Задержка

      Странно было ощутить дежавю за один-единственный день в городе, но Юля не могла перестать ловить себя на мысли о том, как они несколько часов назад мчались по этим же улицам в ту же сторону с той же целью. И сколько всего изменилось с того времени? Сейчас Петербург явно сменил наряд: в вуали сизых сумерек скрадывались углы домов, тени замирали в подворотнях, свет скакал и искрился на мокром асфальте, луна разбивалась на осколки в разбегающихся лужах, а в уже тёмно-синем небе странным сочетанием клубились серые тучи. Город всё ещё жил, мягкий тёплый свет лился из окон, с витрин магазинов и элегантных длинноногих фонарей, то тут, то там собирались толпы всепогодных гуляк, чтобы послушать как какой-то парень с гитарой пел песни про любовь.       Девушка чуть повернулась, устроившись поудобней в руках Лисицына. Да, теперь он не за рулём, и она может ещё позволить себе такую слабость, как насладиться его нежностью и теплом, устроившись у него на плече. Почему-то именно сейчас, в почти полной безопасности, она ощущала себя максимально хрупкой, и это заставляло её бояться боли ещё сильнее, чем направленный пистолет преступника в ходе задержания. — Юлька, ты спишь? — слышится любимый голос откуда-то издалека, и Соколова на самом деле прикрывает глаза, отрезая свой чудесный вид на окно. В салоне темно, тепло и сухо, какая-то тихая ненавязчивая мелодия льётся из колонок, а водитель не обращает на них никакого внимания, уверенно следя за дорогой, так что необходимости смотреть друг другу в лицо никакой не было. — Нет, — всё же отвечает она. Ей кажется, что Костя вполне удовлетворён её ответом, потому что его дыхание легко щекочет ей волосы, и она ощущает слабое прикосновение губ. — Что мы будем делать дальше? — вновь раздаётся вопрос после недолгого молчания. — Как что? — удивляется девушка, — Полетим в Москву, будем работать над делом, раскроем его, поймаем преступника, может, получим премию, и будем расследовать новое дело… — Нет, Юль, что мы будем делать? Она молчит, хотя делать вид, что не слышишь вопрос, уже поздно. — Я..Я не знаю, Костя. И снова мелодия незамысловатой песни из радио заполняет промежуток между их краткими репликами. — Я люблю тебя. Юля боится этой фразы так же, как жаждет услышать, и сейчас её сердце невольно замирает, а расслабленное до этого тело напрягается. Слишком странная реакция на подобные слова от девушки. А что она может сказать? «Я знаю, спасибо»? Но это уж слишком по-свински, а сказать о своих чувствах — кишка тонка, вот почему-то каждый раз эти слова даются ей так тяжело. Да не в словах же дело, а в поступках, но и ведёт она себя так…глупо. — Я..тоже, — запинаясь, едва слышно произносит она, но, набрав в лёгкие побольше воздуха, продолжает, — Я тоже люблю тебя, — пора признаться, и она рада, что ей не нужно встречаться с ним взглядом. Не потому, что она врёт, а потому, что говорит правду. Тогда почему из их уст эти слова звучат, как нечто печальное, словно приговор? Лисицын берёт её ладонь в свою, и Юля переплетает пальцы, не отводя взгляда от их сцепленных рук. Вот чего тебе ещё нужно для счастья, Соколова? — Тогда почему мы не знаем, что будет дальше? — резонно спрашивает мужчина, а у неё нет ответа. Потому что будущее туманно. Потому что их будущее — вообще непредсказуемо, и этот день — как финальный росчерк под этим заявлением. — Переезжай ко мне? — полувопрос, полупросьба, и пускай не первая в её жизни, но всё так же заставляет волноваться, и она медлит и молчит. — Ну не хочешь, давай я к тебе? — словно заранее зная её ответ, произносит Лисицын, а слов всё нет, как и объяснений молчания. — Костя, это… — выдыхает она. Это что? Слишком? Быстро? Неудобно? Страшно? — В чём проблема, Юль? Мы взрослые люди, любим друг друга, нам хорошо вместе, но при этом, ты постоянно отказываешься уходить куда-то дальше, чем служебный роман, — она слышит в его голосе досаду, и ей хочется успокоить его как-то, но есть только один вариант, на который она сейчас не способна. — Это не правда. — Правда, правда. Не хочешь за меня замуж — ладно, я уважаю твою свободу, но почему мы не можем быть семьёй? — Потому что. — Соколова! — он произносит это негромко, но она всем телом чувствует, как он напряжён и возмущён, — Годы идут, а мы с тобой не молодеем, и..