***
В Аду Мудзан понял одну банальную истину — ему стоило умереть ещё в утробе матери или от болезни в юности. Черт возьми, да при любом другом удобном случае, лишь бы в самом начале закончить глупый фарс, проклятую игру в всесильное и совершенное существо, что привело его душу к состоянию абсолютной потерянности. Не успей он натворить грехов, ждал бы его Рай, а за ним и перерождение, и прекрасное тело, и новая чудесная жизнь. Только вот Кибутсуджи был слишком упёртым, решил жить наперекор злодейке Судьбе, каждый день испытывая одну только боль. Да, конечно, все муки вроде как окупились — став демоном, он получил чудесную возможность отыграться на всех тех лицемерных созданиях, которые пророчили ему смерть. Но какой ценой? Ценой хвалёного Божественного Правосудия. Он попал в Ад. Изначально Кибутсуджи пытался понять, как именно его, провалившегося на самое дно, будут наказывать. Он ведь потерял физическое тело, от того и страдать не должен. Тела нет, нет нервных окончаний, нет нейронных сетей, поэтому не должно быть никакой боли, так? Но Мудзан какого-то чёрта страдал и страдал знатно. Ад — не какие-то там шутки. Это место, куда попадают только самые отбитые грешники. Среди живых ходит молва, что убийцы, воры, прилюбодеи и другие «отбросы» никогда оттуда не возвращаются — не более, чем утешение для слабых, что не были в состоянии противостоять сим индивидам. Стоит упомянуть, что большинство слухов лжёт чаще, чем опадают листья осенью, этот — не исключение. В мире нет ничего вечного, даже такое громкое «навсегда» — не более, чем детский лепет. И Рай, и Ад для смертного только кажутся бесконечными, а на деле всё зависит от кармы, которую душа накопила за свою короткую жизнь — так считают буддисты, так есть на самом деле. Ты можешь видеть чудесные грёзы в Раю неделю, месяц, сотни лет, а потом быть перерожденным. Тебя могут отправить на «ресоциализацию» в пучину мук и страданий, наказывать за ошибки прошлого, перевоспитывать кнутом без пряника хоть сроком в пару дней, хоть десятки адских лет, хоть в миллион раз больше — в любом случае ты будешь обязательно возвращен на Землю. Только так колесо Сансары сможет сделать свой долгожданный оборот. Мудзан накопил, наверное, самую отвратительную карму за всю историю человечества. Страдать ему за это пришлось десятки сотен тысяч адских лет, когда же на Земле едва ли минуло столетие. Впрочем, он не считал. Охотники и их выжившие близкие молвили, что Ад — весьма достойное для демонов и Кибутсуджи наказание. Только вот они и понятия не имели настолько же страшно тут, внизу. Любой смертный в здравом уме, увидев то, что происходит в самой глубине этой чёрной пучины, молил бы о прекращении показа ему сего зрелища. Просил бы отпустить несчастных, что упали сюда за свои деяния. Наказание ведь не должно стоить больше, чем совершенное преступление, так? Но, видимо, в Аду знали только о геометрической прогрессии. Наказания с каждым днём были страшнее и мучительнее предыдущих: Кибутсуджи медленно разрывали на части трёхглавые церберы, хрупкую плоть линчевали на тысячи кусочков тупые клинки, Мудзана сжигали живьём, топили в магме и кислотах, отравляли ядами насекомых, бросали в огненной пустыне и ледяной тундре, а потом черные тени вновь его восстанавливали, соединяли воедино оторванные конечности нитями из ржавой меди, «обрабатывали» раны солью, «лечили» ожоги, сдирая обгоревшую кожу… Лишь бы поскорее повторить очередную пытку. Снова… И снова… Единственная радость прародителя состояла в том, что даже демоны Ада работали посменно. Как только одни чёрные безликие фигуры брали «отгул», им на замену приходили новые, но этот короткий тайм-аут всегда давал ему маленькую надежду на то, что когда-нибудь всё действительно прекратится. Однако, через пару минут приходили очередные надзиратели с какими-то далёкими, но уже частично знакомыми, жуткими, механическими, безразличными и пустыми голосами. Под свои нечленораздельные речи они продолжали пытки. Боль была абсолютно везде: в визуальных связках, сухожилиях, суставах, костях, кровеносных сосудах и даже в самих нервах. Она никак не кончалась. Она становилась всё сильнее с каждым часом пребывания в этом ужасном месте. Были муки. Был Кибутсуджи. Была «справедливость». — Чем я это заслужил? — вялым шёпотом спрашивал он. В первое же своё столетие Кибутсуджи потерял счёт жертвам его демонической натуры, но никогда не задумывался о том, чтобы его возобновить. Он не знал имён тех, кого погубил и даже не помнил их лиц. Мудзан в последнюю очередь хотел принимать факт того, что большинство страданий является результатом его полного безразличия к чужим жизням. Поэтому он активно искал иную причину, какое-либо оправдание. — Почему же меня настолько сильно ненавидят Боги? — вскрикивал он в отчаянии, пока позвоночник медленно вырывали из его духовного тела. Мудзан считал, что не заслужил ни одной из тех ужасных пыток по одной лишь причине — людей он убивал значительно гуманнее и быстрее, старался управиться за один единственный удар. Исключения были, конечно. Если жертвы не были слишком живучими столпами, мерзкими упёртыми охотниками или подобранным им одичавшим демоническим отребьем, которое не приносило абсолютно никакой пользы, нагло лгало в лицо и лишь пользовалось его благосклонностью… То он не мучал обделённых силой и разумом слабаков, свою пищу, этих маленьких насекомых под его ногами. Однако, даже такие отвратительные пытки, которые он переживал каждый день, каждый час, каждую минуту… Говоря начистоту, ему даже в голову не приходило использовать что-то подобное в качестве наказания для подчинённых или пойманных охотников. — Почему они считают, что это только моя вина? — срывался на крик он, когда очередной гвоздь пробивал хрупкий сустав, вызывая мощный электрический импульс. Виноваты родители, что не смогли дать ему здоровое и сильное тело. Виноваты доктора, что не смогли спасти его. Мудзан и понятия не имел, что когда-нибудь какое-то лекарство из какого-то цветка, что просто должно было его вылечить, обратит его в кровожадное чудовище. Откуда же ему было знать о последствиях? Его никто не предупредил, ему никто не помог, его никто не спас… Так почему вина лежит только на нём? — Если судить по «справедливости», то доктор, который скормил мне то зелье — единственный, кто воистину виновен в чудовищном голоде демонов, в нашей слабости к Солнцу и во всех тех смертях невинных людей, которые последовали позже, — в перерывах между криками боли и отчаяния говорил он адским теням, надеясь, что они прислушаются и проявят хоть капельку сдержанности и милосердия. — Неужели только я виноват в этом? Я просто хотел жить. Иными словами, Кибутсуджи только и делал, что искал виноватых вокруг, пытаясь хоть как-то утешить и оправдать себя. Лишь потом, на последней стадии принятия, пришло раскаяние. Мудзан перешёл свою грань, свой болевой порог, прибывая пару столетий в Аду. У него уже не осталось ни былой гордыни, ни надменности, ни честолюбия, поэтому, вспоминая все те страшные ошибки, что он совершил, будучи демоном, Кибутсуджи начал просить Богов прекратить. Мудзан хотел просить прощения устами, но не мог произнести и слова. Жидкий раскаленный свинец прожёг все его связки. Прародитель готов был лить слёзы раскаяния, но и этого не мог. Глаза выкололи отравленными иглами, оставляя вместо слёзных желез страшные опухоли. Он не мог сложить руки в молитвенном жесте — их прибили к стене толстыми металлическими кольями. Мудзан честно старался терпеть и успешно справлялся первые столетия, но вскоре это стало невыносимо. Он сломался. Просто сдался. Перестал оправдываться, перестал умолять, перестал жалеть себя. Во время принятия очередной дозы пыток, Кибутсуджи наконец-то закинул свою излюбленную гордыню на дно оврага, в котором он обычно «отдыхал» в компании ядовитых змей, скорпионов, сколопендр и токсичного дождя. Он больше не старался отвлечься от боли, как делал это прежде, множество раз повторяя про себя формулы, уравнения реакций и написания различных кандзи. Мудзан начал прилагать все усилия и остатки силы воли на то, чтобы вспомнить лица и имена тех, кого он обратил, убил, съел. Если вспоминал, то обращался к ним поимённо и просил прощения. Если так и не мог вспомнить, то умолял о прощении в разы усерднее. Мудзану казалось, что все эти попытки бессмысленны, тщетны и глупы. Конечно, по мнению всех вокруг, он не заслуживает прощения, он не заслуживает помилования и счастья в целом. Но Кибутсуджи хриплым голосом, сорванным после многочасовых криков, говорил черным силуэтам: — Если мои просьбы и вправду бессмысленны, если никто меня не слушает, то, — мрачно засмеялся он, — пусть так. Я лишь хочу начать сначала. Дайте мне переиграть партию, которую я перевернул с ног на голову. И в какой-то момент боль полностью исчезает. Длинные и холодные руки демонов Ада растворяются в чёрной пучине, оставляя Мудзана в непроглядной тьме. Оставшись один на один со своим сломленным рассудком, он ждал, думал, гадал, когда же ему подадут очередную порцию боли. Не смея пошевелиться, прародитель, «умирая» от