***
— Точно получится? Я не хочу получать выговор за найденный уборщицей пакетик с белым порошком. — Фред пытался склеить автомат из пустых банок из-под энергетика и сидел на полу, перекладывая банки, пытаясь найти желаемую форму и придумать, как это все склеить в одно целое. — Продемонстрировать? — Он стоял со скрещёнными на груди руками и слегка потерянно смотрел в окно. — Валяй, — парень потянулся за скотчем. — Стафф на столе. Эдди вынул из ворота поло заготовленные булавки и зажал их во рту. Взял со столешницы один пакетик, выпрямил правую руку и осторожно вложил его под гипс, придерживая пальцами левой. Поднял все это к губам, чтобы свободными пальцами выхватить булавку, а затем закрепить ей пакетик в гипсе. Все эти манипуляции требовали сноровки, прокалывать нужно было выше застёжки, чтобы впоследствии не просыпать содержимое из-за неаккуратной дырки, важно было не отпустить пакетик, пока он пытался зафиксировать его. Полиэтилен лип к влажной от пота коже, и эту проблему тоже нужно было как-то решить, потому что он мог порваться от трения. Эдвард достал из заднего кармана брюк носовой платок и осторожно впихнул его между зип-пакетом и кожей. — Все вложить? — Нет. Завтра этим займёшься. — Может ты посмотришь хотя бы? — Он повернулся к второкурснику, усердно склеивающему две банки. — Я и так знаю, что ты умничка и все продумал. Подай скотч по-братски,— Эдди нащупал на столе ещё один рулон и бросил Фреду. — Никто не заморачивается больше тебя, мелкий. — Тогда зачем я демонстрировал? — Для себя. Не будь злюкой, лишний раз потренироваться не помешает. Забери все со стола, пока парни не пришли. Каспбрак открепил булавку и вынул пакетик. Собрал весь стафф, вложил в носовой платок и поместил в карман брюк. Сел рядом с Феррумом и безмолвно стал помогать тому с его ребяческой поделкой. — Поддержи-ка здесь, — сам Фред откусил кусочек липкой ленты и попытался склеить две жестянки вместе. Пыхтя, со скрипом, сосредоточенно, плюясь ругательствами и недовольными возгласами, но Фред доделал основу. Оставалось увеличить приклад и сделать ручку. — Эм, Фред? — Ммм?— Он методично приматывал очередную банку несколькими слоями скотча. — Ты не хочешь отклеить мои пальцы? — Они мне сейчас не особо нужны, так что сиди так, пока я не закончу. Эдвард покачал головой, но промолчал. Сидеть так сидеть, он никуда не торопится. В комнате на него опять нахлынут воспоминания о той ночи. Потому что взаимодействовал с Тозиером сегодня и пробудил то, что пытался заглушить. Так что теперь он будет закидываться таблетками до беспамятства. Или выть в подушку от бессилия, потому что в голову будут лезть навязчивые-навязчивые-навязчивые мысли. Он закроет глаза и будет представлять, как Ричи целует его. Он будет пытаться избавиться от этих видений, будет до боли сжимать кулаки или зубы, трясти головой, но пестрый лохматый образ все равно вернётся. Эдди пугался этого. Не понимал, почему он продолжает думать о Ричарде в таком ключе. Почему представляет, как обнимает того перед сном. Каждый раз, когда ложиться в кровать в трезвом состоянии. Горячими, жалящими всполохами падали на него обрывки касаний из воспалённых наркотиком воспоминаний. Ненавистные и болезненные в своей иррациональности. Разумом он отрицал необъяснимое влечение, объяснял его игрой гормонов и долгим физическим одиночеством, пытался укротить плоть, но тело раз за разом вспоминало произошедшее фантомными ощущениями и заставляло его представлять Ричарда рядом. А ведь достаточно было найти того и поговорить. Но о чем? Эдди не понимал себя. Ричи сказал, что Эдс нравится ему, и это было непривычно и странно. Эдвард не был гомофобом, потому что изучал