Просто отдай себя всецело тому, кто тебя действительно ценит не за то, что ты сделал, не за то, что ты в чём-то первый, а кто-то тебя просто терпит не смотря на нервы. Кто-то в тебя так сильно верит — и это бесценно, с твоим фальшивым вокалом — готов петь фальцетом и, возможно, последует за тобой прицепом, даже когда ты съедешь в пропасть, где нет света. Lira (Та | Сторона) MC 77 ft. И.Майский — На плаву
Прошло около месяца с тех пор, как Ацуши встретился с Дазаем возле входа в катакомбы и отдал ему две злосчастных флешки, ничего не спрашивая и не говоря о том, что произошло в складской комнате глубоко под землёй. Практически чёртов месяц, за которым ему вдруг пришлось срочно учиться жить с болезненным осознанием бессмысленности этой самой жизни, как-то с этим мириться и что-то с этим решать. Потому что иначе было проще застрелиться, чем изо дня в день открывать глаза, чувствуя, как расстаёшься с манящей нереальностью снов, где ты чувствовал себя абсолютно на своём месте, так, что каждое пробуждение было больше похоже на маленькую смерть. Но сперва, конечно, было не это. Сперва Ацуши пришлось принять очевидный факт того, что, несмотря на силу тигра, он всё ещё слабак, который не смог спасти от своего же напарника одного единственного человека. Нет, он и раньше ничуть не сомневался в том, что ни на что не способен, и всё такое, но как-то с течением времени, с постоянными сражениями и победами, этот факт начал стираться, терять свои краски и Накаджима начал обретать какую-никакую, а уверенность, что он что-то всё же может. По крайней мере, у него не было другого выхода, потому что каждый чёртов раз на кон против его слабости кто-то ставил тысячи жизней обычных людей, не оставляя иного выбора, кроме как идти в бой до конца. Тогда же, реальность больно ударила под дых, макнув с головой в дерьмо собственной бесполезности. Спустя неделю не очень успешных притворств, когда Ацуши упорно пытался делать вид, что всё в порядке и всё как обычно, состоялся серьёзный и продолжительный разговор с Куникидой, который ради такого дела даже послал к чертям свой идеальный график. Старший коллега очень наглядно, используя себя в качестве живого примера, объяснил, что они не герои, а обычные люди, и что всех спасти невозможно, и очень часто так бывает, когда приходится просто стоять и смотреть, даже если ты готов жизнь положить на то, чтобы кому-то помочь. Получилось впечатляюще. В тот момент Ацуши понял не только то, что он не один со своей проблемой, но ещё и то, что не так уж много в его жизни было всякого дерьма, особенно, если вдаваться в подробности и выводить на откровенный разговор каждого в Агентстве. И когда с этим проблема вроде бы решилась, а глубокая, и по-детски наивная, обида на Акутагаву так никуда и не прошла, появилась новая. Вернулись сны. Сны полные счастливого прошлого, надежд и мечтаний, всего того, чего ему так не хватало, и что он неосознанно стремился получить, вновь и вновь перебирая свои воспоминания, сравнивая их со сном и не находя и пары сходств между ними. Это было настоящей пыткой, потому что даже самый распоследний болван в какой-то момент поймёт, что можно изменить в этом мире что угодно, включая сам мир, а вот прошлое — нельзя. И от этого осознания, вместо ожидаемого облегчения, становится только хуже. Ещё полторы недели потребовалось, чтобы Ацуши пришёл к этому ответу. В этот раз самостоятельно. Может быть, решение было немножко лживым, но оно помогло ему снова встать на ноги, а это определённо стоило того, чтобы солгать самому себе. Накаджима просто перестал считать показанную во сне реальность единственно возможной. В том смысле, что он вполне может желать чего-нибудь другого. По-настоящему, искренне, стремиться к чему-то иному: спасти больше людей, заработать денег и обзавестись своим домом, завести подружку и что-нибудь ещё. Чем не цели для жизни? А несбыточная мечта о счастливом детстве останется надёжно замкнутой где-то в самой глубине его разума и памяти, лишь изредка являясь в сладких снах и оставляя на утро после себя горьковато-солёный привкус на языке. Вот тогда-то жизнь снова заиграла привычными красками. Ацуши перестал напоминать