно со мной и кинуться к потайному ящичку в стене, где всё ещё ждал своего часа забытый дневник. Выдвинутый Джеком ящик чуть не приземлился на пол, но Воробей не придал этому внимания и, вцепившись в заветную книжицу, прихлопнул её к столу. Страницы зашелестели, пока мы наперебой листали их, толкая друг друга, пихая друг друга локтями, и вглядываясь в текст. Наконец, когда искривившиеся от неоднократного «купания» в морской воде, страницы перелистнулись до девяностой, мы синхронно прекратили истязать дневник. В глаза бросились первые три слова, с которых начиналась страница. Это оказались именно они, «солнца, озаряющего поместье». Мы не поняли почти ничего, кроме того, что дело сдвинулось с мёртвой точки. Взгляд сполз по тексту и остановился на номере страницы, крепко-накрепко запоминая его. И осознав что-то далёкое, нащупав какую-то нить, мы принялись суматошно перелистывать страницы в поисках других совпадений. Совсем скоро на одиннадцатой странице обнаружились почти нечитаемые, но ещё уловимые контуры следующего словосочетания, обозначенного на карте: страницу начинали слова «откуда отплыл корвет». Спустя ещё несколько минут тщательного изучения, сорок вторая страница привлекла внимание к своим первым трём словам: «после найденного Жоффреем». И только долистав всю книжицу до конца, мы решились снова открыть самую первую страницу. Текст здесь был размазан до неприличия, но тщательно вглядевшись, нам удалось распознать обрывки первых слов. Без сомнения именно ими оканчивались надписи на карте — «По пути в».       Все фразы, окружающие остров на карте, были найдены в дневнике мадам Киджеры, отчего один факт сам собой прояснился:       — Карту составила и зашифровала Роза! — в один голос воскликнули мы с Воробьём. В глазах последнего мелькали азартные огоньки, но улыбка ещё не затеплилась на губах: разгадка была близка как никогда, а преждевременный триумф мог спугнуть её.       — Ну же, Джек! Ты знал её, вспомни, чем могут связаны страницы её дневника и слова карты! — пританцовывая вокруг, на выдохе произносила я, наверняка сильно раздражая кэпа этим. Тот задумчиво потирал бородку, хмурился и сверлил взглядом то карту, то дневник.       — Номера страниц, — наконец выдохнул капитан.       — Что? — уже чувствуя сладость гениальной разгадки, с детским блеском в глазах шепнула я.       — Номера страниц! — радостно объявил капитан. Он прихлопнул в ладоши, чуть ли не подпрыгнул, и снова раскрыл девяностую страницу. Не осталось сомнений, что в гениальную капитанскую головушку снизошла разгадка — верная и неоспоримая. — Нам нужны номера страниц, которые начинаются этими фразами. Это шифр Оттендорфа наоборот.       — Что…? — теперь уже более непонимающе, чем радостно, я изогнула бровь и сложила руки на груди.       — Смотри! — он схватил бумажку и чернильницу. — Девяностая страница начинается этими словами, — его палец ткнул в текст на карте. Пират записал номер страницы на листке и перелистнул до следующей нужной страницы. — Здесь, где написано «откуда отплыл корвет», страница одиннадцатая, — цифра появилась на листочке. — Дальше, — он снова листнул дневник, пока не наткнулся на слова «После найденного Жоффреем», — номер страницы сорок два, — и эта цифра была выписана на листке. — А с последней фразы начинается самая первая страница. — Воробей черканул длинную единицу без хвостика, а после приписал к стройному ряду выписанных чисел обозначенное на карте одинокое «W». Я бессмысленно глядела на бумагу, постепенно понимая весь смысл. Но окончательно поняла только тогда, когда Джек небрежно расставил значки градусов, минут и секунд в ряде чисел, а после резко кинул перо в чернильницу, выпрямился и сложил руки на груди, ослепив меня самодовольнейшей, хитрющей улыбкой: — Вот наши координаты.       На отдельном листочке чернели выписанные цифры, соединившиеся в долготу: «90°11'42.1"W». Я поражённо хлопнула ресницами и не удержала челюсть от фееричного падения. Взгляд Воробья источал красноречивое «Это было просто», в ответ на что я могла лишь нервно похихикивать, в тайне слушая внутренний голос, шепчущий, что я бы в жизни до такого не додумалась.       — Гений, — едва уловимо прошептала я одними губами.       