биологию, но никогда не представлял себя в подобной ситуации. Не думал, что может понравиться парню. Но и о девушке не думал. Он был заперт в тесном мирке собственной матери, и она, толстая и потная от постоянных копошений, все чаще вызывала в нем чувство отвращения. Он ненавидел ее форму, свисающую кожу, многочисленные, наплывающие друг на друга складки и холмистые неровности. Он мылся с ней до двенадцати лет, черт возьми, и страх перед этой тушей перерос в неистовое отвращение. Обвислая, огромная грудь вызывала у него приступ тошноты даже при воспоминаниях. Эдди не общался с девушками, будучи младшим подростком. Школа давала его возможность меняться дежурными приветствиям с ровесниками, но на этом общение заканчивалось – он снова оказывался в инкубаторе. Он не был частью компании. Он не видел эротических журналов. Он не обсуждал пубертат со сверстниками. Поэтому не знал, какого это – почувствовать волнение внизу живота от одного ее вида, улыбаться ее случайным сообщениям или звать ее прогуляться. Девушка никогда не была предметом его воздыханий. Потому что в зоне его существования существовали только два человека. Он и его мать. Девушка не была для него чем-то загадочным и недоступным, чем-то, что следует добиться. Она была человеком. Как парень. Он, наверное, не видел в них разницы в плане влечений. Потому что не чувствовал влечения. Они просто оставались живыми объектами, с которыми у Каспбрака до определённого момента не было возможности взаимодействовать. Он никогда не влюблялся. Никогда не танцевал вальс на школьном балу. Он ни разу не целовался до той ночи. Возможность быть с кем-то, фантазии об этом, это как-то ускользнуло от него во время взросления. Он был самодостаточным и законченным в своей картине мира. Пока не встретил Тозиера, выбившего его из колеи. У Эдди не было достаточно опыта, чтобы понять, какое из влечений он чувствует к этому парню. Дружеское? Платоническое? Эстетическое? Романтическое? Сенсуальное? Сексуальное? Он поморщился. Секс тоже был для него странным понятием, базировавшимся на животных инстинктах. Влечение, пробуждение мефом, это будто подтверждало. Он не понимал, что значит любить, потому что признавался в любви только матери, и искренность этих высказываний осталась в детстве, теперь он не помнил, каково это. Он не понимал, является ли любовь биохимической реакцией, чем-то осознанным или физическим. Он не понимал. Поэтому не мог ничего сказать Ричарду. Давать каких-то надежд или обещаний. Это было бы странно, чертовски странно. Он путался сам и не хотел путать другого. Не хотел казаться ещё большим неудачником, каким являлся. — Эй, чув!— Фред накрыл его ладони, приклеенные к автомату скотчем, своими. Большими и холодными, влажными из-за попыток смастерить что-то. — Слышишь меня? — А?— Эдди встряхнул головой и вскинул бровь. — Прости, я задумался. — Я заметил, — Феррум хмыкнул. — Спрошу в третий раз. Подправил надпись? Он кивнул в сторону гипса. — Вроде того,— Эдди почувствовал тяжелую хватку на своих руках и опустил глаза. — Я не видел у тебя красного маркера. Кто-то из девчонок? — Ага. — Чуть отстраненней. Фред нравился ему своей прямотой, но теперь его опрос, казалось, настойчиво вёл к чему-то, и это напрягало. — И кто же? — Я не помню имени. Не знал, зачем соврал. Но рассказывать про Тозиера не хотелось. В кругу Фреда были и консервативно настроенные парни, и Эдвард не знал, как к факту авторства надписи отнесётся сам Феррум. Ее можно было воспринимать многосмысленно. Даже Эдди не знал, был ли в красной букве намёк или издевательство, а может, это просто пустой символ, оживляющий арт-объект, в который по велению Бев превратился его гипс. Второкурсник