скуки и неведомой ранее усталости, периодически проваливался в мир собственных грёз. Было лишь одно сновидение, которое неизменно повторялось. В нём Кибутсуджи стоял на мягкой, но немного прохладной и влажной поверхности, которая щекотала ему пятки и лодыжки. На свежей молодой траве, что переливалась всеми оттенками зелёного, скопились небольшие росинки после утреннего дождя. В каждой такой капельке Мудзан мог видеть отражение огромного жёлтого солнца. Когда же Кибутсуджи решал посмотреть прямо на светило, оно создавало забавные оптические иллюзии в виде бликов, игриво бегающих по нежно-голубому небу. Солнце не обжигало, не причиняло боль и не стремилось спалить демона до костей, лишь ласково гладило фарфоровую бледную кожу. Опуская взор чуточку ниже, красные глаза Мудзана улавливали пушистые ветви глицинии в период её цветения. Не то розовые, не то фиолетовые цветочки легонько покачивались из стороны в сторону, движимые дуновением лёгкого летнего ветерка. Повернув голову налево, Мудзан неизменно мог видеть чью-то тёплую и очаровательную улыбку, однако, демон не мог разглядеть лица того, кому она принадлежала. Кибутсуджи не мог даже предположить, кто способен стоять рядом с ним, оставаясь таким счастливым, поэтому он всегда пытался протянуть руку и прикоснуться к таинственному человеку, но незнакомец в ту же секунду обращался в красно-золотистую пыль. Тогда ледяной ветер, разительно отличающийся от летнего, появлялся из ниоткуда, сметая все яркие лепестки с массивного дерева глицинии, оголяя тонкие ветви. Вскоре и солнце пряталось за серыми тучами, словно скрываясь от морозного потока воздуха. Кибутсуджи вздрагивал, испытывая противное чувство дежавю, когда начинался снегопад. Огромные хлопья кружили в безумном танце, скрывая зелёную траву и оголённые ветви глицинии под белоснежным покровом. Буря набирала обороты. Примерно тогда и становился слышен чей-то отчаянный крик, который явно принадлежал молодому юноше: — Живи! Прошу тебя, живи! — когда же Мудзан пытался обернуться на источник звука, скрытый за некой туманной пеленой, Кибутсуджи мгновенно замирал, опуская взгляд на собственные руки, покрытые кровью. Кровь… Моя? Мудзан просыпался, испуганно вздрагивая. Тьма всё так же неизменно окружала его. Не было ни намека на заросшую высокой травой землю, на такие опасные для демонов цветы, на загадочного человека, на снегопад или на измазанные в крови руки. Абсолютная пустота. Но с каждым днём деталей в его сне становилось всё больше и больше. Появлялись звуки: песнопения птиц, шелест листьев и журчание ручейка неподалеку. Появлялись ароматы: запах свежескошенной травы, цветущей глицинии и летнего дождя. Мудзан то и делал, что пытался досмотреть видение до конца и понять, чья же кровь была на его руках, кто находился рядом с ним вначале сна и кто кричал в той снежной буре, но каждый раз всё обрывалось на самом важном и интересном месте. Но, несмотря на неудачи, Кибутсуджи не сдавался и после пробуждения стремился вновь провалиться в царство Морфея, надеясь получить хоть какие-то ответы. Но… Каждый раз его выбрасывало. Кибутсуджи не знал, сколько минут, дней, недель или месяцев прошло с момента, как он оказался в том странном тёмном месте. Месте без пыток. Лишь позже Мудзан заметил, что там, где его бросили, было весьма тепло. В Аду была комфортная для тела температура — такого на его памяти еще не происходило. Прародитель хотел знать, где же он и почему боли больше нет. Он искал подвох в своём странном сне, постоянно возвращаясь в него, но так ничего и не находил. Придя к единственному доступному ему выводу, что всё это — пытка одиночеством, Мудзан обрадовался, словно он никогда не чувствовал себя счастливее, чем в ту секунду. Но день за днём Кибутсуджи становилось всё страшнее и страшнее. Не происходило ничего от слова «совсем». Не было абсолютно никаких признаков того, что за ним наблюдают адские тени или пытают неподалеку других грешников. Ничего. Во тьме и устрашающей тишине Мудзан, сосредоточившись на своих слуховых органах чувств, начал внимательнее анализировать окружающую его пустошь, надеясь услышать хоть что-то помимо своего собственного сердцебиения. … Сердцебиения? Мудзан всколыхнулся и попытался коснуться собственного тела, чтобы проверить, не бредит ли его рассудок. Кибутсуджи не двигался ранее, потому что просто не видел в этом необходимости и смысла, но пульс был слишком странным приобретением, чтобы его просто проигнорировать. Прародитель постарался двинуть левой рукой, но движение было скованным, казалось, будто он находился под водой. Тело не слушалось. — Что за чертовщина? — выругался про себя Мудзан, пытаясь пошевелить правой ногой. Движение получилось рваным и больше походило на пинок, нежели на элементарную попытку размяться. — Проклятье. Кибутсуджи пришел к выводу, что раз уж он ограничен в свободе передвижения, но ему и без этого весьма комфортно, то переживать не о чём. Он просто наслаждался долгожданным покоем, надеясь, что его больше никто и никогда не потревожит. Сколько же лет он страдал, чтобы заслужить долгожданный отдых? Десятки или сотни тысяч лет в аду? Что касается времени на Земле… Мудзан и думать не смел о нём до того момента, пока привычная тьма не развеялась. И он впервые услышал человеческую речь.***
Свет резал глаза, а второстепенные шумы были излишне громкими. Такая резкая смена обстановки напугала демона, ведь буквально мгновение назад он находился в тишине, где даже криков других грешников слышно не было. Он слышал только своё сердцебиение и иногда иные посторонние звуки, похожие на бульканье. Порой его слух улавливал шёпотки, которые прародитель не мог разобрать и списывал на лепет адских теней или на посттравматический стресс. Так было на протяжении бесконечно долгого времени, но вдруг, без предупреждения, появились непривычные звуки: членораздельная человеческая речь, отвратительный механический писк и стук металлических приборов… — Что за ерунда? — Мудзан хочет возмутиться или сделать хотя бы вдох. Кибутсуджи первые секунды не понимает, почему такое банальное действие не выходит. И демона словно ледяной водой обдало, когда он осознал, что он раньше и не дышал. Но сейчас Мудзан… Задыхался? Секундой позже он чувствует дискомфорт в ноге, словно его кто-то ущипнул. Но… Это была совершенно не та боль, к которой он привык. Кибутсуджи уже осознал, что он больше не в том тёмном и мрачном месте. Мудзан был невероятно счастлив тому, что он каким-то образом выбрался оттуда и искренне надеялся, что ему не привиделся сладкий сон, который в один момент будет развеян ударом кнута по спине. Он не хочет проснуться в Аду. Его ещё раз щипают за пятку и он делает свой первый вдох. Стало заметно больнее. Лёгкие, которые были закрыты, раскрываются, и это неприятное ощущение вызывает вскрик. Он плачет. Поводов много: дискомфорт, схожий с болью, искренняя радость и облегчение. Неужели он искупил свои грехи? Может ли быть так, что он переродился? Если даже догадка верна, то Кибутсуджи не понимает, почему у него остались абсолютно все воспоминания: с момента первого его рождения до ужасных мук в аду. День становления демоном, смерть от солнечных лучей… Солнечных лучей… Мудзан открывает глаза и пытается понять, где он оказался, но видит только то, что находится в радиусе тридцати сантиметров, при чем все вокруг черно-белое и очень размытое. Какая-то мутная дымка в глазах не даёт ему рассмотреть окружение и он вновь опускает веки. Но кожа прекрасно всё чувствует. Кибутсуджи трогают люди и ему неприятно. Ему очень холодно, противно, омерзительно. Он вспоминает руки адских теней и хочет бороться. Хочет, чтобы ему дали долгожданную свободу. — Поздравляю, — говорит бархатный женский голос. — Мальчик. Кибутсуджи пытается посмотреть на источник звука прямо у своего уха. Едва приоткрыв очи, он видит человека в медицинской маске, шапке и халате. Яркий свет режет несчастные глаза и он вновь их прикрывает. Незнакомка вытерла Кибутсуджи теплой и мягкой тканью, на пару секунд согревая, но вскоре она заменила одну злосчастную плёнку на другую, холодный воздух помещения заставил новорожденного продрогнуть от кожи до костей. Мудзана куда-то понесли и он не понимал куда. Он начал паниковать. Воспоминая о том, как его едва не кремировали, заставляли неистово желать немедленно остановить женщину врача. Он хочет ей хоть что-то сказать, но вырывается лишь неразборчивое кряхтение. Связки не слушаются. Акушерка кладет его на что-то мягкое. Мудзан, опасаясь того, что он откроет глаза в гробу, маленькими ручками щупает поверхность. Тёплая. Тяжело вздымается — дышит. Издаёт пульсацию — сердечный ритм. Он через силу приоткрывает глаза и смотрит перед собой. Уставшая женщина со слезами на щеках одарила его самым нежным взглядом, который Мудзан когда-либо видел, она невесомо положила ему на голову свою тонкую руку. — Мой маленький мальчик. Мама так долго ждала тебя. Кибутсуджи стало искренне весело. Он давно не маленький мальчик, а чертовски сильный тысячелетний демон. Если бы глупая девушка вытерла свои