Расписание судьбы

Цилиндр, перчатки, трость… Ноэль проверил, с собой ли кошелек, а главное, чехольчик с напитанным за ночь ключ-камнем, и распахнул дверь. Смог опустился совсем низко, будто бы придавив собой город. Из-за него все вокруг стало туманным, неторопливо-нереальным. В неверном свете газовых фонарей, которые никому и в голову не пришло гасить, несмотря на формальное наступление утра, над мощеными тротуарами неясными тенями плыли люди и мáгики. По сторонам от улиц колыхались, то исчезая, то вновь проглядывая в рваных полосах смога, дома и деревья. Паромобили пыхтели двигателями и гудели клаксонами, будто пароходы тревожными сиренами-ревунами. И даже только-только отшвартовавшийся от причальной мачты пародвигательный дирижабль, смутно видимый в отдалении, над остроконечной крышей Центрального вокзала, казался не созданием человеческого разума и силы магиков, а будто бы живым, громко и размеренно вздыхающим существом — китом, который непонятным образом переместился из океана водного в океан воздушный и теперь летел величественно и неторопливо, выдыхая вверх кудрявые облака пара так, словно это были фонтаны воды. Ноэль замешкался, погрузившись в собственные, по обыкновению более чем странные фантазии-видения, уже представляя, как они оживут в его мастерской, перенесенные в художественный куб, и в итоге едва не наступил на конверт. Он был, как и всегда, придавлен к каменным плитам крыльца самым обычным булыжником, чтобы не унесло случайным порывом ветра или магии. Внимание на эту деталь Ноэль обратил сразу, в первый раз обнаружив у себя на пороге письмо от незнакомца, вот уже полгода предпочитавшего оставаться анонимом. Это значило, что писавший не владел магией. Ну, или осознанно не желал использовать ее, чтобы даже так не приоткрыть завесу над тайной своей личности. И это было все, что Ноэль знал о своем стеснительном воздыхателе, будь он проклят! Нет, сначала эти послания, написанные аккуратным почерком явно неплохо образованного человека или магика, а главное, полные слов нежности и любви, даже радовали. Тешили самолюбие, окрыляли, давая надежду на что-то, что смогло бы изменить жизнь, внесло бы верные коррективы в злополучное расписание судьбы, в расчерченные графы которого — слишком узкие, давящие, более всего похожие на решетки тюрьмы — Ноэль попал с первого вздоха и первого крика. В тот самый миг, когда родился, во-первых, очень сильным, очень необычным по особенностям дара магиком, а во-вторых, со склонностью видеть в своей постели не прекрасных дам, а брутальных джентльменов. Закон строг, но он закон! Каждый магик обязан продлить свой род, родив детей! При этом он не имеет права связать жизнь с обычным, лишенным дара человеком. Чистота даже не крови, но магии — вот к чему стремились те, кто эти законы устанавливал: слишком велика была опасность, возникавшая каждый раз, когда необычный ребенок рождался в семье обычных людей. По очевидной причине: они не понимали, что с ним делать, не могли научить его контролю за даром, а значит, сила, возрастая по мере взросления магика, в какой-то момент могла выйти из-под контроля. И ведь прецеденты были! Да еще какие! Все помнили трагедию, разыгравшуюся лет пять назад в столичном пригороде, когда на волне первой, самой яркой любви и первого, самого болезненного предательства юная магичка выжгла целый квартал, забрав с собой в мир теней и того, кто ее предал, пойдя на измену, и своих родителей, и жителей окрестных домов… Или столь же памятный для многих взрыв в паровозном депо, когда последствия смог устранить только сборный отряд из нескольких сильнейших магиков страны, вызванных к месту трагедии. Подавляя бесконтрольный выброс силы, внезапно вспыхнувшей в одном из рабочих, двое из них обгорели внешне, а третий выгорел изнутри, выложившись полностью и, как следствие, лишившись магических способностей навсегда… Эту историю Ноэль знал слишком хорошо. Просто потому, что тем самым потерявшим силу магиком был его ныне уже покойный отец. Все слышали о геройском поступке Роберта Монфер-л’Ари, но мало кто знал, чем это обернулось для него самого и для его семьи. А это