улыбнулся и наклонился к уху Каспбрака: — Ты не общаешься с девчонками, мелкий. — Общаюсь, — Эдди почувствовал, как пульсирует в висках кровь. Он не знал, чем может закончиться этот разговор, и в случае чего он окажется беспомощным. Фред мог бы убить его одним ударом. — Да? — Смешок тёплым воздухом проходит по уху. Страшно. — И с кем же? — С Греттой,— кажется, голос дрогнул. — Гретте ты больше трёх слов не говоришь. И то, пока я тебе подзатыльник не дам,— Второкурсник отстранится, но рук не убрал. — Я про общение вне «лаборатории» и не по «делу». — Бев с факультета искусств. — Эта та рыжая, с которой я постоянно сталкиваюсь у двери Денбро? — Улыбается как-то хищно? Эдди опять было тошно, потому что он ни черта не понимал. — Да, она. Несколько секунд молчания. Каспбрак слышит грохот замирающего и вновь бьющегося сердца. — Тозиер написал? Каспбрак сделал вдох и поднял глаза. Выровнял тон, сказал максимально отстранённо и ровно, насколько это возможно: — Почему ты сделал такой вывод? — Да или нет?— Он сомкнул пальцы, надавив на костяшки первокурсника. Тот прошипел болезненное «ай». В правой руке отдалось гораздо неприятней. — Да, Тозиер. — Хорошо, — Фред отпустил его ладони и потянулся за ножницами. Разрезал скотч и отклеил Эдварда от банок. — Так как ты сделал этот вывод? — Он неуклюже попытался растереть затёкшие ладони, но с гипсом это было трудновато сделать. Феррум отложил ножницы, вздохнул и по очереди растер каждую из ладоней Эдди в своих, помогая нормализировать кровоток. — Чув, ну я не вчера родился. Твоя подружка спит с нашим общим знакомым и вряд ли превратила бы твоего «лузера» в «любовника». Девчонки любят делать такие вызывающие вещи, но тут немного другой случай и особый почерк, ха. Я знаю только одного человека, тусующегося с Марш, который способен сказать многое буквально несколькими символами. Остро и точно. — Знаешь Тозиера по почерку? В плане, как художника? — Вроде того. — Парень взял с пола очередную пустую банку и начал приматывать ее к остальным. — Не хочешь объяснить? — Он потянулся и немного отодвинулся от Фреда. Тот поднял глаза, изогнул бровь и улыбнулся, проигнорировав вопрос: — Боишься меня, мелкий? — Трезво оцениваю свои способности. — Я не осуждаю тебя. Просто хотел подтвердить одну из теорий, — он резко дернул липкую ленту, и она издала противный звук. Эдвард дёрнулся. — Ты выглядишь как типичный боттом, без обид. Прозвучало обидно. — Иди к черту, Фред! — Хочешь сказать, что это не так? — Тон издевательский. — Не так,— Каспбрак успокоился и подавил эмоции, но второкурсник снова вывел его из себя своим следующим высказыванием. — Ну, твой член так не считает. Из меня неплохой доминант, а, Эдди? — Подмигивает. Глупая шутка. Очень глупая. Эдвард не знает, что сказать в ответ. Не находит слов, возмущённо вздыхает и вскакивает. — Да вы все ебанулись. Стремится к выходу из комнаты. Многовато для него нервных потрясений на сегодня — пальцы снова дрожат. Так он никогда не слезет с таблеток и не избавиться от астмы. Лучше уж запереться в комнате со своими навязчивыми желаниями, чем пытаться понять действия окружающих. Он только-только почувствовал себя адекватно социализировавшимся, как они решили во всей красе проявить всю свою детскую, нелогичную натуру и поразить его многозначными и абсолютно иррациональными действиями. Он не умел их трактовать, он чувствовал себя оскорбленным и ошарашенным. Фред догнал его за два прыжка и схватил за плечо. — Каспбрак, стой. Я пошутил. — Я догадался,— кажется, голос тоже немного дрожит или клокочет. — Слушай, мне плевать, трахаешься ты с Тозиером или ещё с кем-то, я все ещё ценю тебя за твои рабочие качества. Ты не