слёзы, то наверняка разглядела бы весь потенциал Мудзана. После нежного поцелуя в макушку прародитель осознаёт, что он попросту потерял всё. Он умер, потерял своё тело, а ветер развеял прах и бессмертие вместе с ним. Кибутсуджи теперь не более чем примитивное маленькое и слабое создание, которое даже глазами своими толком пользоваться не может. Его охватило отчаяние и вселенская печаль. Ненависть ко всей ситуации приходит тогда, когда Кибутсуджи наглейшим образом забирают от матери и начинают бесстыдно лапать. Ему это не нравится и он решает дать об этом знать, подарив пинок одному из врачей, но больно было только Мудзану. Он перестает сопротивляться и позволяет себя обтереть, обследовать, взвесить и замерить. — Рост пятьдесят сантиметров. Вес три кило двести грамм. Кибутсуджи недоволен. Конечно, он рад, что Ад больше не будет пытать его несчастную душу, а с его уст не будут срываться молитвы и просьбы прекратить. Но ему, получается, осталось прожить где-то шестьдесят, а в лучшем случае девяносто лет? Ему придется волочить такое жалкое, но до неприличия короткое существование? Чёрт. Его быстро, словно действуя на автомате, обследовали различные люди. У Мудзана прослушали дыхание и сердцебиение, чем-то обработали глаза. Бубнёж врачей Кибутсуджи старался слушать как можно внимательнее, но многие слова он слышал впервые. Медицина явно шагнула вперёд и количество терминов в сотни раз увеличилось. Большинство новых слов имело иностранное происхождение, поэтому Кибутсуджи, как не желал, не смог бы вникнуть во все детали. Поняв лишь то, что у него что-то неладное с сердечным ритмом, прародитель вздохнул. Лучше просто быть не может. Какая же ирония. Но Мудзан настолько сильно устал, что его начало клонить в сон. У него не было даже сил на то, чтобы слать проклятия на весь окружающий мир. Но почему-то прародитель больше всего на свете хотел обратно к матери. Неведомое ранее теплое чувство после первого контакта с девушкой тянуло к ней. Внешне она была один-в-один та самая женщина, что подарила ему жизнь тысячелетие назад. Лишь прическа значительно отличалась, однако, черты лица были теми же. Мудзан чувствует, как на руку ему что-то прицепили и он недовольно щурится, пытаясь рассмотреть очередной раздражитель. Глаза не слушаются, но на расстоянии десяти сантиметров ему всё же удаётся рассмотреть бирку с фамилией матери и временем его рождения. Прародитель вздрогнул. Три иероглифа. Кибутсуджи. Глаза он вновь закрывает, решая не пытать их ни секунды более. Они не привыкли к такому яркому освещению. Значит, ещё не пришло время. — Она не просто выглядит так, как моя погибшая тысячу лет назад мать, — мысленно подмечает он, когда его вновь кладут девушке на грудь. — Она и фамилию отца носит. Это просто не может быть совпадением. Переродилась? Хах… — Ты, наверное, очень устал, — ласково шепчет девушка, проводя большим пальцем по его щеке. Ох, Мудзан устал настолько сильно, что, говоря начистоту, готов даже забить на то, что по какой-то там шкале он не добрал какие-то баллы, а врачи чем-то недовольны. Он решает, что в таком состоянии уж точно ничего сделать не сможет и будет лучше сэкономить силы и хорошенько поспать. Под бархатный голос матери, под её тёплые слова он засыпает. И сон повторяется. Деталей прорисовывается всё больше и больше.***
Когда Кибутсуджи будили, он нервно приоткрывал глаза и смотрел на окружающих полным презрения взглядом. В такие моменты медсестры называли его «очаровашкой». Он же их таковыми не считал. А после того, как ему вкололи какие-то там витамины без предупреждения, прародитель их возненавидел пуще прежнего и потерял какое-либо доверие. — Сейчас комарик укусит, — ярко улыбаясь, сказала девушка. Только не снова… Уж чего, а такой боли Мудзан не ожидал и непроизвольно вскрикнул, пытаясь дать отпор женщине со шприцом. Всего лишь поставив прививку, она знатно его напугала — Кибутсуджи думал, что его маленькое сердце просто лопнет. Как он потом выяснил, подслушивая разговор матери и медсестры, прививка важная — от гепатита В. Первый день его жизни проходил просто ужасно. Он хотел лишь одного — спать, но его бесконечно будили то врачи-неонатологи, то медсестры, то глупые «сокамерники». А больше всего раздражало то, что его кормили чаще медсестры, чем родная мать. Мудзан даже по-детски обиделся на неё. Он всегда знал, что эта женщина уж слишком беспечная, поэтому Кибутсуджи в назидание решил устроить протест и отказался есть то, что ему давали медсестры. Ко всему прочему, аппетита совсем не было. — Твоей маме нездоровится, — нежно сказала девушка, словно читая его мысли. — И эта деваха с таким же милым лицом так хладнокровно вгоняет мне иглы, — думает он раздражённо. — Пока ей не станет лучше, тебе нельзя к ней, ты слабенький и можешь подцепить простуду. Поэтому будь паинькой и кушай то, что дают. Поняв причину её отсутствия — простуда, — Кибутсуджи успокоился и решил пока не вырывать наглой медсестре все волосы на голове, принимая смесь в качестве питания. Вкус был значительно хуже, чем материнское молоко, но ему, как говорится, выбора не дали. На вторые сутки он вновь увидел страшный прибор пыток в руках улыбчивой и красивой медсестры — шприц. На этот раз ему поставили прививку от туберкулеза, БЦЖ. Всадили иглу в руку, вызвав отвратительное покалывание и зуд. Почесать место укола он просто не мог из-за «смирительной рубашки», треклятой пелёнки, которая полностью сковала его движения. Удивившись тому, что в современном мире научились лечить такую серьезную болезнь, да еще и дарить иммунитет с рождения, Кибутсуджи решил особо не бунтовать и мужественно сдерживать поток слёз. Болевой порог его нового тела был слишком низок, но он всё же стерпел. В Аду было больнее. Мудзан спал приблизительно двадцать часов в сутки и был бы весьма доволен своим положением, ведь ему предоставили такую великолепную возможность — видеть его излюбленный сон, если бы не одно «но». Пусть обследованиями и проверками его мучали чуточку реже, однако, другие новорожденные в блоке неимоверно бесили Кибутсуджи. Они вечно орали. Если начинал кричать один, а его не успевала успокоить медсестра, то подхватывал ноту и второй, и третий, и четвертый. Проще говоря, поспать толком не выходило из-за маленьких бесов. Ещё, говоря начистоту и без утайки, Мудзана неимоверно раздражал график того, как их кормят и меняют пеленки. Всех одновременно, по часам, а не по персональному требованию и желанию. Тех, кто находился с матерями, он назвал счастливчиками — под них подстраивались, а не они под кого-то. Но Мудзану не повезло, собственно, как и всегда. В Кибутсуджи не лезло это безвкусное питание, но его всё равно насильно кормили. Иногда оно даже выходило наружу без какого-либо предупреждения. Несовершенный детский организм показывал себя не с самой лучшей стороны. Конечно, если бы Мудзан закатил истерику, как это делали другие дети, может, что-то бы и изменили, возможно, даже бы больной матери отдали, но он решил до подобного не опускаться. Таким образом он быстро стал любимцем медсестер. Мудзан слушал истории и разговоры болтливых сотрудниц больницы во время процедур, пытаясь скрасить нудные будни. Конечно, девушки и понятия не имели, что он грел уши и прекрасно всё понимал. Но сам факт того, что ему, трёхдневному созданию, во время обеда некая женщина поведала рассказ о том, какой же её муж бабник и козёл, веселил. На четвертый день Кибутсуджи облепили проводами и подключили к каким-то пищащим приборам, которых он за тысячи лет ни разу не видел. Он заинтересованно их рассматривал, хоть и ни черта не видел в фокусе. К счастью, слух его не подводил. Мудзан внимательно вслушивался в рассуждения вслух той, кто обследование и проводила. Тем самым он приблизительно понял, как именно сенсоры считывают его пульс и давление, но как люди развили технологию УЗИ и многие другие за такой короткий срок, Кибутсуджи не до конца понимал. Наблюдая за своим собственным сердцем в мониторе, который по счастливой случайности оказался довольно близко к его лицу, он тихо восхищался. Потрясающий прогресс. — Так, — вздохнула пухлая женщина, поправляя медицинскую маску. — С электрокардиограммой мы закончили. У тебя, мой хороший, наблюдается лёгкая аритмия, но ничего серьезного я не вижу — прогноз благоприятный. Придется сегодня тебя суточно промониторить, чтобы понять, где собака зарыта. А вот тут твоё сердечко мне не нравится, — протянула она, внимательнее вглядываясь в экран, постоянно меняя масштаб и угол обзора. — А нет, всё не так плохо, давай будем оптимистами! — Приехали, — про себя завыл Кибутсуджи, закрывая глаза. — Ещё одно слабое тело. Потрясающая карма. — Твоя мама на первых месяцах перенесла две вирусные инфекции, — сказала женщина, снимая перчатки и выбрасывая их в урну. Продолжив перелистывать медицинскую карту, она вздохнула. — Да и гормоны для сохранения принимала. Это всё могло сказаться негативно. Ну, пока ничего страшного. — Ничего страшного? — хотел возмутиться он. — Да я опять буду к кровати прикован, ты шутишь, женщина?! — Ты у нас и от еды