было страшно. Ноэль никому бы не пожелал видеть, как некогда веселый и любящий мужчина убивает алкоголем себя, изводит скандалами жену и начинает истово ненавидеть единственного сына, чья магия растет день ото дня, слишком ярко напоминая о том, что было потеряно… Так что Ноэль прекрасно понимал причины, по которым с давних пор по всей стране работали отряды рейнджеров, выискивавших детей, наделенных пока еще нераскрытым даром, и забиравших их в специальные дома призрения, где опытные наставники обучали их справляться с силой магии. Но понимал он и то, что мало кто в таких вот обычных, человеческих семьях радовался приходу рейнджеров. Дети рыдали, расставаясь с близкими, отцы и матери зачастую пытались прятать своих кровиночек, не желая понимать, насколько это опасно. Закон о чистоте магической крови был разумным. Хотя бы потому, что в семьях магиков, где неспособные творить колдовство дети рождались так же редко, как магики в семьях обычных людей, все изначально делалось правильно. Здесь знали, как научить ребенка контролировать дар, поскольку сами всю жизнь, с того поразительного и пока никем не объясненного мига, когда в юном магике вдруг вспыхивала сила, только и делали, что удерживали внутри столб внутреннего огня. Да и, случись что, смогли бы погасить его внезапный выброс, не дав случиться трагедии. Так что сомнений у людей, верно понимающих ситуацию, не возникало: законники правы, и магики должны заводить детей от магиков! Вот только легче от этого одному вполне конкретному магику по имени Ноэль Монфер-л’Ари никак не становилось — какая женитьба, какие дети, если у него сексуальный интерес к даме мог возникнуть разве только под воздействием какого-нибудь зелья?! Все-таки связать себя узами брака, обрекая на несчастье ни в чем не повинную девушку и планомерно убивая отравой приворотной химии самого себя? Эти мысли угнетали, прибивали к земле, мешая творить и просто жить. Впрочем, тут в расписание судьбы Ноэля кто-то добрый все же внес коррективы: ему была дарована возможность выполнить долг, не разрушая свою жизнь и жизнь потенциальной жены. Более того, возникший союз магика и магички из двух высоких аристократических семейств даже стал вполне счастливым! Просто потому, что и супруга Ноэля София лишь выполняла долг. Строгая, сухощавая, откровенно некрасивая, слишком умная и отчаянно ироничная, она была с головой погружена в науку, а о браке и тем более о традиционной семейной жизни и думать не хотела. Но закон требовал, родители давили, магическое сообщество посматривало косо, и это вдруг стало создавать проблемы уже на научном поприще и в карьере. И вот как раз тогда все та же судьба свела Софию со столь же замученным аналогичными проблемами мужчиной из старой магической семьи Монфер-л’Ари. С Ноэлем… Их обоюдная откровенность, прорвавшаяся на темном балконе загородного дома общего знакомого, устраивавшего яркие, а потому на редкость популярные балы, дала свои плоды: излив друг другу душу, Ноэль и София очень быстро поняли, что просто-таки созданы друг для друга. Свадьбу сыграли в провинциальном поместье родителей невесты, в узком кругу. Еще через несколько месяцев торжествующая София сообщила, что беременна двойней. Когда же рожденные ей здоровенькие девочки были с облегчением отправлены на попечение любящим бабушке и дедушке (все в то же тихое поместье, лишенное «радостей» городской жизни в виде вечного смога), созданная по обоюдной договоренности семья стала чистой формальностью: успешно, за один раз отдавшие долг обществу супруги зажили раздельно, впрочем, сохранив теплые доверительные отношения. Встречались часто — на светских раутах, общесемейных праздниках или если получалось так, что Ноэль приезжал навестить дочерей в то же время, когда там появлялась и София. Подобный образ жизни мало кого удивлял. В аристократических семьях что у людей, что у магиков супруги часто вели разный образ жизни, да и дети сплошь и рядом именно так и росли — на попечении у нянек, гувернанток и магиков-наставников. Но все же брак ставил некие рамки, ко многому обязывал. София, будучи совершеннейшим асексуалом, увлеченным