Иная роль

      Джон чувствовал себя призраком, навязчиво преследующим людей. Призраком, не желающим отпустить мечту и обрести покой. Но теперь-то он должен быть счастлив, не так ли? Его семья, они же не оттолкнули его. Приняли, несмотря на ужасный облик. И как смеет он сейчас хоть в чем-то сомневаться? Разве не о семье Джон так долго мечтал?        Уже на следующий день удалось найти работу с поденной оплатой — разгружать ящики в доках. Не хотелось стать для Марджери обузой. Заканчивая работу раньше нее, он проводил время с сыном. То были часы, наполненные тихой радостью общения, смешанной с горьким ощущением беспомощности перед его болезнью. Джек оказался стойким мальчиком. Он безоговорочно принял его как отца, называл папой, без страха заглядывал Джону в лицо. И сердце наполнялось чем-то новым: отеческой любовью и желанием уберечь своего ребенка от всех невзгод. Желанием любым способом — заработать или украсть — найти деньги на врача и лекарства.       Марджери не называла его по имени. Со старым он для нее умер, к новому она привыкнуть не могла или не хотела. Старалась избегать любого прямого обращения, а если не получалось, называла "муж", каждый раз смущенно улыбаясь. Это неизбежно создавало чувство обоюдной неловкости. В первый же вечер Джон решил спать на полу. Это никак не навредило бы ему, заболеть он не мог, а удобство вещь необязательная. И это позволило бы ей привыкнуть. Но Марджери твердо заявила, что спать они будут вместе. Так положено. Она старалась все делать как положено. Они были мужем и женой когда-то. А сейчас их связывал только Джек. И только ради сына Джон постарается полюбить ее снова. Забыть о прошлом, вычеркнуть, чтобы не чувствовать боль. Забыть, будто это был всего лишь сон, подавить ноющие воспоминания. Перешагнуть через себя и создать новое будущее.       Как только сыну станет хоть чуточку лучше, Джон начнет работать круглыми сутками. Соберет денег и увезет их из этого грязного города. На побережье. Где воздух чистый, где легко дышать полной грудью. Где все внове и ничто не напомнит о былом... Там Джек поправится, начнет носиться с местными мальчишками в полосе прибоя, с радостным визгом убегая от накатывающих волн.       Но лучше не становилось. Звено, соединившее семью, распалось. Оказалось слишком тонким и хрупким для этого мира. И Джон не знал благодарить ли судьбу за то, что хоть кратко, но позволила познакомиться с сыном, или проклинать за то, что отобрала едва обретенное. Он сам переодел Джека в лучшую одежду: Марджери, кажется, еще не до конца осознала произошедшее, сидела глядя в пустоту и будто над чем-то раздумывая. Он поднялся.       — Пойду, договорюсь с гробовщиком.       Она вскинула голову.       — Этого не нужно.       — Что?       — Не нужно договариваться с гробовщиком.       Джон непонимающе глядел на свою жену. А потом постарался произнести как можно мягче:       — Наш сын умер, Марджери.       Она вскочила и подошла к нему вплотную.       — Нет-нет. Сейчас ты пойдешь к тому доктору. Франкенштейну. Пускай он сотворит чудо. Пускай вернет нам сына!       — Ты не понимаешь, что говоришь, — растерялся Джон.       — Он снова будет с нами... Он снова будет жить. И больше не будет болеть и кашлять кровью! Он больше не умрет!       — Ты просишь выжечь из него все человеческое? Сделать из него безбожного монстра, который сейчас стоит перед тобой? Превратить в жуткую бледную нежить?! Что за жизнь его ждет? Ведь он никогда не вырастет, не сможет обрести любовь. Нет, пожалуйста... Не проси меня об этом. Лицо жены, все исчерченное ранними морщинами, стало еще более хмурым.       — Послушай меня. Забери его и верни мне живого сына! Или уходи. И не возвращайся. Я не смогу больше на тебя смотреть, если ты дашь ему остаться таким, хотя можешь спасти.       Слова хлестали, словно пощечины, в глазах потемнело.       — Марджери...       — Верни его таким как прежде! Или навсегда покинь этот дом!       Джон бросил последний долгий взгляд на сына. И, развернулся к двери. В спину ему неслось:       — Так-то ты любишь собственное дитя?! Убирайся! Ты и вправду чудовище, бессердечный монстр!       