***
Люциферу, наверное, просто приснилось, как к его губам — сухим-неприветливым — с сахарным-тягучим «Люци» прижались чужие губы — пушистые-теплые. Люцифер, наверное, просто был в аффекте от чужой ангельской-взбалмошной энергетики, когда позволил широким ладоням стыдливо обхватить шею, узловатым пальцам огладить затылок. Люцифер, наверное, зря позволил этому произойти в — так удачно — пустых лабиринтах коридора. Ему, несомненно, нравится такая податливость Дино: в самом целомудренном смысле этого слова; Дино только смотрит из-под белесых ресниц осуждающе и вздрагивает одними крыльями — Люцифер так хочет видеть, как краплаковыми слезинками перескакивает с пера на перо кровь; он так ненавидит чужую выработанную годами божескую снисходительность, и так хочет видеть, как она разлетится вдребезги о возвышающуюся над ней провокацию; он так хочет Дино, и хочет вспороть его напускную правильность, и потянуть за — Люцифер поставил на кон все, будучи уверенным в своей правоте — ласковые-шелковистые волосы со спины, открывая виды на бесстыдно разукрашенную шею. Они вместе — грандиозное разочарование своих отцов, дорога к Аду, но выложенная острой калькой нарушенного запрета. Они вместе, и Люцифер бесполезно скрывает надменность на лице: его самоуверенность стремительно бьет по вискам; они вместе, и Дино страшно боится не чужого напускного превосходства, а факта нахождения рядом. Они рядом, и буквально на волоске от неминуемого столкновения, и от него они погибнут так же, как трагически погибла Вики. Дино вечно на волоске от искушения собственного греха в лице Люцифера — его ангельское терпение стоит дьявольских усилий, — а Люциферу щекотливо-интересно наблюдать за чужими метаниями — оправдал имя сына Сатаны.***
На обиженно сморщенный нос Вики невозможно отреагировать без улыбки; Дино улыбается как-то виновато-криво, и вместо «прости» кидает, мол, да, обидно, но правда. Обидно, но правда в том, что перед тем, как улететь, Дино целовал Люцифера так отчаянно-напористо — под стать своей натуре; в том, как сливалась небесная лазурь его глаз со злой кровавостью чужих в одно целое, в страшное — но такое красивое во всей своей неправильности — преступление. Они слились в черно-белое, бело-черное так же быстро, как взорвались над пропастью всеобъемлющего греха; так же быстро, как забылись в липкой толщине пройденного, но по разные толщины измерения, в разных нормах морали, зарываясь глубже во грехи и искупая их Страданием. Два паззла, раскрошенные, недостающие в идиллии картинки; небеса, упавшие в мгновение раскатистым грохотом; компас без стрелки в разговоре о морали. Полный, проще говоря, провал.