Тем временем Воробей выписал на листок первую часть координат, широту, найденную на Исла-Сантос. По столу хлопнула другая, большая карта карибской акватории. Я развернула её уголки и прижала бутылкой к столу, дабы не сворачивалась. И теперь, когда перед нами во всей красе предстало чёткое местонахождение острова Дьявола, хранящего в своих недрах заветный амулет, мы, сгорая от нетерпения, пустились в его поиски на карте. Географический циркуль в руке Джека шастал по островкам, пока не переступил через Кубу, мимо Флориды, и остановился в точности посередине Мексиканского залива. Именно там широта и долгота соединялись в заветной точке «25°12'59.7"N 90°11'42.1"W». Именно там лежал остров Дьявола. Именно туда лежит наш путь.       Я зачарованно глядела, как Джек отмечает пункт назначения, и когда посередине Мексиканского залива появился тот-самый-крестик, с души словно бы камень рухнул: осталась последняя дорога, финишная прямая. Очень дальняя, неизвестная, опасная, но финальная. Торжествующие взгляды встретились. Я отзеркалила его улыбку так что свело скулы. Спустя несколько секунд идеальной тишины, в которой слышался стук собственного сердца, я не выдержала.       — Да-а!!! — я подпрыгнула на месте, и наплевав на все образы неприступной самостоятельной женщины, стиснула Джека в объятьях. Тот без раздумий ответил на мой порыв, обхватил меня руками и, приподняв, покружился со мной в охапке. Наверное, счастливый смех был слышен во всех уголках шхуны…       К разбитому на холме лагерю мы летели на крыльях восторга. Триумф подгонял нас в спины попутным ветром, трава словно пружинила, отталкиваться от земли было так легко, что казалось вот-вот и взлетим; и будто бы даже деревья расступались. Предрассветный холодный сумрак постепенно принялась разбавлять робкая розовая заря. Первые пташки начинали щебетать, радуясь новому дню вместе со мной. Вырвавшись из леса, мы рванули в лагерь.       — Подъём! Подъём, други! — жизнерадостно заголосил Воробей. Заспанные матросские лица поднимались над землёй, несмышлёно хлопали глазами, но долго никто не возился: привычка вскакивать при малейшем намёке на опасность сработала без изъяна, и добрая половина пиратов подскочила сразу же, не поняв положительный посыл капитанского голоса. Я столкнулась с Гиббсом лицом к лицу.       — В чём дело, кэп? — хмуро прогундосил он, поправляя смявшиеся полы жилета.       Джек обернулся к нему со скоростью вертолётного винта. Его улыбка слегка удивила старпома.       — У нас есть курс, Гиббс.       Видно, новость сразу же обрадовала разбуженных матросов, и загудели возбуждённые голоса. Однако среди них услышался мимолётный вопрос, который стукнул в разум молотком:       — Джек, а как же подсказки, за которыми мы приплыли сюда?       Воробей скривился и на развороте махнул рукой.       — Вперёд.       Я удивлённо похлопала глазами. Команда не затратила на сборы долгого времени, и уже спустя пару минут первые ряды обнадёженной команды покатились со склона холма. Я направилась было вслед за Джеком, пока нечто позабытое в радости внезапно не всплыло в мыслях неприятным ударом:       — Постойте! Как же Тим, — взгляд забегал по полю меж деревьев, но в ответ получил лишь безрадостный вид Джека с закаченными глазами.       — А чёрт с ним, — ляпнул боцман сэр Хоггарт. — Пусть сам за свою дурь расплачивается.       Никто не разделил моего мнения, что бросить парня в такой глуши сродни предательству, и помянув его не самым лестным словом, команда засеменила дальше.       — Джек. Мисс Оксана, — Гиббс тронул меня за плечо, заставляя обернуться. — Я видел Тима в лесу. — Я напряглась и вопросительно воззрилась на старпома. — Он сказал оставить его. Попросил, чтобы вы не держали зла, и передал… — Гиббс запустил руку за полу кафтана. На свет показался тканевый лоскуток, — это.       Я зачарованно развернула тряпицу. Список указаний, выбитых на ней, сразу стал ясен. Справа зашуршало. Джек оттеснил Гиббса и выхватил ткань. Чёрные глаза пробежались по строкам и обратились ко мне.       — Это те самые подсказки? — кисло улыбнулась я и получила в ответ утверждающую улыбку.       Я покачала головой и трусцой направилась со склона холма впереди всех. Что ж, заставлять человека изменить его собственный выбор было бы против чести. Тим сам решил остаться, и всё, что я могу сделать — поблагодарить провидение, что он нашёл искомые подсказки «как достать амулет» — и, главное, передал в наши руки. Исходя из чести, или любовных побуждений — это уже не является важным. Уж точно не таким важным, как то, что теперь у нас есть верный курс. Курс, который положит конец всему, что не даёт покоя не первый месяц. Курс, который завершит дело, начатое пятнадцать лет назад на этом самом месте. Начатое Розой Киджерой.