подумай, я... — Я ни с кем не трахаюсь, Фред, — жёстче. — Считай, у меня детская травма, и я испытываю отвращение к людям и их телам. Мне одинаково плевать на всех, ясно? Меня не интересуют девушки, но это не значит, что меня интересуют парни. Я ни с кем не общаюсь, если ты не заметил. — Со мной общаешься, — мягко возразил. — И с Тозиером тоже, судя по всему. — Мы работаем вместе, умник. А с Ричардом я в столовой пересекся, потому что ты меня туда отправил. — Ладно. — Феррум отпустил его плечо. — Прости, мелкий, я не хотел тебя задеть. — Все нормально,— было бы, если бы у него пальцы не дрожали. Головой понимает, что волноваться не о чем, но тело продолжает выдавать спонтанные реакции. — Знаешь, Джерроуз ведь не беспричинно меня кроет, — Фред развернул Эдди в сторону двери. — Подумай над этим. Эдди первый, кто узнал об этом. Феррум рассказал, потому что был уверен, что тот ни с кем не поделиться этим довольно забавным фактом. Все такой же ничего не понимающий Каспбрак оказывается за дверью и сталкивается с другими ребятами из «лаборатории». Привычно обменивается приветствиями, направляясь к собственной комнате. Встречает запаздывающего парня с пивом. — Эй, чув, стрельнешь?— В шутку и ни на что не надеясь. Парень останавливается и смотрит на него, пытаясь вспомнить лицо. — Погоди, это случайно не ты мелкий братишка Фреда? Который только с этого года варит? — Я,— Эдвард пожал плечами. Братишка так братишка. — Не повезло тебе со старшеньким, конечно. Ни разу не видел, чтобы ты пил в «лаборатории». Запрещает? — Вроде того. — Возьми тогда,— Эдди потянулся в ящик за одной из жестянок. Коротко поблагодарил и скользнул в комнату, не желая развивать разговор. Эдди никогда не задумывался, как второкурсники покупают пиво. Им только-только стукнуло восемнадцать, а продажа в Америка разрешена с двадцати одного. Судя по тому, что ходят они всегда с ящиками, закупка идёт оптом. И, наверняка, с помощью Джерроуза или кого-то из его старших студентов. Ему нельзя было мешать антидепрессанты с алкоголем. И алпрозалам, и алкоголь взаимодействуют с ГАМК-рецепторами, которые оказывают успокоительный и седативный эффект. Также увеличивается высвобождение дофамина, что вызывает эйфорию и удовольствие. В лучшем случае это спровоцирует усиление побочных эффектов вплоть до комы, в худшем – Эдварда ждёт передозировка и смерть. Учитывая, с какой непостоянностью он принимает таблетки, рисковать нельзя было вообще. Он поставил пиво в шкаф. Ему приятно было осознавать, что в комнате находилось то, что в случае чего могло убить его. Нарушение положенной дозировки антидепрессантов проявлялось в вспышках самодеструктивного настроения, эпизодах беспросветной тоски и душащего, ужасающего чувства тошноты, от которого ему не сбежать. Кажется, антидепрессанты не делали его счастливыми. Чем больше он общался с людьми, тем хуже себя чувствовал, а задача медикаментов – позволить ему функционировать как нормальный человек. Как достойный член общества, способный принести пользу. Он устал. Он не хотел ни во что вникать, не хотел разбирать мотивы и пытаться понять. Свобода наскучила ему за пару месяцев. Возможно, проявлялась его истинная натура. Он не хотел бороться. Дома был только один фактор, к которому нужно было учиться приспосабливаться. Его мать. А он был упёртым и имел цель, ради которой можно было продолжать адаптироваться и выжидать. Добившись же этой цели, он быстро разочаровался в ней. Теперь у него не было цели, чтобы жить. Только сложности во взаимоотношениях, с которыми не хотелось разбираться. Эдвард разделся, принял душ, позвонил матери, отчитался о своём состоянии, слащаво поинтересовался ее делами и забрался в постель. Удивительно, но уснул он быстро и спал без сновидений.***