отказывался, бледный совсем, сон у тебя порой прерывистый, да и отдышка наблюдалась, — делала записи девушка, переодически щёлкая ручкой. — Можно было ЭКГ и не делать, — пошутила она. — Да я не могу есть эту гадскую смесь! Сама бы её попробовала для начала, чертовка. Бледный я из-за этой ужасной одежды, что мне кровоток перекрыла. Сон прерывистый из-за того, что глупые дети вечно ноют, что б тебя, — Мудзан больше всего на свете хотел сказать ей это прямо в лицо, однако, язык и связки не слушались, зубов не было, а у специалиста было своё мнение на этот счёт. Я ведь себя чувствую прекрасно. Да, немного сонный, но разве это приговор? Неужели мне вновь сидят и пророчат смерть? — Что ещё… — постукивая ногтями по столу, спрашивала она саму себя. — У тебя желтуха, которая уже постепенно проходит. Мне кажется, это последствия анемии, поэтому через неделю-две пройдет полностью… — начала тише и гораздо быстрее бубнить женщина, постоянно делая какие-то записи. Кибутсуджи уже не разбирал её слов, поэтому захотел переключить внимание врача на себя. Начав двигать ногами, Мудзан пытался разорвать оковы в виде пелёнки, но тщетно. — Какой ты активный, когда с тобой разговаривают, — улыбнулась она, отвлекаясь от монитора и записей. — Девочки говорят, что ты, малыш, уж слишком тихий, но, как я погляжу, ты просто любишь компанию! — Да ты несёшь чепуху, женщина бестолковая, — хочет высказать он. — Хватит издеваться, просто объясни нормально, что с этим телом не так, что пройдет, а что — нет?! — Как щечки надул, — залепетала она. — Очаровашка! — Ненавижу тебя больше, чем собственную беспомощность, — проносится в мыслях прародителя, жаждущего только покоя и капельки уважения.***
На шестой день Мудзана потащили куда-то, где он ещё не успел побывать. Благо его бокс имел прозрачные бортики, и он, хоть и не отчётливо, мог видеть, куда его везли. Страх смерти после того обследования всё ещё ходил за Кибутсуджи по пятам, но бывший демон не собирался сдаваться без боя — не в его стиле. И что ещё новое ожидает меня впереди? Минуя коридор за коридором, прародитель подметил, что убранство больницы изнутри тоже выглядело весьма пристойно: различные картины маслом, фикусы в глиняных горшках, персонал, одетый с иголочки. Бывший демон сделал вывод, что это явно не больница для нищих: трупы бездомных не лежат в коридорах, не слышно кашля чумных и туберкулёзников, не наблюдается плесени за каждым углом. Кибутсуджи везли ещё от силы пару минут, как вдруг остановились. Он отвлёкся от рассуждений по поводу высокого финансового положения его новой «семьи», пробегая взглядом по новой локации. Осмотрев окружение, Мудзан понял, что его привезли в палату. Палату на одного человека с весьма богатой обстановкой: резная кровать с красивым постельным бельём, стулья и стол для посетителей из дорогого на вид дерева, узорчатые шторы и здоровенная плазма. Пусть четкости не было, но воображение и воспоминания о прошлом дали ему приблизительно качественную картинку. Первый вопрос в голове Кибутсуджи: «Зачем обустраивать больницу так, словно она — резиденция императора?». Второй: «Неужели мне вновь Боги дали всё, кроме здоровья?». На углу кровати, свесив стройные ноги, сидела мать, устало улыбаясь. — Прости, мой хороший, — извинялась она, бережно беря Кибутсуджи на руки. — Я, видимо, вновь была неосторожна и простыла. Мудзан привык к тому, что вокруг все его вечно подводят и решил подобное не комментировать даже лепетом или лишним движением головы. Мимо пролетела мысль, что такого подчинённого он в прошлой жизни казнил бы пару раз. Но в Ад возвращаться не хотелось, поэтому прародитель просто отвернулся, смотря на очередное техническое новшество — телевизор. По изобилию серых тонов Кибутсуджи понял, что это достижение технологий цветное. — Ты обиделся на меня? — интересовалась она, вяло смеясь. Мудзан же был занят попыткой из новостной программы понять, какой вообще был год, в каком городе он находился, кто сейчас стоит у власти и другие немаловажные факты. — Если бы слабый я с больной тобой вступил в близкий контакт, то кто знает, как скоро бы я помер, заразившись, — подумал Мудзан, переводя взгляд с телевизора на мать — все равно ничего не мог рассмотреть. — Повезло, что врачи в этой эпохе сводят риски к минимуму. Женщина аккуратно положила его на кровать, а сама взяла бутылочку со стола, встряхивая её. — Ну нет, я ждал нормальной еды, а не этой воды, — возмутился новорожденный, отворачиваясь от предложенной ему бутылочки. Он лишь один раз попробовал грудное молоко, но его чудесную для маленького тела питательность и вкус не забыл. Всё остальное после него кажется грязью из лужи. — Зачем ты мне нужна, если одну единственную функцию не можешь выполнить? — Медсестры предупредили, что у тебя не очень хороший аппетит, но я всё равно должна тебя покормить, — улыбнулась она, вновь беря его на руки, придерживая головку. — Кушай, мой мальчик. Сморщившись от неприязни, Мудзан принял бутылочку, но планировал как-нибудь отомстить этой женщине. В лет так пятнадцать, когда начнутся гормональные выбросы. Тогда он знатно на её нервах оторвётся, имея оправдание своему поведению. Внезапно раздался стук в дверь палаты и мать дала позволение войти. — Госпожа Кибутсуджи, поздравляю вас с первенцем и наследником, — в комнату вошёл мужчина среднего роста, некрупного телосложения, в очках. Мудзан по голосу предположил, что человеку было не больше тридцати лет. В руках он держал некий объект, на который периодически бросал короткие взгляды. Потом Кибутсуджи узнает, что прибор — планшет, необходимый для связи, а так же то, что мужчина печатал короткие сообщения, а не нервно постукивал по сенсору. Посторонний изначально вызвал у Мудзана некое чувство доверия, поэтому прародитель спокойно продолжил трапезу, не устраивая кривую слежку за новоявленным гостем. Да и в этой царской палате, на руках матери, прародитель чувствовал себя максимально безопасно. — Господин Кибутсуджи уже получил результаты анализов Вашего ребенка по электронной почте. Дальнейшее лечение… — Неужели нельзя остаться здесь? — резко возмутилась она, заставляя даже маленького Кибутсуджи вздрогнуть. В предыдущей жизни он не замечал за этой женщиной даже зачаток характера, а тут такое ярое нежелание повиновения. — Японская медицина не уступает израильской! — Господин Кибутсуджи не доверит операцию сына даже Господу Богу, если лично не убедится в его мастерстве, — вздохнул мужчина. — Вы это знаете — связи для него надёжнее всего. Чем раньше мы решим проблему с его пороком сердца, тем выше шанс того, что он сможет вести нормальный образ жизни и дальше. Компании нужен здоровый наследник. На этих словах Кибутсуджи подавился смесью. То есть… у него, ко всему прочему, что там налепетала врач, есть и порок сердца? Это же та самая чертовщина, которую в его время можно было считать занавесом комедии под названием «Жизнь». Просто прекрасно! — Госпожа Кибутсуджи, так будет надёжнее. Я понимаю, что вы не хотите покидать родину, но это лишь на пару месяцев. Максимум полгода, — успокоил её мужчина. — Я не хочу, чтобы мой сын рос в больницах, — сказала она, устало вздыхая. — Или за границей. Мудзан был солидарен с матерью. Он точно не намеревался провести жизнь в четырех стенах во второй раз. — Он не будет, если начать лечение как можно раньше, — аргументировал свою позицию он, поправляя очки лёгким движением указательного пальца. — Вас уже выписали. — Выписали? — удивилась Кибутсуджи. — Это значит, что… — Завтра же вы немедленно возвращаетесь домой. Как только появится возможность и всё будет готово, вы отправитесь в Израиль.***
На следующий день пребывания в роскошной палате матери все тот же мужчина зашел оповестить их о том, что машина подана и настало время покидать больницу. Мудзан заинтересовался тем, что ждет его снаружи. Пришли медсестры, и он надеялся, что видит их в последний раз. Они унесли его в другую комнату, закутали в неизменные пеленки, а затем запихнули в большое одеяло, похожее на конверт. Мудзан не понимал смысла этой огромной теплой штуки, в ней было жарко и неудобно, но решил потерпеть, ведь вскоре он увидит, как все изменилось снаружи. Конечно, зрение не позволило бы ему рассмотреть многого, но он надеялся увидеть хоть что-то занимательное. Вскоре его вручили матери и она в сопровождении медсестер прошла к выходу их временного места заточения. На улице было много людей, они хлопали и поздравляли девушку, во главе стоял высокий мужчина в черном костюме, в руках держа огромный букет цветов. — Дорогой, вот и наш мальчик, — произнесла девушка, а Мудзан понял, что это его отец. Как и ожидалось, внешне он был похож на его «предыдущего» отца. Мужчина взял ребенка на руки и заглянул в лицо, только вот в его взгляде не было того тепла, которое Кибутсуджи встречал во взгляде матери, лишь интерес, лицо же выражало полную серьезность. Впрочем, мужчина Мудзана особо не интересовал, он разглядывал высокие деревья, пытался высунуть голову из конверта и погреться в лучах солнца, не рискуя лишиться жизни при этом. Тем временем мужчина с юным