я хочу быть с тобой, понимаешь? — Я понимаю, но… это наша работа. — Какая? Быть несчастными, потому что нам ничего не мешает быть счастливыми, но мы не хотим? — Нет. Вот как ты себе это представляешь? Что ты приходишь с работы, а я готовлю тебе ужин, мы рассказываем как друг у друга дела, вместе ездим в супермаркет, смотрим фильмы под вечер, и ты отпрашиваешься у меня на рыбалку? Так что ли? — Хотя бы. Почему нет? — Потому что так не будет! — она немного злится, но эта злость больше от бессилия, чем на него, — У нас другая работа. Не будет ужинов и приятных вечеров. Будут вызовы среди ночи, дежурства до утра, мы, падающие от усталости, у которых в голове крутятся только дела… — То есть «оставить работу на работе» ты не можешь? — А ты можешь? — Я могу жить с этим и не делить это на две разные стороны, которые нельзя пересечь. Это не параллельные прямые, Юля, это всего лишь две части одного целого, которое составляет и тебя, и меня, помимо всех других компонентов. Мы вполне можем добавить элемент «семья». — Брось, Костя, вот сколько счастливых семей в стенах ФЭС ты знаешь? — Не сравнивай нас — с другими. — Просто скажи, у кого на самом деле есть личная жизнь, вторая половинка, семья? Он молчит, и Юля уже решает, что разговор закончен, но Костя произносит. — У Вали. — Она патологоанатом, — возражает она, — И ты не помнишь, какие истерики устраивал её муж, чтобы она сидела дома и занималась детьми? — И что? Она не у нас работает что ли? У Белозёрова, у Холодова! — Они эксперты. Они почти всегда сидят в лаборатории. — А мы что? Не эксперты? — А мы — оперативники, — она нервно мнёт его пальцы в своих, но всё ещё не желает поднимать лицо к нему, да и вряд ли он сейчас на неё смотрит. — Тебя смущает, что у нас большая часть не женаты что ли, и ты не хочешь выбиваться из толпы? — Нет, что за глупости… — Я не понимаю, Юль, — произносит он устало, — да мы — оперативники, но чем мы отличаемся от тех, кто также работает в ФЭС и, на секундочку, имеет офицерское звание. — Ага, особенно Ванька, — улыбается девушка, зацепившись за слова майора, — который по Оксане столько лет сохнет, а она всё носом вертит. — А ты не вертишь? — ответ больно ударяет по самолюбию, но он прав, бесконечно прав, — Вон Игорёк с Леной работали вместе у нас, и никто им слова не сказал. — И где они сейчас? Они развелись, и наверняка основная причина — из-за работы. — Ты не можешь это знать, а я уверен, что нет. И Селиванов не из-за этого развёлся, и Рита, ещё скажи, что Петрович из-за этого! — Он был женат? Я думала, его невеста погибла. — Юля, да не в нём дело! — она слышала, как он злится, но не могла сказать то, что он хотел услышать, — Дело ведь в нас. Чего ты боишься? — Ладно, Костя, — она выдыхает и сдаётся. Хотел её мнение, пусть получает, и терпит, если это будет больно, — Я боюсь, что мы станем слишком зависимыми друг от друга, и это разрушит нашу работу, а затем и нас. Я боюсь потерять себя, такой, какую я себя создала за все эти годы. Тише, послушай. Смотри, мы съезжаемся, женимся, заводим детей, в общем, ведём себя как нормальные любящие люди. Сможешь ли ты быть таким же безрассудным в погоне? Сможешь ли ты броситься под пули так же, как сейчас, зная, что дома тебя жду я и…места себе не нахожу? А сможешь ли ты отпустить меня куда-то? Ты и сейчас хватаешь за руки, просишь быть осторожной, а что будет, когда я стану ещё большей твоей слабостью? Нас могут шантажировать друг другом, как тогда Белозёрова, когда вам пришлось инсценировать смерть Галины Николаевны. А Ромашина? Ты помнишь Петра Сергеевича, который потерял дочь, только