собственную тень и вновь с энтузиазмом взялся за работу, отмечая, что она действительно приносит ему удовольствие, как и совместные завтраки с Кёкой, как и редкие гулянки с коллегами по работе, и ещё сотня других мелочей, которые и нужны для того, чтобы придавать жизни вкус. И тогда он вполне чувствовал себя счастливым, начисто вычеркнув из памяти тот день, когда всё изменилось. — Накаджима Ацуши здесь работает? — Уточнил бодрый голос незнакомого парня одетого в форму доставщика из какой-то распространённой компании, которая занималась доставкой всего и везде, и Ацуши, оторвавшись от сортировки отчётности, удивлённо на него уставился. Затем, сообразив, что нужно подняться и подойти, едва не упал со стула, вызвав смешки коллег. — А… Да, это я, — смущённо улыбаясь, подтвердил Накаджима, занимая более устойчивое положение в пространстве на своих двоих. — Тогда распишитесь, вам посылка, — доставщик впихнул в руки совсем растерявшемуся парню накладную, продемонстрировав продолговатый чёрный коробок, в которые обычно упаковывались стеклянные бутылки, когда их нужно было кому-то подарить. Судя по цвету упаковки, подарок предназначался для похорон. Кто бы мог ему такой прислать… Когда доставщик ушёл, а Ацуши перенёс посылку на свой стол, озадаченно её изучая, то работа в комнате прекратилась на корню: все также с интересом изучали упаковку, буквально прожигая тонкий картон пристальным вниманием. Заметив любопытные взгляды, Накаджима улыбнулся и предложил: — Кто хочет отгадать от кого пришёл сюрприз? Все дружно обернулись на жующего чипсы Рампо, ожидая его вердикта, но тот, фыркнул, заявив, что это очевидно и ему не интересно. Ну да, прошлое его такое «не интересно», помнится, обернулось совсем неприятными последствиями для Ацуши. Так что, решив не искушать судьбу на этот раз, Оборотень поспешил вскрыть упаковку, извлекая ожидаемую бутылку хорошего, судя по тому, как присвистнул Дазай-сан, увидев этикетку, оно действительно было хорошим, вина и прилагающуюся к нему маленькую открытку с надписью. Перевернув её белой стороной вверх, Накаджима пробежал взглядом по тексту: «Я не знаю, что ты сделал с моим братом, но, пожалуйста, верни всё, как было. Гин» Под этими словами была маленькая приписка, сделанная уже совсем другим почерком, настолько неразборчивым, вроде как врачебным, что пришлось даже несколько минут потратить на то, чтобы разобрать одно несчастное слово и пару цифер: «Крыша 16:00» Ацуши молча вернул бутылку назад в коробку, не забыв вкинуть туда же и записку, после чего отнёс и, с видимо сдерживаемым желанием расколотить внезапную посылку от членов Портовой Мафии, оставил её на подоконнике. Удивлённые и умирающие от любопытства взгляды коллег он чувствовал буквально каждым сантиметром спины. Ну уж нет, к этому засранцу он не пойдёт ни под каким предлогом. Жизнь Акутагавы это его чёртова жизнь, и Тигр не будет иметь к ней никакого отношения, кроме работы. В открытое окно подул ветер, густо пропитанный запахом озона. Ацуши потянулся, чтобы закрыть его, и взглянул на стремительно темнеющее небо. Над Йокогамой сгущались тучи. Вот-вот начнётся гроза.***
Рюноске сидит под скудным козырьком пристройки для шахты лифта и наблюдает за тем, как медленно с неба начинают срываться капли первой в этом году грозы. Его босые ноги в свободных домашних штанах упорно не помещаются под укрытие и начинают промокать, но его эта мелочь мало заботит. После бутылки вина, когда он решил, что проветриться на крыше это вовсе неплохая идея, такие детали вообще казались малозначительными. А после половины второй, и тот факт, что поднявшийся ветер, упорно задувает ему под полурасстёгнутую белую рубашку, простужая и без того хронический бронхит, стал совершенно неважным. Как и сигарета в руках, ядовитым дымом отравляющая лёгкие. Как и молния, только что расколовшая небо на три неравных части. Уже прошёл практически месяц с того момента, как никогда не знавший, что такое настоящее счастье человек имел неудачу это самое чувство ощутить в полной мере. Говорят, если внезапно показать вечно жившему в темноте существу дневной свет, то он выжжет ему сетчатку, погрузив во тьму ещё большую, чем