Стаканчик кофе и круассан с шоколадом. Он действительно чувствовал голод, потому что перед парами накурился травкой с Фредом. Тот не поднимал вчерашнюю тему, и Эдвард расслабился. Феррум одолжил ему солнечные очки. К счастью, погода их оправдывала. На завтраке все так же быстро отыскал своих приятелей по костерку волос Беверли, присел без спроса и улыбнулся широко и дружелюбно, почти искреннее. — Доброе утро, Эдс,— Ричи поздоровался первым, за ним все остальные. Каспбрак ответил на каждое из рукопожатий, заметив, что первое было самым продолжительным. На доли секунд, но больше, чем с остальными. — Ты сегодня полноправный посетитель столовой? Даже есть будешь? Тозиер без спроса потянулся за стаканчиком. Не встретив сопротивления, ловко захватил его и утащил к себе. Сделал несколько глотков. — Ох, мы рисовали формулу цветка у тридцати семи семейств сегодня. И делали подробное ботаническое описание восьми объектов. Я люблю ботанику, но рисование – это вроде по вашей части. Представьте, какого пытаться вывести все эти пестики-тычинки вот этим! Он взмахнул травмированной рукой, показывая им гипс. Прежде чем ответить, Бев обменялась коротким, почти незаметным взглядом с Ричардом. Но этот жест не ускользнул от Эдди. — Жесть. Но рисунку к десятому привыкаешь, наверное? Там же немного, нужно просто немного наловчиться, — Эдди согласно кивнул и принялся за свой круассан, предварительно обмазав ладони санитайзером. Он всегда помнил о гигиене, но трудновато было тщательно дезинфецировать закованную в гипс ладонь. Марш нагнулась в его сторону и зашептала, будто рассказывала о чем-то пугающем, — А знаешь что хуже коротких зарисовок формул? Построение трёх гипсовых голов за одну ночь, потому что вы забыли про дедлайны, а срок сдачи заканчивается в десять. Они с Тозиером поёжились. Эдди подумал, что ведёт себя неправильно. Наверное, странно было как ни в чем не бывало приходить и начинать диалог с нескольких жалоб на учебу. Что-то подсказывало ему, что в прошлый раз он повёл себя так, будто хотел поссориться. Наверное, Ричи понимает, что он накурился, хотя от Эдди не пахло травой. Они ещё немного поболтали. О погоде и ближайшей тусовке на выходных, о современном искусстве и логике. Денбро сказал, что литература не должна нести политический смысл, что это делает ее инструментом пропаганды, а искусство должно быть выше политики, оно вечно. Беверли возразила, что «возвышенное и вечное» не всегда понятно простому обывателю, оно не находит отклика в сердцах граждан, поэтому оказывается забытым. Билл сказал, что такова судьба совершенного и ничего с этим поделать нельзя. Началась новая дискуссия: искусство – оно для всех? Или только для избранных? Эдвард сначала активно присоединился к беседе (язык его был развязан), даже бросил несколько мудрых высказываний, над которыми они задумались, но затем ребята принялись активно разбрасываться терминами и постулатами, и он почувствовал себя отстранённым, потому что его знаний не хватало, чтобы включиться в активную беседу. В какой-то момент, когда Бев и Билл принялись терзать друг друга своими познаниями в истории культуры, Ричи повернулся к нему и улыбнулся случайной фразой, не относящейся к их разгоревшемуся спору: — Классные очки, Эдс. — Спасибо,— он улыбнулся искренне, потому что ему было приятно получить комплимент от этого парня в пёстрой рубашке (оставалось разобраться, почему), хотя понимал, к чему тот клонит. — Почему ты не снял их в столовой? Не темно? Чистое дружелюбие и ни капли упрёка в этом голосе. — Нет, — улыбка Каспбрака начала затухать. — Не переживай, ваши физиономии вижу