прародителем на руках приблизился к огромной машине, Кибутсуджи тут же обратил внимание на странный по его мнению автомобиль. Если отличающийся от привычного стиль и поведение людей он просто отметил про себя, ничуть не восхищаясь или удивляясь подобным изменениям, то на машину он уставился как на восьмое чудо света. Ее форма разительно отличалась от того, что ему доводилось видеть раньше и он подозревал, что под капотом его ожидали еще большие изменения. Долго любоваться чудом техники ему не позволили, мужчина передал его матери и она аккуратно села в машину с ним на руках. Сиденья, сделанные из кожи, выглядели мягкими, руль и педали остались прежними, кардинально изменилось лишь место, разделяющее водительское и пассажирское сиденье — прибавилось множество кнопок и экран посередине, по которому водитель тыкал пальцами и картинки сменялись одна за другой. Мудзана очень заинтересовало то, как работает эта штука, и он решил обязательно узнать об этом, как появится возможность. Ключ был вставлен в замок зажигания, а затем дважды повернут лёгким движением кисти. Мотор сначала приятно заурчал, но после стал совсем тихим, словно не хотел, чтобы кто-то знал, что он заведён, однако лёгкая вибрация все же выдавала его активность. Водитель нажал на одну кнопку справа от своего сидения, затем на другую, рядом, после он переместил рычаг переключения скоростей. Коробка была другая: от первых моделей авто, которые Кибутсуджи посчастливилось повидать, остался лишь общий принцип. Первым удивлением младенца стало то, что водитель ни разу не прикоснулся к рычагу коробки после того, как они тронулись с места. Выжимание сцепления с каждым ускорением или торможением уже не требовалось — это было понятно благодаря тому, с какой элегантностью машина останавливалась и вновь возвращалась к движению без участия переключателя скоростей. Так ни разу и не заглохнув, как это часто случалось у авто столетней давности, черный «Форд» продолжал свой путь. Автомобиль ехал очень плавно, словно скользил по волнам, без труда рассекая потоки воздуха. Машину даже не потряхивало — сцепление колес с дорогой было замечательным. Перед Мудзаном была уже не обыкновенная и привычная ему механика, а автомат. Встреча с чем-то совершенно новым заставила даже Кибутсуджи трепетать от восторга.***
После двухмесячного заточения в четырех стенах его нового дома, Кибутсуджи был искренне счастлив увидеть небо над головой, пусть оно все еще оставалось серым, и ощутить тепло солнечных лучей на коже вновь. Мудзану уже надоело то, что к нему каждый день приходили врачи, которые следили за его показаниями без перерывов. Он устал и от массажистов, которые издевались над его бедными конечностями, заставляя выполнять какие-то упражнения. Но от материнской болтовни он устал больше всего. — Сегодня третье августа, — залепетала она, одевая Мудзана в новые одёжки. — Тебе уже два месяца, такой большой стал. Готов к первому полёту? Физически — да, морально — нет. Он ведь даже не знал, сможет ли выжить после операции на сердце, которую мать обещала ему на протяжении его новой недолгой жизни. Да как вообще можно быть готовым к чему-то такому? Впрочем, после того как они покинули участок, Кибутсуджи перестал думать о том, что это может быть его последняя прогулка. Напротив, раз уж он решил жить, то будет бороться. Дух Мудзана перехватывало на протяжении всей поездки от дома до аэропорта. Высокие небоскрёбы, что тянулись к небесам, выглядели величественно и богато, но прохожие их игнорировали как обыденное явление. Огромное количество различных автомобилей, автобусов и мотоциклов двигалось многокилометровым потоком по широким улицам, словно на параде. Светофоры, рекламные билборды и огромные проекции заставляли детские глаза разбегаться в разные стороны, он даже представить не мог, как же ярко все это будет выглядеть в нормальных цветах. Да, он не мог четко разглядывать объекты, но особенно яркий серый цеплял взгляд. — Революция в промышленности явно дала свои плоды, — мысленно подметил Кибутсуджи, осматривая окружение из окна автомобиля, удобно расположившись на материнских руках. — И население значительно возрасло. Не только технологии и медицина, но и мода, и культура, и мораль — всё изменилось. Видимо, даже мне придется обучаться с нуля жизни в современном обществе. Когда же они приехали в аэропорт, Мудзан глазам своим не мог поверить. Во-первых, его удивило количество людей. В эпохах, в которых он жил, столько голов можно было насчитать только на рынках в крупных городах, на праздниках в честь императора и на военных конфликтах. А здесь они были сосредоточены в одном огромном здании, постоянно сменяя друг друга. Разные оттенки кожи, разрезы глаз, языки, одежды и украшения — все непохожи друг на друга. И не нужно иметь соколиный глаз, чтобы это понять. Во-вторых, у каждого человека был гаджет, с помощью которого он без труда связывался с кем-то на другом конце планеты, оплачивал покупки или смотрел актуальные новости. Он и фотографии делал, и видео снимал, и музыку мог проигрывать. Кибутсуджи захотел себе мобильник уже тогда, когда услышал встроенный навигатор у своего шофера, но сейчас возжелал себе такой карманный магнитофон-энциклопедию-телефон-часы-фотоаппарат ещё больше. Для себя Мудзан решил, что как только он достигнет возраста, когда детям положено говорить, то сразу же попросит мать о приобретении сего гаджета. Слишком уж многое для Кибутсуджи ново, а узнать из подобного устройства будет куда быстрее. Лишь пара кликов и ответ получен — не чудо ли? В-третьих, Мудзана поразили самолёты из рассказа матери. Они, давно ставшие повседневным явлением в современном мире, постоянно находились в воздухе. Небо никогда не пустовало, оно словно стало некой небесной железной дорогой, соединяющей все страны мира. Садился один, взлетал другой и так по всему земному шару. Одна такая стальная птица могла доставить сотню человек лишь за несколько часов даже на другую точку Земли! Воистину, слушая объявления о сменах в расписаниях, о новых посадках и взлётах, Кибутсуджи испытывал самые разные эмоции. Попасть в Египет за двенадцать часов?! В его время это путешествие длилось бы минимум месяц, а то и больше. — Как же хорошо, что на изготовление загран паспортов и оформление визы ушло только пару дней и муж распорядился об этом заранее, — сказала госпожа Кибутсуджи, когда регистрация уже была пройдена. — Ушло бы гораздо больше времени, если бы не связи, — честно признался шофер, волоча за собой чемоданы. — Да, кровные узы воистину решают многие проблемы, — согласилась женщина, переводя ласковый взгляд на сына. — Говоря о родственниках… Хочешь познакомиться с дядей и двоюродным братиком, Мудзан? Кибутсуджи хотел ответить элементарным «нет», но культурно промолчал, как и подобает младенцу. — Кагая очень хороший мальчик, — улыбнулась она, продолжая. — Он живет с матерью в Японии, но сейчас как раз навещает отца. Ему всего восемь, но он очень воспитанный и тихий парнишка, который великолепно учится. У тебя чудесный братец, вы поладите! Кибутсуджи сомневался. А имя «брата» смутило Мудзана только сильнее. Знавал он как-то одного Кагаю… Только тот строил козни, взрастил множество столпов, поймал демона в западню, хладнокровно взорвал себя, свою жену и двоих дочерей без тени сомнений в сердце. Кибутсуджи надеялся, что имя — единственная общая черта у этих двоих. Слушая лестные речи о своём новом родственнике, Мудзана начало клонить в сон. — Да пойми, что мне не интересны его успехи. Мне плевать. Просто помолчи, дай послушать актуальные беседы других пассажиров, женщина, — мысленно взмолился Мудзан. Поражаясь настойчивости матери, Кибутсуджи сделал вид, что утомился: потёр кулачком глаза, зевнул и повернул голову вбок. Женщина намёк поняла, достала из ручной клади небольшое одеяло и укрыла ребёнка. Тот, в свою очередь, навострил слух и пытался уловить хоть что-то полезное, но, увы, тщетно. В занудной болтовне шофёра и госпожи Кибутсуджи прошла их посадка на самолёт. Мудзан понял, что даже там его семейство умудрилось купить несколько приличных мест в бизнес классе — роскошь окружала Кибутсуджи с самого рождения и ему это нравилось. Пока многие пассажиры эконом класса толпились в ожидании своей очереди, элита уже расположилась на своих местах. Мудзан заметил, что они не единственные, кто позволил себе что-то подобное. Была ещё одна семья из трёх человек, среди которых был и ребенок, заинтересованно рассматривающий Мудзана. Через несколько минут явилась бортпроводница, которая под сопровождение инструкции на нескольких языках из громкоговорителя, показала, что делать в аварийных случаях, как пользоваться кислородной маской, как надевать жилеты. Когда зона турбулентности была пройдена, шофёр отстегнул свой ремень безопасности. Его примеру последовала и госпожа Кибутсуджи. Стюардесса в красивой форме, ярко улыбаясь, подошла к пассажирам и предложила напитки, начиная с соков и минералок, заканчивая высокосортным алкоголем. Мудзан лежал, наблюдая за раздачей, и хотел попробовать хоть что-то новое, но реальность