была до этого. Тоже случилось и с Рюноске, который оказался вовсе не готов ощутить то, чего был лишён всю свою сознательную жизнь, проигнорировав предупреждение об опасной способности, дарующей сладкие грёзы. И теперь он расплачивается за свою беспечность отсутствием сна, повышенной нервозностью и таким оглушающим чувством пустоты, что, казалось, до этого в груди на самом деле билось живое сердце. Акутагава продолжал исправно работать, выполняя поручения Портовой Мафии, продолжал истреблять всякое отребье, убивая также безжалостно, как делал это до всего произошедшего, но теперь все эти действия утратили смысл, стержень, что раньше придавал им оттенок необходимости — исчез. Нет, он не забыл о своей цели, помнил то единственное, что вынуждало его подниматься с постели каждый божий день, вынуждало идти и становиться сильнее, но теперь, увидев то, что его ждало там, после преодоления этой цели, Акутагава резко сбавил темпы стремления к ней. Можно было бы даже сказать, что он испугался, если бы кто-то посмел даже подумать в его адрес нечто подобное. За признанием его ждала тьма. Абсолютная, непроглядная, в которой он будет блуждать до конца своих дней, потому что единственный, кто мог стать лучом света в этом мраке, раздражал Акутагаву больше других людей, и поэтому сама его важность казалась чем-то абсурдным. Тем более, что нелюбовь была взаимной и полностью находила отклик в его оппоненте. Рюноске поднял полупустую бутылку, убирая её с лежавшего рядом плаща, и, закрыв глаза, сделал несколько глотков, не ощущая вкуса далеко не дешёвого вина. Раскат грома заглушил булькающий звук проявляемой слабости. Эпицентр грозы вот-вот будет над городом. — Решил напиться и по примеру Дазай-сана совершить самоубийство? — Поинтересовался знакомый голос откуда-то сверху. Акутагава медленно отнял бутылку от губ, после чего открыл глаза и взглянул на стоявшего под дождём Накаджиму. Обычный, никак не изменившийся за этот месяц Тигр, в своей обычной дурацкой одежде, что была жалкой пародией на офисный прикид, а теперь ещё и изрядно вымокшей, был словно насмешкой в лицо. Его появление всколыхнуло привычное раздражение в груди. Вот он, кого Рюноске называл слабаком и трусом, стоит, как ни в чём не бывало, а он сам сидит тут, словно какой-то потерянный ребёнок, совершенно не представляющий, что ему делать со страшным взрослым миром вокруг. «Одежда мафии шла тебе гораздо больше», — подумал Акутагава про себя, глубоко затягиваясь. — Что ты здесь забыл, Тигр? — вопрос, выдохнутый с клубами табачного дыма, был насущным, несмотря на то, что мысли немного заплетались. Всё же Рюноске пил не так уж и часто, чтобы стоически переносить алкоголь в больших дозах, как и не часто позволял себе курить, чтобы уже третья сигарета не возымела расслабляющего эффекта. Бутылки вина в одно лицо было вполне достаточно, чтобы опьянеть, а после второй он, скорее всего, к утру забудет обо всём, до чего успел додуматься, сидя в одиночестве на крыше. По крайней мере, Акутагава рассчитывал, что будет в одиночестве. — Пришёл вернуть, — Ацуши опустился на корточки и поставил перед чуть приподнявшим брови Рюноске чёрную картонную коробку. — А если ты подразумевал, как я тебя нашёл, то вот, — в ладонь Акутагавы опустилась небольшая открыточка, на которой почерком сестры и почерком Мори было выведено два разных послания. Надо же, кажется, он заставил коллег за себя беспокоиться. — Отлично. Вернул. Теперь можешь валить, — хмыкнул Рюноске, сминая открытку в руке и даже не глядя на чёрный коробок. Вместо этого он как загипнотизированный смотрел в жёлто-фиолетовые глаза, отчётливо ощущая, как реальность находит точки соприкосновения со сном, пересекается и накладывается сверху, вызывая вместо ожидаемого чувства тепла лишь усиливающееся раздражение. Почему Тигр не выглядит так, будто бы его гложет тоже, что и Акутагаву? Почему он справился с этим, а Рюноске не может? Что ему показала злосчастная способность угадывать заветные желания? Впрочем, на последний вопрос ответ очевиден даже для тех, кто не обладает сверх дедукцией: счастливое детство, жизнь обычного человека, мечтающего об обычных вещах. Трусливый идиот. Ацуши