ясно как днём. — А я вот соскучился по твоим глазам. Сними, пожалуйста. Эдди почувствовал нарастающую тревогу. Показывать Тозиеру расширенные зрачки ему абсолютно не хотелось. Да, травка не была наркотиком в том понимании, ведь она не разрушает организм, но Ричард хотел, чтобы он бросил. А он продолжил кидать таблетки и курить. Он пытался отказаться от таблеток после той ночи, но синдром отмены и дефицит дофамина делал своё дело. Нельзя было так просто отказаться. И сейчас Эдвард почувствовал прилив вины перед этим человеком. Чтобы он не говорил, Эдварду не хотелось расстраивать Ричарда. Мнение этого парня было важно для него. — Я.., — он не успел придумать отговорку, но потянулся к очкам, чтобы Ричи не смог снять их сам. Благо, придумывать и не пришлось. Кто-то коснулся его плеча. Каспбрак резко повернулся. Денбро и Марш замолкли, улыбка с лица парня-с-того-берега также пропала. Перед Эдди стояла лохматая девчонка с его факультета. Неловко топталась на месте и закусывала губу, на выдохе, тихо спросила: — Привет, можно посмотреть твои записи по неоорганике? Кажется, я что-то упустила на паре... Неорганика и твой блокнот. Эти слова Фред сделал кодовыми для покупателей с медицинского. Услышав их, Эдвард вздрогнул, потратив несколько секунд на осознание, а затем расплылся в улыбке и протянул девушке раскрытый блокнот, вытащенный из папки с материалами по биологии, лежащей на столе. — Да, конечно, смотри. Она быстро пробежалась глазами по содержимому. — Хах, мне тут кое-что со степенью окисления железа непонятно. Объяснишь? — Девушка подняла на Эдди глаза и очаровательно улыбнулась. — Конечно,— он опустил руки под стол и быстрым, аккуратным движением вытащил из гипса нужный пакетик. Железо тоже было кодовым словом. — Отличненько. Давай отойдём тогда, чтобы не мешать? — Она улыбнулась остальным. Эдди поспешно встал, и они удалились в сторону ближайшего угла. Ричи внимательно проводил их взглядом, а Денбро и Марш вернулись к спору. Ему показалось, что девушка вложила что-то в блокнот, прежде чем вернула его Эдди. Они перебросилось парой фраз, остановились и пожали руки. Что-то было не так с этим рукопожатием. Через пару минут Каспбрак снова сидел за столом, а девушка уже шла в сторону выхода. — Ты только что...,— Тозиер поразился догадке, мелькнувшей у него в голове. — Объяснил химию, да,— перебил, не дав Ричи закончить фразу. — Но почему так быстро? Эдди пожал плечами и убрал блокнот в папку. Удивительно, но даже пальцы не дрожали. А ведь он только что совершил свою первую продажу. Наверное, это было связано с травкой. Его тело все ещё было расслаблено и послушно. — Да там дело в коэффициенте. Она просто забыла проверить по кислороду, вот и не сошлось. — Окей,— Ричи отвернулся. Если бы не канабис, Эдс, наверное, почувствовал бы в этом движении холод и нотки разочарования, возможно, ушёл бы, не желая портить Тозиеру настроение своим видом. Но он остался. Допивал свой кофе, болтал с Беверли и Биллом, шутливо толкал Ричи в бок, спрашивая, чего он так насупился. Они выходили из столовой одними из последних. Билл коротко поцеловал Бев, попрощался со всеми и быстрым шагом устремился в сторону учебки. Ему нужно было прийти пораньше, он уже начинал опаздывать. Девушка же вспомнила, что должна была забрать из комнаты кое-что, и направилась в сторону общежития. Ричард и Эдвард остались вдвоём. Шли в сторону учебного корпуса молча. Тозиер сунул руки в карманы. Он смотрел под ноги, размышляя о чем-то. Эдди оглядывал территорию. На его лице горела довольная улыбка. Он справился со своей первой продажей! Он смог взаимодействовать с незнакомым человеком без волнения, не уронив товар в процессе сложный