по-настоящему только своими исследованиями, проблем не испытывала, а вот Ноэль — натура тонкая, романтичная, творческая — от отсутствия любви страдал. Да и, если честно, от отсутствия секса тоже. Этот вопрос можно было бы легко решить посещением борделя, но воспитание не позволяло изменять жене просто из-за грубой, животной физиологической потребности, без любви. Тем более что изменять-то хотелось не с другими дамами, что, скорее всего, было бы воспринято в обществе с ироничным пониманием, а с джентльменами… Нет, ангелом Ноэль не был и иногда все же позволял себе некоторые вольности, но всякий раз после этого ощущал себя испачканным, отвратительным самому себе. Так что поначалу, когда на пороге дома обнаружилось первое любовное послание от незнакомца, он даже подумал, что судьба вновь смилостивилась и дала шанс все-таки познать радость взаимного чувства. Но время шло, а ничего не менялось: Ноэль по-прежнему жил, объятый одиночеством, будто городским смогом, а тайный воздыхатель в своих посланиях раз за разом сообщал: вы — прекрасный магик и знаменитый художник — слишком хороши, слишком красивы и слишком любимы всеми, чтобы обрадоваться вниманию еще и какого-то чудака неправильной сексуальной ориентации… «Я не смею и думать… Никогда не побеспокою… Позвольте лишь издалека любоваться вами, мечтать о вас…» «Издалека!» — Ноэль раздраженно притопнул ногой, а после смял письмо в кулаке, при этом невольно испепеляя его. Столб внутреннего огня опасно колыхнулся, но тут же выровнялся. Яркая боль в опаленной магией руке прочистила мозги, в которые, кажется, тоже проникло слишком много вонючего и непроглядного городского смога. Все же просто! Всего-то и нужно найти этого трусоватого и неуверенного в себе чудака и… Что делать дальше, Ноэль понятия не имел, но был уверен: тогда и разберется. Вот только как искать?! Засады, неоднократно устраивавшиеся, чтобы банальным образом увидеть адресанта или хотя бы того, кто принесет письмо, ни к чему не привели: в те дни, когда за домом Ноэля кто-то наблюдал, послания на крыльце просто не появлялись. Неизвестный будто бы чувствовал чужое, ненужное ему внимание и легко его избегал. Все-таки магик, а не человек? Магик, наделенный столь же нетипичным даром, как тот, которым владел Ноэль? Мысли самым естественным образом перетекли на работу. Сегодня попасть туда нужно было пораньше. Сбежав с крыльца, Ноэль свернул направо. Гараж, в котором он уже почти год держал свой паромобиль, был совсем близко, буквально в квартале. А вот художественная мастерская, где и создавались знаменитые живые картины, заключенные в пространственные кубы из закаленного магией стекла, располагалась далеко. Неудобно, но что поделать, если только там, вдалеке от густонаселенного города, где чужая магия ни на что не влияла, а силы текли свободно и широко, удавалось творить без проблем и риска слишком сильно растревожить столб внутреннего огня? Нет, можно было бы окончательно перебраться в сельскую местность. Поселиться поближе к дочерям, тем самым объединив место жительства и мастерскую. Но решимости на такое не было совсем: казалось, что тогда одиночество, которое теперь виделось проблемой хоть и затянувшейся, но все-таки временной, захватит и поглотит, а творческий настрой окончательно ухнет из романтически-нуарного настроения в депрессивно-мрачное. Так что приходилось вставать ни свет ни заря, слыша в отдалении низкие гудки заводских сирен, созывавших к началу смены рабочий люд, и ездить, тратя на дорогу по несколько часов в день. Впрочем, свой паромобиль Ноэль любил, про себя считая его чуть ли не живым существом. Разговаривал с ним, холил и заботился. По этой же причине и стоял он не у дома на улице, а в просторном гараже паромобильной мастерской, где ему всегда был обеспечен особый уход. Ее владелец Киран Диггори был человеком столь же сильно и преданно влюбленным в паромобили и вообще в технику, работавшую на пару, как Ноэль в свои художественные магические кубы. Да и колдовал он над ней так же творчески и любовно: смазывал, отлаживал, полировал. Не раз доводилось наблюдать, как его крупные руки — совсем не