смотрит на Акутагаву целую минуту, не обращая внимания на то, что вымокшая до последней ниточки рубашка уже начала прилипать к телу, а над головой разветвился очередной электрический разряд. — Не знал, что ты куришь, — сказал он, не торопясь куда-то уходить, хотя Акутагаве казалось, что чтобы оставаться на месте ему приходится прилагать существенные моральные усилия. Ну конечно, должно быть он зол на него, как чёрт, ведь Рюноске убил того парня. Что там между ними произошло, пока он дрых, осталось неизвестным, да и не интересным, откровенно говоря, но, похоже, Садоске смог уболтать Тигра в достаточной мере, чтобы тот вступился за него. Наивный придурок. — С твоим-то кашлем, — Накаджима тянется и отбирает наполовину недокуренную сигарету, туша её о бетонный настил крыши. Акутагава даже не сопротивляется. Он слишком пьян. Или ему просто хочется так думать. — Сделай милость, заткнись и сдохни, — пожелал Рюноске, а затем, немного подумав, добавил: — или хотя бы просто сдохни. — Да ты же пьяный в стельку, — с некоторым удивлением отмечает Ацуши очевидный, казалось бы, факт, чем заслуживает очередной раздражённо-пристальный взгляд. Акутагава никак не реагирует на это заявление словесно, просто берёт бутылку и демонстративно глотает из неё. Накаджима смотрит неодобрительно, а затем, вместо того, чтобы развернуться и уйти, забирается под козырёк крыши, усаживаясь рядом с Рюноске, и укладывает руки на подтянутые к груди острые коленки. — Что ты увидел после того, как получил признание Дазай-сана? Разумеется, он не уйдёт и не заткнётся. Ещё чего. Он же грёбаный свет, желающий спасти и защитить всех сирых и убогих. И, разумеется, он знает, что приснилось Акутагаве. Они слишком долго сражались друг с другом, слишком часто ругались, высказывая во взаимных колкостях и претензиях всё то, чего никогда не говорили другим. Акутагава молчал, не желая ввязываться в эту душеспасительную беседу и вообще иметь к ней хоть какое-то отношение. То, что он не прогнал Тигра с крыши, позволив нагло усесться рядом и вымочить плечо на его рубашке своим, и без того говорило о многом. Не дождавшись ответа, Ацуши, похоже, решил зайти с другой стороны: — Мне приснилось счастливое детство, — сказал он, глядя на свинцовые тучи, что тяжёлым покрывалом повисли над городом. — Как будто бы я обычный человек, без способностей. — Это было очевидно, глу… — И ты тоже там был, — это заявление оказалось менее очевидным, так что Акутагава едва не пролил вино на свой плащ, даже не возмутившись по поводу того, что его перебили, — учился со мной в одном классе. Мы даже были друзьями, — Ацуши сделал паузу, явно решаясь на что-то, потом продолжил, с ироничной улыбкой на губах, — и ты даже сказал мне, что я тебе нравлюсь. На мосту во время заката. Как девчонка из мелодрамы. — Ты точно долбанутый, Тигр. Я ещё не настолько пьяный, чтобы слушать от тебя такие вещи, — ошеломляющее признание слегка протрезвляет и загоняет в ловушку растерянности и непонимания, зачем Накаджима вообще всё это говорит. — В коробке ещё одна бутылка, — хмыкает Ацуши, — не стесняйся. У нас обоих будут проблемы, если ты завтра всё это вспомнишь, — чистая правда, но, несмотря на это, Рюноске больше не делает глотков. Вместо этого он протягивает Тигру свою полупустую бутылку: — Только после тебя. Дождь усиливается настолько, что превращается в единое серое полотно, скрывающее город в себе, а Ацуши неотрывно смотрит на бутылку несколько следующих мгновений, прежде чем взять её. Он пьёт, глотая вкусное пряное вино и чувствуя, как красная дорожка ручейком стекает по подбородку. Если он завтра тоже ничего не вспомнит, то так будет даже лучше, наверное. Громыхнуло так, что испуганно запиликала сигнализация где-то внизу, а по зданию прошла вибрация. Внутренности обжигает огнём, это был, кажется, второй раз, когда он попробовал алкоголь, и поэтому, когда Накаджима выдыхает, возвращая бутылку, его глаза слезятся. Это почему-то вызывает у Акутагавы насмешливо-снисходительную улыбку, вместо обычного раздражения. — А потом, — продолжил свой рассказ Оборотень, — я увидел своего настоящего учителя. Даже способность счастливых снов его не