Не оглядываясь, он закрыл за собой дверь. О, Джон понимал, что жестокие слова сказаны были не со зла. То кричало отчаяние матери, потерявшей единственного ребенка. Может быть, когда-нибудь они и смогли бы стать настоящей семьей. Если бы сырой и ядовитый воздух, полный губительного смрада и гари, не сточил маленькую шестеренку, после чего механизм был непоправимо разрушен.       Джон потерял счет времени, не пошел на работу. Он куда-то брел, где-то сидел, на что-то долго смотрел. Все действия истирались из памяти по мере завершения. Почти сутки он провел на берегу, глядя на корабли. А потом вдруг каким-то образом оказался перед домом мисс Айвз и увидел, как несколько мужчин, все одетые в черное, вынесли узкий, темного дерева гроб. Среди них был и Виктор. Спрятавшись за каменным столбом ворот, Джон не мог справиться с собой. Не мог поверить в происходящее. Боже, она ведь так молода! Это неправильно, несправедливо. Это невозможно. Подняв воротник, он следовал за неспешно, с достоинством едущим траурным экипажем. О, как больно, какую невыносимую боль он испытывал. Не успел. Не уберег. Не защитил. Погнался не за прошлым даже, за тенью прошлого и... И теперь прячется за кладбищенской стеной, точно преступник, подглядывая как гроб с мисс Айвз засыпают землей. И бесполезно взывать к богу, вопрошая — почему? Бог, в которого она так верила, слеп и глух. И уж конечно не снизойдет для ответа не верующему в него.       С трудом Джон дождался, пока разойдутся скорбящие и медленно приблизился к могиле. Черная земля холмом возвышалась над потревоженной, побитой холодом травой. Огромный букет белых цветов укрывал последнюю постель мисс Айвз, словно пуховое одеяло. Опустившись на колени он коснулся пальцами холодных комьев. Надгробие, поставленное в изголовье, раздавило все его самообладание, а выгравированое имя жгло глаза. Он смаргивал слезы, смотрел на надгробие и снова моргал.       О, почему он так вынослив? Почему не может упасть от усталости, забыться, освободиться хоть на время от удушающего горя? Устроившись в ногах могилы, он прижался щекой к рыхлой холодной земле. Из горла то и дело вырывался тихий вой, подобный звериному, он смешивался с протяжными стонами ветра, гуляющего меж каменных плит и шорохом листвы. Мир утратил краски, тени, объем — небо заволокло тучами и кладбище погрузилось в вечерние сумерки, а потом и в глубокую ночь. Свернувшись, словно собака у ног хозяина, Джон Клэр не шевелился. Ему хотелось раствориться, впитаться в почву, чтобы стать ближе к той, чье имя произнести было невыносимо. На него налетали листья, гонимые порывами ветра, липли к плащу. Он не уйдет. Останется жить на этой могиле. Будет приносить цветы, выпалывать сорняки, ухаживать за надгробным камнем... А ночью будет спать в ее ногах. И так будет вечность. Пока его мучительное и бессмысленное существование не прекратиться и тело не истлеет.       Плотные облака совсем завесили луну, густая тьма окутала его со всех сторон. Только цветы еле видно белели совсем рядом. В полной тишине слышно было, как мимо медленно цокала копытами лошадь. Каждый шаг животного звуком напоминал выстрел. Странно было, что лошадь остановилась как раз с противоположной стороны кирпичной стены. Нахмурившись, Джон приподнялся. Он чувствовал неладное и, когда на кладбищенскую стену кто-то вдруг поставил фонарь с зажженной внутри свечой, бесшумно скрылся в тени. Вскоре сверху появилась голова, молодой мужчина подтянулся, и спрыгнул по эту сторону ограды. Фонарь всего на мгновение осветил его лицо, но Джон узнал его.       Держа в руках лопату, доктор Франкенштейн шел прямо ему навстречу, склоняясь к каждому надгробию. Необъяснимое раздражение нахлынуло на Джона и он, сунув руки в карманы, возник перед ним как раз напротив свежей могилы.       Стоило фонарю выхватить из тьмы зловеще высокую фигуру, Виктор приглушенно вскрикнул и отступил. Джон презрительно скривил губы:       — Разве может человек науки верить в призраков? Ответь, доктор Франкенштейн.       — Это было неожиданно, вот и все, — его дрожащий поначалу голос зазвучал увереннее. — Что ты здесь делаешь?       — Ты удивишься, но я тоже знал ее. Может быть, даже получше тебя. Так зачем вернулся сюда ты, демон?       — Мой барометр показал грозу. Сегодня будет гроза.       — И что ж с того?       — О, будто ты не знаешь... Я верну ее к жизни, — вдохновленно зашептал доктор. — Теперь у меня достаточно опыта, чтобы все сделать быстро и с минимальными повреждениями. Она будет прекрасна, она будет...       