была сурова — как минимум до шести месяцев он даже твёрдую пищу есть не сможет, не говоря о красном вине. Всё так же ярко улыбаясь, бортпроводница включила Кибутсуджи на небольшом мониторе, встроенном в сидение, установленные мультфильмы. Наблюдая за тем, насколько сильно люди развили технологию рисунка, Мудзан с радостью просидел два часа, пялясь в экран. Благо расстояние было меньше, чем тридцать сантиметров, и он мог четко рассмотреть картинку. Ему понравилось почти всё: музыка, звуковые эффекты, озвучка, анимации, сюжет. Было лишь одно «но» — злодея уделали. А Мудзан мысленно за него болел — у антагониста были высокие и даже не эгоистичные цели, были ресурсы для их достижения, была мотивация. Но протагонист прыгнул выше головы на силе «дружбы» и в самый последний момент перетянул одеяло на свою сторону, тем самым сохранил устоявшиеся порядки. Печально. Пораженный достижениями человечества даже в сфере искусства, Мудзан невольно задумался. Неужели люди добились развития всего того, что он наблюдал за последние часы жизни, только тогда, когда демонов не стало? То есть, он и его раса были виновны в том, что люди оставались на таком примитивном уровне долгое время? Но, услышав разговор соседей, Мудзан понял, что люди остались теми же придурками, какими они всегда были. — Я могу узнать, почему ты уволила очередную гувернантку? — поинтересовался мужчина. — Это уже третья за полгода. Женщина после показательного закатывания глаз тяжко вздохнула и сказала: — Я уже не первый раз замечаю, что она кормит Блестяшку и Искорку сырым мясом. Мудзан клички животных посчитал абсолютно нелепыми и невольно улыбнулся. — Они собаки, — напомнил мужчина. — Они должны есть сырое мясо. То, что подобные клички принадлежали собакам, немного разочаровало Кибутсуджи. В его время собак держали в качестве помощников, в качестве охотников и следопытов. Но в современном мире он видел куда чаще множество маленьких и страшных «мышат», дрожащих при одном лишь дуновении ветра, чем действительно полезных собак. Люди вывели множество новых пород, которые без зазрения совести носили в сумочках. Такое изменение Кибутсуджи прозвал деградацией видов, двоих сразу. Тотальной и бесповоротной. — Из-за сырого у них бывают колики, — само собой разумеется, мужчина ей не верил. — И та мерзавка разукрашенная странно на тебя смотрела. — То есть, — изогнул бровь мужчина в удивлении, — ты из ревности уволила её? — Она плохо заботилась о моих собаках, — дама показательно вздёрнула подбородок вверх. — Ей не место в нашем доме. — Лучше бы ты о сыне заботилась, а не о своих собаках, — вздохнул богатей, пустым взглядом смотря на жену. И этого выражения хватило на то, чтобы вспыхнула ссора. Мужчину назвали полоумным сектантом, обвинили в похождениях по молоденьким сотрудницам, гувернанткам и горничным. Женщину — в одержимости декоративными животными и безразличию к свободному ребенку. В конечном итоге, жена истерично заявила, что в один прекрасный день обязательно убьёт мужа. За всем этим наблюдал их маленький сын, который всем своим видом говорил: «я вижу это уже не в первый раз, меня это задолбало, я приношу свои извинения за этих идиотов». Ссора исчерпала себя довольно быстро. Женщина замолчала и отвернулась к окну, мужчина принялся читать журнал, а мальчишка встал со своего места и направился в неизвестном направлении, оправдавшись туалетом. Мудзан сделал вывод: — Наверное, родилось пару гениев среди людей, они скооперировались, оставили после себя достойное наследие, которое сейчас потребляют одни идиоты, — про себя рассуждал он, не заметив, как шофер отошёл по нужде, а мать после того, как дала Кибутсуджи бутылочку, удалилась, что бы о чем-то попросить стюардессу. Он остался один. — Интересно, были ли эти умы кем-то из отпрысков охотников… Танджиро, наверняка, оставил что-то после своей смерти. У мальчишки были свои принципы, которые он не переступал до самого конца. Заслуживает восхищения, на самом деле. Его потомки должны были унаследовать воистину прекрасный генофонд, — пометил Кибутсуджи. Не понимая, почему он вдруг вспомнил о том проклятом юнце, который променял бессмертие на человечность, Мудзан бросил свою бутылочку за пределы кресла, хмурясь. Почему же его отвергли? Из-за того, что он убил семью Камадо? И всё? Из-за этого не стоило отказываться от предложения Кибутсуджи! Если бы мальчишка согласился, то после перерождения Мудзан обязательно нашел бы его и вновь стал бы демоном. Тогда бы он не оказался в таком ужасном положении, из которого даже выхода не видел, не говоря о далёком будущем. Однако, паршивец Камадо не желал слушать ни просьбы, ни угрозы, ни ложь, ни мольбы. А Мудзан старался… — Ненавижу.* — Ты что-то сказал? — удивился маленький мальчишка, который вроде как должен был тихо-мирно сидеть за сидением позади. Какого чёрта он встал именно тогда, когда мать Мудзана отлучилась — большой вопрос. На вид ему было от силы четыре года. Кибутсуджи присмотрелся к лицу мальчика и почувствовал странное чувство ностальгии, словно он знал этого ребёнка когда-то. — Точно говорил. Но ты же такой маленький… — задумчиво произнес мальчик, потирая подбородок. Поняв, какую лажу Мудзан допустил, не сдержав эмоции внутри, он нервно вздрогнул. — Плохо, — думает Кибутсуджи. — Очень плохо. Мне нельзя себя выдать, пока я не успел тщательно изучить окружающий мир и не стал самостоятельным. Нужно что-нибудь придумать. Дерьмо. — Твоя бутылочка, — подозрительно прищурился мальчишка, протягивая брошенную вещь. — Держи. Мудзан задался вопросом: «Что бы сделал двухмесячный младенец?». Он бы потянулся и принял её? Нет, он бы не стал тянуться к ней, пока она так далеко, верно? Она же за пределами четкого поля зрения. Возможно, если бы этот наглый ребенок преподнес бутылочку ближе, тогда бы её стало видно чётко, хватательный рефлекс активировался бы и все выглядело максимально естественно? Кибутсуджи решил ничего не предпринимать, надеясь, что мелкий отстанет от него. — Ох, точно, — увидев паузу в действиях Кибутсуджи, мальчишка что-то сообразил и ухмыльнулся, — твоя мама отошла, поэтому ты можешь говорить всё, что захочешь. Я, например, часто ругаю своего отца-бабника, пока он не слышит. Ты тоже можешь, я никому не расскажу, честно! Нахмурившись, Мудзан решил как-нибудь избавиться от надоедливого чужака. Ему нужно было сделать что-то мерзкое, что вызвало бы отвращение у мальчишки? Что ж, не проблема. Похоронив гордость, Кибутсуджи засунул маленький кулачок в рот и принялся вопросительно моргать. — Ох, видимо, я ошибся. Ты всё же обычный ребенок, — наклонил голову в бок парнишка. — Должно быть, мне послышалось… Ладно, бывай, — оставив бутылочку на соседнем кресле, он удалился. Как периферическое зрение Мудзана упустило мальчишку из виду, он тяжело вздохнул, вытирая рукавом слюни, что он успел напускать. — Так и знал, — внезапно выскочил ребенок, чудом не вызывая у Мудзана микроинфаркт. — Маленький лжец! — Да выпрыгни же ты с самолёта, — подумал Кибутсуджи, ничего не сказав. Он начал жевать рукав собственный одежды как ни в чем не бывало, пытаясь исправить свою недальновидность. — Почему же ты меня так сильно бесишь своей рожей?! — Твоя мама разговаривает со стюардессой в дверном проёме, — хитро улыбнулся мальчишка, — она тебя не услышит. Ну же, давай, скажи мне ещё раз то, что ты сказал той бутылочке. Ненавижу? Только вот не бутылочке Мудзан это сказал. Он ненавидел не её, а Танджиро проклятого Камадо. Если бы не тот чудак со стальными убеждениями, то Кибутсуджи сейчас мог бы и не оказаться в таком унизительном положении. Закрыв глаза, Мудзан притворился спящим, но в мыслях невольно возникла картинка серёжек Ханафуда, развевающихся на ветру, а их носитель — шестнадцатилетний раненный парнишка, стремительно рвущийся в бой. В памяти возник запах на поле боя. Кровь, что впиталась в землю, издавала сырой и приторно-сладкий аромат. Из звуков припоминались только крики агонии и отчаяния, которые издавали раненые, лишившиеся конечностей или товарищей. Он ведь им Ад при жизни устроил, да? Кибутсуджи кольнуло что-то глубоко внутри, вызывая чувство отвращения. Отвращения к себе. Всё же ему стоит пересмотреть свои методы, дабы не вернуться в Ад ещё раз на такой долгий срок. Нужно обрести бессмертие иным способом. — Hello, it's me-e-e, — пропел мальчишка, садясь на корточки перед сидением младенца, пытаясь заполучить внимание. — Ну брось это, давай просто поговорим, мне очень скучно. Лучше бы в экономе летели, там хоть люди есть. — Идиот, двухмесячные люди не разговаривают! — хотел было закричать Кибутсуджи, когда его наглым образом «вытащили» из воспоминаний, но от тотального краха в виде отборной ругани из набора звуков Мудзана спасла вовремя подошедшая мать. — Здравствуй, — ласково сказала она, обращаясь к мальчику, все это время пытавшемуся разговорить ее сына. — Здравствуйте, — подскочил он, вежливо кланяясь. — Он просто уронил бутылочку, а я подал её, не ругайтесь на него пожалуйста. Он случайно, я видел! — Ну что ты, я не буду ругаться, — засмеялась она, доставая из сумки пачку