остановила, — горькая улыбка, — он явился, чтобы сказать мне, какое я ничтожество и что если ты никого не можешь спасти, то не достоин жизни. — Заплачь ещё. — Хах, заткнись, — Накаджима закрыл глаза руками, но в этой фразе чувствовалась улыбка. Рюноске тоже улыбается, не замечая этого, как и не замечая того, что ввязывается в разговор, который он не хотел начинать. — Как у тебя получилось проснуться? — Тигр убил меня… — Твоя способность явно умнее тебя. — Хорошо, что хоть кто-то из нас четверых оказался умным, а то до сих пор бы там валялись, — Ацуши не упускает возможности ответить подколкой на подколку, хоть и звучит это вовсе не агрессивно, а скорее в стиле традиционного обмена любезностями. В их стиле. Оборотень снова протягивает руку за вином и Акутагава спокойно отдаёт бутылку. Пусть они будут пьяными на одном уровне. Может быть, он бы даже сигарету предложил, если бы они у него с собой были и если бы точно не знал, что Накаджима откажется: едкий запах курева он, как кошка, терпеть не мог. — Отвратительно жить с мыслью, что ты никогда не получишь то, чего больше всего хочешь. Прошлое навсегда останется прошлым, — резюмировал Ацуши, когда в бутылке осталась половина от того, что там было, когда он её взял. С этим Акутагава не мог не согласиться. Даже если он получит такое необходимое ему признание, Дазай никогда не вернётся в Портовую Мафию, как и не примет их сторону Ацуши, которого корёжило от одной мысли, чтобы убить кого-то. — Поэтому я решил, что есть ещё много прекрасных вещей, которые достойны того, чтобы их хотели и добивались. — Мне всё равно, что ты там решил, Тигр, — кажется, он протрезвел больше, чем нужно, так что Рюноске поспешил исправить эту оплошность путём отнятия бутылки и осушиванием её до конца. — Я знаю, поэтому и говорю. — Последующий за этим удивлённый взгляд Акутагавы получил разъяснение: — когда признаёшься в чём-то подобном своему отражению, то выглядит как-то по-дурацки и не убедительно. — Я тебе что, зеркало заменяю? — В какой-то мере, — Ацуши поворачивает к нему голову и улыбается так, что хочется немедленно врезать ему по белым зубам, подпортив это довольное и, похоже, уже изрядно пьяное, лицо. Молния вновь рассекает пространство, выжигая всё своим ослепительно-белым светом и Акутагаве кажется, что этот свет ему уже знаком. Он отворачивается, отгоняя от себя померещившийся призрак того одетого в одежду мафии Накаджимы, с небрежно зачёсанными назад волосами, которого видел в своём сне. Молчание растянулось ровно на ещё один громовой раскат. Дождь понемногу стихал, уходя вслед за уносимыми ветром тучами. — Не жди от меня того же, — Акутагава смотрит на принесённый чёрный коробок в котором была запечатана ещё одна бутылка вина и решает, что всё-таки завтра он хочет помнить то о чём они здесь говорили. — Чего не ждать? — Что я буду изливать тебе душу, — Рюноске поднимается, глядя на вымокший и изрядно посвежевший город. Он чувствует, что, ему, как и городу, становится легче дышать, а перспектива оказаться во тьме навсегда теперь больше не пугает. В конце концов, теперь он знает, что кому-то снятся сны с его участием. — И в мыслях не было, — Ацуши усмехается, продолжая сидеть и смотреть на Акутагаву снизу вверх. — И мы никогда не будем друзьями, чтобы тебе там не снилось. — Конечно. Акутагава поднимает свой плащ и пустую бутылку, несколько секунд смотрит на Накаджиму, а затем идёт к металлической двери, ведущей прочь с крыши. Его волосы и одежда блестят под светом показавшегося после грозы ослепительного солнца. — У меня до сих пор валяются твои порванные шмотки. Ты ждёшь, что я тебе их посыльным отправлю, глупый Тигр? — Берясь за ручку двери, громко интересуется Рюноске, чуть обернувшись. — Уже иду! Ацуши поднимается с места, не забывая коробку, которую принёс, и бежит следом за уже скрывшимся за дверью Акутагавой, шлёпая босыми ногами по отражающим ясное небо лужам. Может быть они никогда не получат то, чего желают больше всего в этом мире. Но пока есть люди, которые последуют за тобой, даже когда ты съедешь в тёмную пропасть, эта жизнь не так уж и плоха. Верно? Конец P. S. — Кстати, Тигр… — Что? — Я закончил картину. Посмотришь?