аристократичные, кажется, необратимо, навсегда перепачканные в масле и саже, да еще и покрытые множественными ссадинами и ожогами, бережно и любовно касаются той или иной детали, того или иного агрегата. Да и паровой котел, прошедший плановую отладку у Кирана, кажется, даже тональность звучания менял — не принимался периодически кашлять не в такт и пыхтеть, словно задыхаясь, а мурлыкал ровно, удовлетворенно вздыхал и выстукивал что-то ритмично-радостное. Ноэль подобную преданность делу и подобное мастерство ценил, еще и поэтому став постоянным клиентом этого неуклюжего из-за невесть когда приобретенной хромоты и всегда немногословного мужчины, так удачно открывшего по соседству свою мастерскую. — Доброе утро, господин Диггори! — поздоровался Ноэль, с неизменной вежливостью снимая шляпу. — Вы сегодня что-то уж совсем рано, господин Монфер-л’Ари. Дела? — Встреча, — подтвердил Ноэль. — Новый заказчик, который желает не просто получить результат, но и лично наблюдать за процессом создания живой картины по его идее. Надо подготовиться к встрече, а то у меня в мастерской, скажем так, сильный творческий беспорядок! Киран улыбнулся, оглянувшись к себе за спину — на кучу, в которую были свалены какие-то запчасти пополам с откровенным железным ломом, а после подумал и качнул головой: — Я бы не смог работать, если бы кто-то стоял у меня над душой. Ну, разве что кто-то очень близкий, приятный мне. — То же самое! Как я вас понимаю! — Ноэль даже всплеснул руками. — Но делать нечего. Желание заказчика — закон. — Вы с вашим талантом и известностью уж и сами могли бы диктовать эти самые законы. — Характера, наверно, не хватает… Киран рассмеялся, показывая крепкие белые зубы и ямочку на щеке, совершенно неожиданную на его грубом, угловатом лице. Ноэль же вздохнул, закинул на пассажирское сиденье паромобиля цилиндр и трость, а после, поднявшись по откидным ступеням, занял водительское место. Ключ-камень — сердце паромобиля, источник его сил — привычно скользнул в предназначенное для него гнездо. Двигатель вздохнул, будто просыпаясь, а после заработал ровно и сильно, заволакивая ангар клубами белоснежного пара. — Счастливого пути, господин Монфер-л’Ари! Осторожнее на дороге. Из-за смога видимость очень плохая, — напутствовал Киран, хлопнул ладонью по капоту, а после отступил в сторону. Ноэль махнул рукой в ответ, надел защитные очки, нахлобучил на голову цилиндр, отжал стояночный тормоз и неторопливо выкатился из ворот. Путь был действительно неблизким. Но это и к лучшему — как раз получится обдумать линию поведения на предстоящей встрече. Новым клиентом, о котором Ноэль и сообщил Кирану Диггори, был магик из довольно известной столичной семьи Соммерет-л’Иго, лишь недавно, примерно с год назад, прибывший в их город. Ноксфорд не был так велик и развит, как столица, но и захолустьем его бы никто не назвал. Более того, он по праву считался культурным и научным центром страны. Из-за университета, в котором работала София. И из-за мастерской самого Ноэля, чья известность действительно была едва ли не общемировой. По крайней мере, магические кубы с его живыми картинами были представлены в экспозициях всех более или менее крупных музеев и неизменно становились центром частных коллекций, которые могли позволить себе лишь очень богатые люди или магики. Аарон Соммерет-л’Иго принадлежал к числу последних. Ноэль познакомился с ним некоторое время назад на открытии собственной выставки в столице. Там было весьма многолюдно, но господин Соммерет-л’Иго — Аарон, как он сразу попросил себя называть, — проявил к творчеству Ноэля столь искренний интерес, что запомнился и вообще произвел самое хорошее впечатление. И вот теперь, перебравшись в Ноксфорд и периодически встречаясь с Ноэлем на светских мероприятиях, он завел разговор о создании живой картины уже для себя лично… Каким именно будет заказ? Что захочет видеть внутри куба этот утонченный столичный аристократ, известный своей любовью к породистым лошадям и дуэлям? До Ноэля долетали слухи, что из столицы Аарону пришлось уехать как раз из-за поединка, который закончился смертью второго участника этой