Одним движением Джон схватил его за горло, лишая возможности дышать.       — Ты понимаешь, что сейчас говоришь? — яростно прошипел он, с удовольствием глядя, как распахиваются в ужасе глаза его молодого "отца". — Она обрела покой... А ты хочешь выкопать и воскресить, изнасиловав ее душу! Осквернить все, во что она верила... Только в угоду своему тщеславию, в угоду своей науке! Мерзкий человек...        Разжав пальцы он вытер ладонь о плащ, будто испачкавшись обо что-то. Пытаясь отдышаться, Виктор тер шею и кашлял.       — Выслушай!.. Она умерла вынужденно. Ее укусил... Укусило существо, столь древнее и могущественное, что сопротивляться его власти в одиночку она была не в силах. Он тащил ее во тьму. И когда... когда она снова встретила друга, она вынуждена была попросить убить ее. Чтобы умереть чистой, чтобы темные силы не добрались до ее души. И это был на тот момент единственный — поверь! — выход.       Как хорошо, что проклятый Франкенштейн не видел его лица в тот момент. Не видел, какой сокрушительный удар нанесли его слова. Горькое чувство вины поглотило его, Джон стиснул зубы. Это его вина, что он оставил ее совсем одну перед лицом кромешного мрака. Слова доктора едва доходили до его слуха.       — Она не должна была умереть. Мы все, мистер Мюррей, мистер Чандлер, я... Все, кто был на похоронах сегодня, чувствуем свою вину за случившееся, — голос Франкенштейна стал звонче от сдерживаемых слез. — Пусти меня к ней, демон! Я хочу попросить прощения!       Оттолкнув его, доктор схватился за лопату. О, как бы Джон сам хотел попросить прощения! Валяться в ногах, умоляя о снисхождении. Он ведь мог быть с ней хотя бы днем, продолжать работать телохранителем. Оставить ее было чудовищной, фатальной ошибкой... Жестокая, ненавистная жизнь!       — У Лили было печальное прошлое. Всю жизнь она занималась проституцией и это отразилось на ней после перерождения, — бормотал доктор. Лопата замедлилась, воспоминания все еще заметно ранили его. — Доброта и мечтательность Протея быстро проросли в ожившем сердце... Представь, только представь, какой будет она. Человечной! Прекрасной... О, она станет невыразимо прекрасной.       — Разве она станет прежней? — нельзя, нельзя пускать в свое сердце надежду!       — Она может стать прежней, может стать лучше. Она будет сильнее. И ни для одного вампира она больше не будет представлять никакого интереса...       Мысли спутались. Глядя, как неумело, суетливо его создатель работает лопатой, Джон вдруг понял что не хочет его останавливать.       — Складывается впечатление, что твоими устами меня искушает сам Дьявол, — он отвернулся. Презрение к самому себе разлилось внутри ядом, заполняя каждую клетку. Он хуже, да, много хуже, чем Франкенштейн...       Виктор откинул еще лопату земли.       — Искушение?.. Где же? Всего лишь разум. Это разумное решение.       — Не для меня. И я позволю тебе сделать это, только если выполнишь, наконец, свое обещание.       — Ты хочешь...       Лопата остановилась. В наступившей тишине слышно было звяканье лошадиной сбруи по ту сторону ограды. — Что же ты перестал копать, Франкенштейн? Мысль о том, что твое прекрасное создание будет со мной тебе отвратительна? — вопрос был полон горького злорадства. — Тебе не стоит беспокоится. Я не собираюсь силой заставлять ее быть рядом. Только, если сама захочет. Нет — я стану ей братом, другом. Тем, кем она пожелает.       — Я уверен, память полностью вернется к ней, — осторожно проговорил доктор. Намекая, что Джон не сможет стать для нее кем-то новым.       — Я на это очень надеюсь, "отец".       После минутного замешательства, доктор согласно кивнул.       — Тогда, помоги мне копать. Один я до грозы не управлюсь, времени мало.       Прежде чем взять протянутую лопату, Джон аккуратно убрал с могилы цветы. И позволил своему создателю держать бездыханное тело, пока засыпал пустой гроб, пока стряхивал с травы землю и укладывал букет обратно. Но потом уж забрал мисс Айвз и осторожно, будто она спала, донес до экипажа, дожидавшегося за стеной. Франкенштейн сел на козлы и хлестнул лошадь. Дождь, начавшийся неспешно, смоет все следы вторжения. Теперь необходимо было спешить.