салфеток, чтобы обтереть измученную ёмкость. — Спасибо тебе большое. — Меня вот Доума зовут. А как его? — поинтересовался мальчишка, бросая на младенца весёлый взгляд. — Его зовут Мудзан, — улыбнулась мать. В ту же секунду весь бизнес класс погрузился в гробовую тишину и было слышно только приглушённый рев двигателей. С лица Доумы спала та надменная улыбка, оставляя на её месте неописуемое удивление. Мудзан же, мягко говоря, разозлился. То есть, он только что изображал беспомощного червя перед одним из его бывших подчинённых? — Дерьмо, — подумал про себя Доума, увидев злобное выражение лица у миниатюрного бывшего начальника. — Так, лучше поскорее слиться отсюда, покуда он не узнал о том, куда я вообще держу курс, не вычислил меня и не прикончил как можно раньше. Вслух же он сказал: — Какое всё-таки замечательное имя! У меня так двоюродного племянника прабабушки звали. Сильное имя, да, — сглотнув под агрессивный взгляд Мудзана, Доума сделал пару шагов левее от кресла, но этой дистанции оказалось недостаточно. Как только мать отвлеклась на стюардессу, принёсшую напитки, Кибутсуджи кинул прямо в левый глаз нахала одну из игрушек, которую было принято жевать, когда режутся зубы. Силы ему, конечно, не хватило, чтобы причинить боль, но зато Доума намёк понял. — Я пойду, до свидания! — поторопился слинять мальчишка. Когда тот убежал, Мудзан закрыл глаза и попытался заснуть. Единственное, что он понял из этой глупой стычки — он переродился отнюдь не один. Кроме того, Доума, убивший куда меньше человек, чем Мудзан, вернулся на Землю всего лишь на четыре года раньше него. Кибутсуджи рассуждал о том, что раз уж даже та бестолковая Вторая Луна в Аду пробыл сотню земных лет, то и другие его приспешники где-то столько же. А, согласно теории Кибутсуджи, все охотники, любители пожертвовать собой и его еда точно должны были переродиться раньше как минимум на лет девяносто, поэтому их прародитель точно никогда не встретит. Если бы Мудзан знал, насколько сильно тогда ошибался… Возможно, отказался бы покидать Японию даже под дулом пистолета.***
В тот день в Израиле жарило солнце, заставляя всё живое прятаться в тенях зданий и деревьев. А несчастный Мудзан, который буквально на дух не переносил жару, лежал в коляске, изнывая от жажды. Ему ужасно хотелось пить, однако мать была занята увлекательным разговором по телефону и не обращала на него никакого внимания. Ныть посреди улицы — подходящий выход для младенцев, но не для Кибутсуджи. Те последние капельки гордости он ещё не утратил. К счастью, когда у Мудзана появился чих после долгого пребывания на солнце, женщина обратила на него внимание, откладывая разговор с мужем в дальнюю корзину. Получив желанную воду, Мудзан уже морально был готов к тому, чтобы на приёме у врача услышать, что ему осталось жить от силы лет двадцать, операция не поможет, он умрёт, не оставив после себя ничего, а ему лишь подготовят ямку глубиной в два метра и землицы сверху. Будь что будет. Когда же обследование подошло к концу, Кибутсуджи услышал то, чего точно не ожидал, будучи готовым только к ужасным новостям: — Кто же вас напугал смертельным пороком, позвольте спросить? — поинтересовался доктор, удивлённо поднимая бровь. — В роддоме сказали, что у него некая болезнь… — начала было вспоминать название женщина, но её перебили. — Болезнь Толочинова-Роже? — скептично поинтересовался он. — Да, — кивнула она. — Я, честно говоря, ещё о ней не слышала, но в интернете написано, что это порок сердца. — Ну, неудивительно, что брат всполохнулся и притащил вас сюда, — покачал головой врач, осматривая результаты проверок. Спустя пару секунд доктор улыбнулся, но эту легкую ухмылку заметил только Мудзан, внимательно наблюдающий за всеми действиями человека. Младенец не видел ничего забавного в происходящем, поэтому хотел уже было начать возмущаться, но последующие слова заставили упасть тяжёлый камень с сердца. — «Много шума из ничего», — выразился мужчина, снимая очки. — Брат мог бы и по видеосвязи проконсультироваться, а снимки по почте прислать. Совсем денег не жалеет, никогда не меняется. — Не совсем понимаю, — нахмурилась мать. — У вашего сына малый дефект мышечной части перегородки, — ответил он, показывая один из снимков. — Говоря «малый», я имею в виду реально малый. Едва ли миллиметр. Такой порок многие годы может быть бессимптомным. — То есть он будет нормально развиваться? — вздохнула с облегчением она, проводя рукой по своим длинным темным волосам. — Хвала Богам. — Да, будет и умственно, и физически. Кроме того, в первые десять лет жизни возможно спонтанное закрытие этого небольшого дефекта, — закрыл папку врач. — Учитывая размер, я могу поставить сотню на то, что так и произойдет. — Каким образом он вообще сам по себе закроется? — возмутилась она. Мудзан и сам до конца не понимал, как всё само должно было вылечиться, если он больше не обладал демонической регенерацией. Он был чертовски уязвим, от того страх за собственную жизнь не покидал его эти долгие два месяца. Однако, мужчина за столом одним только тоном и манерой речи внушал уверенность в том, что бояться нечего. Знакомая интонация навевала неприятную ностальгию. — Нередко развиваются аневризмы мембранозного отдела перегородки, — объяснился мужчина, делая заметки в карте Мудзана, — благодаря им происходит частичное или полное закрытие дефекта. Не нужно паниковать раньше времени. — Но если дефект не закроется? Нельзя же просто гадать! — Если, — подчеркнул он, — дефект остается, то может нарасти легочная гипертензия, приводящая к сердечной недостаточности. Но, мамочка, у него пока не наблюдается даже шумов при кашле, криках, сосании. Я ничего не услышал. Но помните, что лечение при малых дефектах безлегочной гипертензии часто не требуется. — А когда требуется? — заволновалась она, только заслышав слово «недостаточность». Уж кому, а сыну она такого точно не желала. — Нельзя ли провести операцию как можно раньше, что бы к гипертензии не пришло? Мудзан нахмурился и тяжело вздохнул. Если доктор сказал, что его не нужно резать и ковыряться в сердце, то значит, что так оно и есть. Взглянув на нервную мать и усталый взгляд врача, Кибутсуджи ухмыльнулся. Ну хоть она ближайший час будет не только его нервы жрать, но и несчастного дяди. — Во-первых, хирургическое лечение показано только тем больным, у которых сброс крови через дефект составляет более одной трети объема легочного кровотока, — новоиспеченный дядя Мудзана, конечно, понимал, что женщине без медицинского образования это ничего не говорило, ведь юрисдикция, которую она изучала, ничего общего с пороками сердца не имеет, но пояснительную речь продолжил. — Когда вмешательство необходимо, то операцию выполняют в возрасте от четырех до двенадцати лет, могут и раньше при тяжёлых случаях. Ваш не такой, — уточнил он ещё раз. — Этот карапуз окрепнет, дайте ему время. Вскрывать детей без повода — плохая затея. Честное слово, тут дефект едва разглядеть можно, а вы его уже хороните. У него прекрасный вес и рост, все органы работают исправно. Маленькая проблемка может разрешиться сама собой. — Но если дефект станет больше? Если он умрёт из-за этого? — она продолжила перебирать негативные сценарии, вызывая у врача спазмы, которые тот из-за профессионализма и уважения к её мужу сдерживал. — Я читала, что средняя продолжительность жизни при этом заболевании не превышает двадцати пяти лет. Кибутсуджи вздрогнул. — В интернете и головная боль может стать приговором. Поймите, небольшие дефекты ушивают, — скептично ответил мужчина, а Мудзан облегчённо выдохнул. — Как два пальца об асфальт, ничего тяжёлого. — Но если он станет крупнее со временем? — Тогда производят пластическое закрытие заплатами из аугоперикарда, — после секундной паузы он ответил максимально коротко и информативно, — или из полимерных материалов, зависит от случая и клиники. — Если мы запустим болезнь, будет ли шанс на выздоровление? — не унималась она. — Выздоровления добиваются у девяносто пяти процентов всех оперированных больных, — от доктора прямо-таки веяло вселенской усталостью и желанием прекратить этот бессмысленный диалог, а также заблокировать все интернет страницы, направленные на просвещение в области медицины, для этой особы. Мудзан мысленно немного сожалел мужчине — он не мог нагрубить и сказать женщине перестать нести ахинею. Кроме того, Кибутсуджи уже сам мечтал, чтобы мать наконец унялась. Врач сказал, что ничего страшного нет, значит, что так и есть. Если всё решается парой ниточек и деньгами, то он будет и дальше жить. К чему похороны раньше времени? — Вы бы лучше по другому поводу волновались, — хмуро ответил он. Ну вы же не серьезно, да?! — Какому поводу? — удивилась женщина, бросая напуганный взгляд на человека в светлом халате. — У него неонатальный сахарный диабет — довольно редкое явление. — У моей матери был диабет первого типа, — сказала она. — Но это какой-то другой, да? Он лечится? — Симптомы транзиторного неонатального сахарного диабета могут исчезнуть к двенадцатой неделе жизни, — ответил мужчина немного хмурясь. — Но