манипуляций, находясь в людном месте. Гордость за себя повышала настроение, он улыбался совсем искренне, хоть и уголками рта. На языке крутились слова, но он не понимал их смысла, поэтому не решался открывать рот. Когда он смотрел на Ричарда, идущего рядом, но отдалившегося ментально, его чувство радости медленно начинала поглощать вина. Наконец, он замер, ухватив Тозиера за руку. — Ричард, я хочу поговорить. — Сними очки,— парень не стал спорить. Переливающиеся на солнце зеленые круглые стёкла, скрывавшие его покрасневших глаза и расширенные зрачки, теперь находились у него на голове. — Вот и все, что требовалось доказать, — Тозиер печально вздохнул и настойчиво высвободил руку из цепкой хватки Каспбрака. — Я сказал, что не буду говорить с тобой, пока ты не бросишь юзать. В компании – пожалуйста, но не наедине. Мне жаль. Он сделал несколько шагов в сторону, но Эдди снова окликнул его. Жалобнее. — Ричард, пожалуйста! Тот остановился, но не стал оборачиваться. — Ты убиваешь себя. Эдди возразил, но старался говорить спокойно. — Нет. Это ты так думаешь. Марихуана не убивает, это доказано. А таблетки... Может, я перебарщиваю с ними иногда. Но это гребанные антидепрессанты, выписанные мне гребанным психиатром. Не просто так. — Иногда?— Тозиер хмыкает. Также печально, разочарованно. — Тогда почему каждый раз, когда мы остаёмся вдвоём, ты под чем-то? Каждый раз, Эдс! — Потому что мне хуево, Ричард, — тише, намного тише. Но также твёрдо, отчеканивая каждое слово. — Я не хочу умирать. Я просто хочу чувствовать себя так, будто я в порядке. Не хочу тонуть в кошмарных мыслях, стоит мне глаза закрыть. Я заслуживаю этого. Все заслуживают. Мы все принимаем странные вещи, чтобы чувствовать себя нормально. Так почему ты осуждаешь меня? Изогнутые усталость брови и бесконечная тоска, гудящая в голосе. Глухая и тяжелая. Бесконечно уставшая. Тозиер поворачивается к нему и говорит ещё тише, не поднимая глаз от земли: — Я не осуждаю. — Тогда зачем эти ультиматумы? — Я ставлю их для себя. Потому что мне больно. Я не могу смотреть на тебя в таком виде. Да, после таблеток ты становишься собой. Ты чаще улыбаешься. Ты такой красивый, когда улыбаешься, Эдс. Искренне, звеняще и ярко. Ты способен наслаждаться моментом. Ты буквально горишь. Эдвард, сидящий со мной в столовой, и Эдс под чем-то – это два абсолютно разных человека. И я уверен, что второй – настоящий. И он просто хочет вырваться на свободу. Эдди молчит, а тот продолжает. — Но вспомни, что случается потом, Эдс. Эффект проходит, и все то, от чего пытаешься сбежать, накатывает с новой силой. И ты мучаешься. Я не могу смотреть на то, как ты мучаешься. Мизинцем он цепляется за мизинец Каспбрака. Делает паузу, собираясь с мыслями. — Но это не самое ужасное. Ты же сам понимаешь, что в какой-то момент твои таблетки перестанут действовать. С твоими увлечениями несложно найти им более сильную замену. Ты перейдёшь на что-то потяжелее и в конце концов сдохнешь, а я буду сидеть на твоих похоронах и корить себя за то, что сделал недостаточно. И это пугает меня. — Почему? — Он правда не понимает. Пытается, мечется в мыслях, пытаясь вспомнить все, что происходило между ними, анализировать, понять истоки, обосновать мотивы с точки зрения биохимии и поведенческой психологии. Но не понимает. — Почему ты так печёшься из-за меня? Почему я дорог тебе, черт возьми?! — Я не знаю, Эдс,— улыбается и закусывает губу. — Мы не выбираем тех, в кого влюбляемся. Каспбрак болезненно поморщился. Влюбляемся. Его почти трясло от того захлёстывающего чувства бессилия, потому что он искренне пытался понять, что чувствует он. Его тело реагировало на Тозиера иначе, чем на остальных, но