Часть 15.
21 апреля 2020 г. в 16:21
Легкое теплое дуновение воздуха щекочет нос. Бенкендорф морщится, утыкается лицом в грубую ткань шинели, и, не выдержав, оглушительно чихает. И окончательно просыпается.
Воспоминания о пережитом наваливаются сразу и безнадежно. Внутренний голос резонно советует не открывать глаза.
Почему бы и нет, — равнодушно думает Бенкендорф. — Можно попробовать пережить еще один круг с закрытыми глазами. Исключительно в качестве эксперимента. Все равно будет та же мерзость, что и раньше.
Да и смотреть-то тебе теперь не на кого, — услужливо подсказывает память и внутренности Александра Христофоровича сжимает в кровавый ком безжалостная железная рука отчаяния.
Вполне себе человеческая, из крови и плоти, горячая со сна рука обхватывает его со спины и ложится на грудь. Бенкендорф распахивает глаза и упирается взглядом в белое подсвеченное снаружи солнцем полотнище палатки. Он медленно заводит руку за спину и натыкается на крепкое, знакомое до мельчайших подробностей бедро.
— Мфм, — сонно и одобрительно бурчит кто-то сзади голосом Орлова и чем-то щекочет Александру Христофоровичу шею.
Бенкендорф рывком переворачивается на другой бок и приподнимается на локте. Потревоженный Орлов недовольно открывает один глаз.
— Чего ты вскочил? — голос у него хриплый и разморенный со сна. — Рано же еще.
— Леша, — тихо и жалобно произносит Александр Христофорович, глядя во все глаза и боясь моргнуть. — Ты здесь…
Орлов открывает второй глаз.
— А где ж мне еще быть? — подтверждает он свое присутствие и подозрительно прищуривается. — Или ты кого-то другого ожидал увидеть?
— Подожди, — Бенкендорф трет лицо рукой, пытаясь успокоить истошно колотящееся сердце. — А где мы сейчас? Ты помнишь, что было перед этим?
— Однако, — тянет Орлов, уже окончательно просыпаясь. — Нет, ну мы конечно немало вчера выпили, но не настолько же. Не припомню, чтобы похмелье вызывало у тебя такую реакцию.
— Вчера выпили, — слабым голосом повторяет Бенкендорф.
— Ну да, вчера, Саша, вчера. Сначала высочайший смотр, потом этот олух блаженный со своим ящиком шампанского. Ну, а дальше мы уже сами по наклонной пошли.
— Подожди, какой олух? — переспрашивает Александр Христофорович и хватает Орлова за локоть. — Муравьев-Апостол?
— Да вроде. Трубецкой, по-моему, так его отрекомендовал, — Орлов пожимает плечами, облизывает губы и тянется за флягой в изголовье. — Я, кажется, тоже вчера слегка перестарался.
— Трубецкой… — с зарождающейся где-то под ложечкой надеждой Бенкендорф следит за рукой Орлова и взгляд его падает на небрежно сброшенный там же, в изголовье, мундир. Его мундир. Его родной, привычный, настоящий мундир. Крохотный мир внутри палатки, и так залитый рассеянным солнцем, светлеет настолько, что становится больно смотреть и больно дышать.
— Александр Палыч уж больно благодушен вчера был. Не знаю, как ты, а я до конца поверить не мог, что мы стоим там все с этими бокалами и пьем вот так просто за победу. Это понятно, что его великий князь уговорил, но все-таки… А Муравьева этого попрут из армии, как есть попрут. Если не за это дело, так за что-нибудь другое, с такими-то фортелями.
— А может не попрут? — глупая счастливая улыбка расплывается на лице Бенкендорфа.
— Может не попрут, — покладисто соглашается Орлов. — Может пожалеют. А может и путное из него что-нибудь выйдет.
— Выйдет, обязательно выйдет, — в счастливой уверенности заявляет Александр Христофорович и вдруг становится серьезным. — Погоди, какой великий князь?
— В смысле, какой? — Орлов смотрит на него, как на слабоумного. — Николай Павлович, конечно.
Бенкендорф ошарашенно хлопает глазами.
— Оно и понятно, — продолжает Орлов, снова отхлебывая из фляги. — Сам такой же молодой, горячий и безголовый, вот и вступился за товарища по разуму. Его-то побег в армию сколько шуму наделал.
— Побег? — брови Бенкендорфа ползут вверх.
— Чернышев, говорят, когда узнал, кто к его офицерам тайком прибился и вместе с ними в атаку ходил, чуть богу душу не отдал с перепугу, — Орлов смеется, откидывается на спину и глядит в полотняный потолок. — Думал, не сносить ему головы, раз такое допустил. А его высочество молодцом себя показал, ничуть не хуже старших братьев. Кто бы мог подумать? Государь отругал его конечно, как положено. Розог пообещал, как мальчишке бестолковому. Но у него на лбу написано было, что втайне гордится младшим братом.
— Вы его недооцениваете все, — обиженно бормочет Бенкендорф.
— Ламздорф вылетел в отставку, как пробка из бутылки. За то, что не уследил.
— Туда ему и дорога, — злорадно думает Александр Христофорович.
— Мамашу-императрицу, говорят, чуть удар не хватил. Рвет и мечет, и ждет возвращения сыновей. Чует мое сердце, достанется на орехи и его величеству, и его высочеству.
Бенкендорф боязливо вздрагивает.
— Поговаривают, кстати, — Орлов приподнимается на локте и прищуривается. — Что к побегу Николая Павловича в армию и ты руку приложил.
— Я? — в священном ужасе переспрашивает Бенкендорф.
Образ разъяренной императрицы, мечущей громы и молнии, подкрепленный чем-то очень похожим на гильотину на заднем плане, встает перед глазами в полный рост, и в палатке ощутимо темнеет.
— Ну, может не буквально, — беспечно продолжает Орлов. — Но мировоззренчески, так сказать.
— К-кто поговаривает?
— Да много кто, — взгляд у Орлова становится подозрительным. — Погоди-ка, это тебя не на молоденьких ли потянуло, а?
Образ разъяренной императрицы немедленно меркнет, вытесняемый гневно топорщащимися усами.
Бенкендорф перекатывается на живот и пригвождает Орлова к земле. Тот удивленно выгибает бровь.
— Теперь я могу авторитетно заявить, что во всех мирах и во все времена любил и люблю только тебя.
— Ага, — деловито хмыкает Орлов. — А доказательства?
Бенкендорф впивается Алексею в губы словно в первый и последний раз. Глаза начинает предательски щипать.
— Леш, — вдруг хрюкает он совершенно несолидно. — А лошадь твоя где?
— Лошадь? Снаружи привязана. Куда же я без лошади… — Орлов осекается, кладет руку Бенкендорфу на лоб и глядит обеспокоенно. — Саша, да ты здоров ли?
— Здоров, — шепчет Бенкендорф, утыкаясь носом в родную щеку, и закрывает глаза в сладкой неге. — И счастлив.