тут пятьдесят на пятьдесят. Или он пройдет целиком, или проявится ко второму году диабетом первого типа, или… — Или? — Или ему будет нужен обязательный приём инсулина перманентно, — закончил мысль мужчина. — Знаю случай, когда девочке приходилось постоянно принимать его с шестого месяца жизни. Изучением этого феномена занимался мой знакомый. Лучше проконсультироваться с ним, я дам номер. Он работал в Австралии, но перебрался в Японию не так давно. Вам придется записаться на приём там. — Ну хоть не придется вновь лететь на другую часть света, — расслабилась женщина, пересаживая сына в коляску. — Я не переношу перелёты, если честно. — «Рождённые ползать летать не могут?» — засмеялся доктор. — Не хотите погостить у нас? Отель — не лучшее место для жизни с таким маленьким ребёнком. Излишне людно, лучше этого избегать первые месяцы. — Если вам не трудно… Я была бы не против, — кивнула она. — Тогда я позвоню жене, — ответил он и достал мобильник. — Кагая был рад, услышав, что у него родился младший брат. Мудзан слушать дальнейшую болтовню не стал, но внутри начал закипать. Если одна беда обходит его стороной, то другая уж точно попадает не в бровь, а в глаз. Не смертельный порок сердца, а пожизненная необходимость в уколах. Не шумный и людный отель, а противные родственники. Жизнь больше не казалась Мудзану подарком, скорее уж самым большим наказанием. Но страшнее всего было то, что он ошибся. Кагая оказался не просто тезкой погибшего кровного врага…***
Две пары глаз заинтересованно рассматривали Мудзана, который мечтал провалиться сквозь землю, лишь бы найти уголок покоя и уюта. Госпожа Убуяшики рассказывала юному Кагае о том, как следует себя вести, когда в доме находится маленький ребенок: не издавать резкий и громкий шум, окна открывать только тогда, когда ребенок не находится на полу или на сквозняке, не давать ему то, что не было тщательно вымыто и протёрто. Кибутсуджи заметил, что мальчишка лишь делает вид, что слушает мать. Создавалось ощущение, что он прекрасно знает, как детей нужно воспитывать, не говоря о правилах поведения. — Я понял, матушка, — кивнул он, переводя взгляд на госпожу Кибутсуджи. — Простите, но мне так и не сказали, как его зовут. — Его имя — Мудзан, — улыбнулась она. — Муж имя дал? — поинтересовалась госпожа Убуяшики, жестом приглашая гостей за стол. — Да, — честно ответила женщина. — Мы договорились, что если родится девочка, то имя дам я, если мальчик — он. — Видимо, братья размышляют одинаково, — засмеялась хозяйка дома. — Мой мне такой же ультиматум поставил! — Правда? — засмеялась черноволосая. — Вот это я понимаю — один мозг на двоих. Убуяшики дала прислуге поручение приготовить чай и обустроить комнаты для новоприбывших. Две девушки срочно принялись за работу и столь же быстро её выполнили. — Мы не переделывали старую детскую Кагаи, так что Мудзану повезло и у него будет своя королевская кровать, — сказав это, женщина посмотрела на притихшего ребенка и подмигнула. У Кибутсуджи в голове перемешалось абсолютно всё. Убуяшики же просто один в один тот засранец, что подбросил ему «закладку» незадолго до «обыска». «Закладку», о которой он не знал до точки невозврата. Из-за этого корявого теракта Убуяшики Мудзана и повязали. Почему в этой жизни он родственник своего злейшего врага? За что судьба распорядилась подобным образом? Неужели он недостаточно страдал? — Его нужно уложить, — сказала мать, поставив кружку с чаем обратно на блюдце. — Он лучше засыпает на свежем воздухе, поэтому… — Могу ли я Вам помочь? — встрял восьмилетний мальчишка. — Я могу покатать его во дворе дома. Из окна вы можете за нами наблюдать. Можно? — Нет, нет, нет, нет, нет, нет. Не вздумай, женщина. Ты не посмеешь. Я клянусь, что прибью тебя, если ты оставишь меня с ним один на один, — мысленно взмолился Кибутсуджи. — Да, конечно, я не вижу в этом ничего плохого, — ответила она вопреки мысленному желанию Мудзана. — Сейчас я только переодену его и можете прогуляться. Прародитель ощутил предательство на собственной шкуре уже не в первый раз, но настолько обидное — впервые. Когда мать убедилась в том, что Мудзан сыт, чист и одет по погоде, она уложила его в коляску и передала управление Кагае. Он поблагодарил её и принялся медленно бродить по кругу. Вернувшись в дом, мать Кибутсуджи села за стол, помахала детям рукой из окна и вернулась к разговору. Убуяшики улыбнулся ей, а потом посмотрел прямиком в глаза бывшего демона. — Кто бы мог подумать, — спокойно начал он. — Я поражен, Кибутсуджи Мудзан. Прародитель демонов поднял бровь намекая на то, что он не понимает, чему именно тот удивился. — Нет, ты прекрасно понял, — наклонил Кагая голову в бок. — Я поражен тому, что ты вообще переродился человеком, а не жуком, Мудзан. Я уже надеялся, что твои зловещие глаза не увижу ни я, ни мои потомки. Но, видимо, ты вдоволь насладился отпуском в Аду, да? Понравилось? Кибутсуджи нахмурился. Хотелось выдать что-то вроде «катись к чёрту», но хорошо получались только гласные звуки и лишь пара согласных… О диалоге не может быть и речи. — Вот я думаю, — протянул Убуяшики, — что с тобой делать. Что если произойдет несчастный случай? Я лишь присел завязать шнурки, а коляска случайно скатилась по горке вниз, а там она выехала на проезжую часть… Что скажешь? Мудзан знал, что встреча с любым из охотников в современном мире без демонических сил может стоить ему жизни. Но помереть на втором месяце жизни? Нет, ну это ведь никуда не годится! Что с Убуяшики делали в этом поганом Раю, коль он стал настолько жестоким? Мудзан засмеялся. — Что смешного? — удивился тот. Кибутсуджи понял, что Убуяшики просто не могло сойти с рук убийство жены и дочерей. Не важно, было оно с их позволения или нет… Факт убийства остаётся. Грех совершен. Мудзан подарил врагу самый проницательный взгляд, на который только был способен, и улыбнулся. Этот засранец наверняка получил свою дозу плохого и хорошего. Пусть хорошего было куда больше, раз уж тот вёл праведную и самоотверженную жизнь, но главное — плохое имело место быть! — Я тебе сказал, что могу убить тебя до того, как ты успеешь наступить на чью-то голову, — приторно-ласково ответил он. — Разве ты в том положении, что бы смеяться, братишка? Мудзан больше не боялся. Он понимал, что Кагая не пойдет на убийство ни в коем случае, ни при каком исходе. Он просто не посмеет, после того, как узнал о всех последствиях! И коль Убуяшики сохранил память о прошлой жизни, то и фрагменты из Ада и последующего Рая должен был. Расслабившись, Кибутсуджи прикрыл глаза, решая вздремнуть. — Ладно, — кивнул Кагая, признавая поражение. — Я блефую, а ты догадался, как я вижу по твоей расслабленности. Но я буду следить за каждым твоим шагом, за каждым твоим вдохом и действием. Если ты решишь перейти черту, то последствия можешь предугадать, Мудзан. Кибутсуджи не был уверен в том, что Убуяшики сможет действительно «следить» за ним. Как бы там ни было, пусть они в этой жизни и довольно близкие родственники, но жить под одной крышей будут не более недели… Так к чему попусту воздух сотрясать? Неужели у Кагаи созрел некий план, которому он вновь посвятит жизнь, а его слова — не пустая угроза? Почему-то в одном Мудзан даже не сомневался — весь род Убуяшики его ненавидел. Десятки поколений они пытались поймать его и прикончить. Не важно, какая эпоха, не важно, какой он расы, человек ли, демон ли, — разницы для них явно нет. Упёртые бараны. Знал бы Кибутсуджи, что намеревался сделать Убуяшики на самом деле… Мудзан бы сам выпрыгнул на проезжую часть. — Твоя свобода не будет вечной, это я тебе гарантирую, — тихо прошептал Кагая. После того разговора Убуяшики не раз оставался с Мудзаном тет-а-тет. Однако, к теме «я с радостью убью тебя, если ты вернёшься к причинению другим вреда» больше не возвращался и молча выполнял поручения, что ему давали. Удивительно было то, что бывший глава охотников очень трепетно относился к врагу: он и окна закрывал, чтобы того не продуло, и кормил из бутылочки, и на прогулки по утрам и вечерам водил, и следил, чтобы младенца не будили. Можно сказать, что за последние дни лицо Убуяшики Мудзан видел чаще, чем материнское. Большую часть дня Кибутсуджи спал и видел свой излюбленный сон. Благодаря усердному опекунству «брата», прародитель мог узреть продолжение. Кровь стекала прямиком на снег, окрашивая кристально-белый в багровый. Спустя доли секунд из-под места, на которое приземлилась жизненно необходимая жидкость, появлялся росток некого цветка, который ещё не был способен распуститься. Мудзан бережно разгребал снег вокруг, даря растению желанную свободу. Тогда и время суток внезапно менялось на ночное, снежная буря прекращалась, тучи растворялись в воздухе. Ночная твердь была покрыта звёздами, что сияли в миллионах световых лет от Земли. Пусть они и сверкали так далеко, Кибутсуджи казалось, что протяни он руку и сможет собрать их как вишню. Когда прародитель опускал взгляд обратно на растение, он видел исходящее от него голубое свечение. Но как только демон желал прикоснуться к нему, сон прекращал свой ход. Он просыпался.