потому, что он работал в ФЭС? Мы будем думать о том, что уже принадлежим нашей семьей, и не сможем отдаваться работе, так, как это делают люди свободные. Я не говорю про командировки, ненормированный график, перестрелки и прочее. Я не смогу простить себе, если что-то случится с тобой из-за меня. И я не смогу простить, что пострадает кто-то невинный только от того, что я люблю тебя сильнее, что ты больше мне дорог. Ты отрицаешь сейчас, но поверь, мы станем осторожны, потому что работа — она больше не будет на первом месте. А если будет — то… Ты видел, чем это кончается. А работать вместе после…мы не сможем, и кому-то придётся уйти. Пойми, ФЭС — это не про любовь… — Чёрт, Юля, почему всё так ужасно в твоей голове? Ты делаешь из нас каких-то роботов, монстров без души, но мы не отдали сердце под замок, не вырвали его, когда подписали контракт на работу в полиции и, тем более, в ФЭС. Да, всё изменится, но ведь, может, и будет лучше. Посмотри на меня. — требует он, но девушка не поднимает глаза, потому что они у неё сейчас на мокром месте, а она не хочет показывать ему слёз, — Юля, посмотри на меня. — она тяжело глотает невидимый комок страданий и нехотя поворачивает к нему голову. В темноте почти ничего не видно, или это просто размытая пелена воды у неё в глазах, — Мы справимся, если будем верны себе и друг другу. Я верю в тебя, в нас, в себя, так почему ты не можешь поверить мне? — Я..верю, но… — Давай без «но». Давай по фактам. Ты и я. Я и ты. Вот и всё. Давай попробуем? Не будем торопиться, не хочешь афишировать на работе — не нужно, не хочешь переезжать сегодня же — не надо, не хочешь выходить за меня — подождём. Главное себе ответь: хочешь, чтобы были — мы? Вместе?       У неё нет слов, она кусает губы и кивает. Сначала неуверенно, но после твёрдо. Она не видит, но он улыбается. Легко берёт её за подбородок и приподнимает, чтобы прикоснуться к её губам. Очень чутко. Очень надёжно. Словно оставляя невидимую печать. Аккуратно прижимает её к себе, потому что знает, что сейчас она чувствует себя слабой, хотя на самом деле, нет никого сильнее его любимой девушки, а машина въезжает на территорию Пулково.

***

      Они как раз вовремя, до посадки ещё есть время, и эксперты спокойно забирают все свои вещи и проходят предполётный досмотр. Компания приносит свои извинения, и им достаются другие места, в бизнес-классе, хотя, возможно, это Белозёров как-то поколдовал.       Оба довольно уставшие за долгий день, полный противоречивых эмоций и поступков, и совсем чуть-чуть грустны, но Лисицын сжимает её руку, ободряюще улыбаясь, каждый раз притягивая к себе. Не целует, просто обнимает, вдыхая аромат её волос, ощущая тепло её тела и биение маленького, но такого большого сердца, где помещается так много, и любовь к нему и к своему делу — тоже.       Он был удивлён, когда она ответила на его слова про чувства. Нет, тут и к бабке не ходи, что всё у них взаимно, но для Юли всегда было сложно признаваться, будто она сразу становится слишком ранимой, открытой, уязвимой. Как будто, пряча в себе эти эмоции, она становится сильней. Нет, сильнее люди только вместе, и «человеку нужен человек», а она — его самая большая слабость, и не важно, в каком она сейчас статусе — напарник, майор, жена, любимая, соседка по местам в самолёте.       Они занимают свои места, воздушное судно набирает скорость и отрывается от земли. Он не боится летать, он боится потерять её, и элементарно не может отвести от неё взгляд. Когда высота уже набрана, а Петербург растворился паутиной огней и магистралей где-то далеко внизу, Костя видит, как она усмехается, вдруг опустив телефон, где до этого рассматривала сделанные ими сегодня, или уже вчера, фотографии. — Что такое? — спрашивает он, устало улыбнувшись и переведя на неё взгляд, вновь заглянув в родные серо-голубые глаза. — Я платье забыла, — произносит Юлия, откидываясь на кресло, а самолёт уносит их всё дальше, в Москву.