смертельной игры. Дамы, обсуждавшие нового в городе и столь блистательного кавалера, говорили, что господин Соммерет-л’Иго стоял за правое дело, и противник его понес заслуженное наказание за свое совсем не достойное истинного джентльмена поведение. Но при этом погибший оказался сыном какого-то более чем влиятельного лица, которое, естественно, задействовало властные рычаги, чтобы отомстить убийце, даже если тот и был целиком в своем праве. Все эти рассказы невольно… возбуждали. Поступок Аарона был проявлением истинно мужского характера, мужской силы, к которой Ноэля всегда так влекло! Фонари гасли один за другим, а после и вовсе кончились — центральные городские кварталы, где они были установлены повсеместно, остались позади. Теперь по сторонам от мостовой потянулись сплошной стеной фабричные заборы. При этом отражавшийся от них звук, ранее прерывистый из-за чередования домов и бульваров, изменился, став ровным и насыщенным. И одновременно будто бы удвоился. Ноэль обернулся — и точно, сзади, лишь немного отставая, за ним следовал еще один паромобиль. Почему-то это показалось неприятным, даже пугающим. Решив пропустить чужака, чтобы тот не маячил за спиной и не давил на психику, Ноэль прижался к тротуару, сбрасывая скорость. Двигавшийся сзади паромобиль тут же ускорился, будто того и ждал. Но это как раз успокоило — было логично предположить, что по меркам второго водителя Ноэль просто ехал слишком медленно, вот тот и дышал ему в спину, не рискуя обгонять в условиях плохой видимости, но как только появилась такая возможность, вырвался вперед. Куда он свернул после, увидеть не удалось, да это было и не важно. За городом стало просторнее и как-то даже светлее. И потому, что утро медленно, будто бы неохотно, но все же вступало в свои права; и потому, что смог остался позади, разогнанный ветром, которому здесь, среди полей и перелесков, не приходилось путаться и петлять, цепляясь за крыши и трубы. И даже тот самый дирижабль на маршевом паровом приводе, замеченный Ноэлем с крыльца дома и направлявшийся, как выяснилось, в ту же сторону, что и он сам, теперь выглядел не старым мрачным китом в темных глубинах облачного океана, а игривым белым дельфином в аквамариновых южных водах. Ноэль остановился на обочине, чтобы полюбоваться им и заодно утеплиться: здесь, вне нагретых человеческой и магической активностью городских стен и мостовых, без укрытия вонючего, влажного, но теплого смога, было много прохладнее. Уже давно усвоивший это Ноэль всегда держал в багажном отделении теплое пальто, перчатки и широкий шарф. Большинство магиков использовало собственный дар, чтобы согревать себя, но Ноэль делать это не хотел: зачем растрачиваться, если можно просто одеться? Теперь стало много комфортнее, и появилась возможность думать не только об отваливающемся от встречного ветра носе и теряющих чувствительность пальцах, но и о предстоящем дне. Первым делом надо будет создать картину с плывущим в небе над городом китом. Ноэль просто-таки видел то, как эта огромная, живая, совершенно неуместная, а потому неожиданная и впечатляющая махина будет неторопливо появляться из тумана, обтекая башню городской ратуши! Появляться, шокируя и вызывая невольный восторженный выдох у потенциального зрителя, а после вновь исчезать… Так что да — сначала это. Хотя бы в первом приближении, на уровне чернового наброска, который можно будет поместить в куб, чтобы доработать позднее. А вот после этого уж и уборкой можно заняться — покидать за дверь кладовой то, что загромождает студию совсем уж неприлично, но точно пригодится для кое-каких экспериментов, а полный хлам выкинуть … Но планы эти рухнули: когда паромобиль Ноэля выбрался из-под низко нависающих над дорогой ветвей деревьев, густо заплетенных вечнозеленым плющом, на широкую поляну, в центре которой и стояло здание мастерской, стало ясно, что гость уже здесь. И прибыл он на том самом дирижабле, что отшвартовался от причальной мачты на Центральном вокзале, когда Ноэль вышел из дверей дома. Возле мастерской мачта тоже стояла — пришлось возвести после того, как Ноэля пожелал навестить в его творческом уединении один из представителей правящей династии, так что проблем с причаливанием не возникло. И все же мысль, что кто-то посторонний появился здесь раньше самого Ноэля, оказалась неприятной. И даже не потому, что так и не удалось убраться, а потому… Потому что! Слишком уж интимным, личным был процесс творчества! Не удивительно, что и место, где рождались произведения Ноэля, обрело для него особое значение. Впрочем, гость проявил тактичность и начал спускаться вниз только в тот момент, как паромобиль хозяина мастерской остановился рядом с ней, выдохнув вверх последний клуб пара. Ноэль это оценил: Аарон будто нарочно продемонстрировал ему, что, хоть и прибыл непозволительно рано, за черту не заступал и чужой земли даже подметкой ботинка не касался, а все-таки ступив на нее, еще и посчитал нужным объясниться: — Простите. Плохо спал сегодня. Нервничал перед встречей. Все думал: как она пройдет? — Я планировал начать с уборки, — с улыбкой склоняя голову, сообщил Ноэль. — Творческий беспорядок? — Откровенный бедлам, степень которого такова, что его не воспримет как полный кошмар разве только откровенно ленивый и, главное, холостой мужчина. — Я вполне подхожу под эту категорию, — рассмеялся Аарон. — Свои обязанности перед магическим сообществом выполнил, наследников наплодил, после чего недавно был отпущен… на волю, и теперь могу позволить себе что-то… для души. Все это прозвучало как-то, что ли, многозначительно. С подтекстом. Аарон… намекает? Испытав неожиданно острое смущение, Ноэль отпер магический замок на двери мастерской и приглашающе взмахнул рукой. Бедлам — бедламом, но не держать же гостя за порогом. Тем более что на улице действительно было свежо. Да и в помещении, если честно, тоже. Ноэль никогда не оставлял систему отопления работающей, но зато устроил так, что ключ-камень, который давал силу двигателю паромобиля, запускал и ее — достаточно было вставить этот кусочек кристаллизованной магии в соответствующее гнездо на входе в мастерскую. Контакт приятно щелкнул, и Ноэль с удовлетворением услышал, как внизу, в подвале, где и располагалась топочная, засопело, просыпаясь, сердце дома — большой паровой котел. — Скоро нам станет тепло, — сообщил он Аарону и вновь смутился, когда тот, сверкнув улыбкой, согласился, будто бы даже что-то пообещав: — Надеюсь, что так. В голову вдруг ударило понимание: а ведь Аарон Соммерет-л’Иго вполне мог быть автором тех самых анонимных посланий, которые Ноэль раз за разом находил на крыльце своего дома! Все получалось и по срокам, и вообще… Да и чем иным объяснить те взгляды и те интонации, что сейчас раз за разом волновали, заставляли смущаться? Спросить в лоб? А вдруг предположение ошибочно, и этот темноволосый красавчик с широченными плечами и мужественным лицом, столичный маг и известный дуэлянт, изумившись до крайности, лишь рассмеется в лицо? «Что? Любовные письма мужчине?! Я?! Да вы с ума сошли, господин Монфер-л’Ари!» Эти слова прозвучали в голове так же четко, как если бы были произнесены на самом деле, а потому Ноэль, скрывая собственное волнение, лишь засуетился молча и глупо, начав делать, что и планировал: занялся уборкой. Аарон некоторое время наблюдал за ним, а после, кашлянув, предложил помощь или избавление: — Лучше бросайте вы это. Давайте просто сядем, выпьем чаю, раз уж за окном утро раннее и пить что-то покрепче неприлично. А главное, поговорим о том, что меня сюда привело. — И что же это? — замирая, спросил Ноэль и тут же заспешил, объясняясь: — Как раз всю дорогу думал: что же вы захотите увидеть внутри созданного мной для вас куба? Природу, какое-то важное для вас событие, что-то из моих фантазий? — Самого себя, — сказал Аарон, склоняя голову и улыбаясь. — В интимной обстановке. — Вы… Вы говорите… о живых… эм… срамных картинках?! — Именно. И искренне надеюсь, что заказ такого рода вас, Ноэль, не смутит. — Я никогда… И вам ведь придется как-то… позировать, чтобы я… — Нет проблем. Тем более что идеальное портретное соответствие мне и не нужно. Просто хочу, чтобы один из участников… гм… этого волнующего действа был похож на меня. — А второй? — На вас, Ноэль.