было ли это тем, что люди так поэтично зовут любовью? Тозиер являлся ему в видениях, был навязчивой мыслью воспалённого разума. Но разве в этом была любовь? Он хотел видеть Тозиера каждый день, но намеренно избегал его и прятался в «лаборатории». Это любовь? А что тогда дружба? И насколько адекватно было влюбляться (ох, это странное, странное слово) в человека, с которым так странно проводишь время? Может, реакции его организма были связано с рефлексом или каким-то расстройством психики? В конце концов, он постоянно был на таблетках. — Ричи, я..,— он мягко взял того за руку и поднял глаза, установив зрительный контакт с собеседником. — Я не знаю, что мне ответить на это. — А я ведь тоже не знаю,— смешок, наполненный болью. — Ты был под мефом, когда мы целовались. Теперь ты под травкой держишь меня за руки. Я надеюсь на взаимность, в глубине души понимая, что ее не будет, потому что весь этот сенс – последствие веществ. И это делает мне ещё больнее. — Нет. Дело не в веществах. Я просто не понимаю ничего. Абсолютно ничего! — Довольно истерично. — Я пытаюсь, я пытаюсь понять, но путаюсь только больше! Ты нравишься мне, кажется, ты нравишься мне, но я не понимаю, как и почему, и что мне нужно делать, я ни черта не понимаю! Оно все такое болезненное и приглушённое. Я больной человек, понимаешь? Я наблюдаюсь у психиатра, Ричард, я моральный инвалид. Я хочу чувствовать, я просто хочу чувствовать, но эти вспышки, это смятение, которое ты вызываешь во мне... Это слишком тяжело. Я хочу заглушить их! И не хочу! Я не знаю, чего я хочу. Почти плачет. Тозиер прижимает его к себе и гладит по спине, утешая. Молчаливо ждёт, пока Эдвард восстановит дыхание и успокоиться. А потом мягко отстраняет от себя. — Ты опаздываешь на пары, Эдс. — Но ты тоже. — Мне нужно забрать кое-что в штабе. Иди. — Ладно,— он хлюпает носом. Ещё несколько мгновений молча стоит, рассматривая травинки под ногами, а потом приподнимается на носках и целует Ричарда. Не целует, скорее, касается губами его губ и тут же отстраняется. Перехватывает папку и уходит в сторону учебки. Ричард фыркнул. Если бы этот придурок хоть раз сделал что-нибудь на чистую голову... Но ему действительно не хватит смелости. Ричи не знал, где и как рос Эдс, но тот определено привык скрывать свои истинные чувства. И они, бурлящие и яркие, уничтожали его изнутри. До вечера Каспбрак сделал ещё три продажи. За неделю – около двадцати. Его немного пугал тот факт, что каждый день находился кто-то из его ровесников и покупал стафф. Да, эта была легкая синтетика, но она оставалась синтетикой. Привыкание и постепенное уничтожение организма. Зачем им это? Хороший секс, когда тело расслабленно? Выплеск эндорфинов после тяжёлого рабочего дня? Попытка пробудить ресурсы в мозге и заставить его работать с особой силой? Почти все в «лаборатории» сидели на стимуляторах, которые здесь же и готовили. Гребанные ударники, сидящие на наркоте. Подающие надежды молодые умы, гордость колледжа. Насколько же это бы странно и противоречиво.***
В концу третьей четверти ноября Эдварду сняли гипс. Он сидел в комнате и сжимал и разжимал ладонь, наблюдая за движущимися пальцами. Покрутил запястьем. То слегка ныло, но это было некритично. Он не собирался ехать домой за более тёплой верхней одеждой, поэтому ходил в тёплом свитере и кутался в свое чёрное пальто. Фред вернул его в «лабораторию». Все-таки, на рабочем месте Эдди чувствовал себя гораздо спокойнее. Ему нравилось орудовать приборами и препаратами, потому что он всегда знал, что ему следует делать. В химии, в отличии от общения с окружающими, есть четкие инструкции. Антидепрессанты подходили к концу. Когда он не знал, что делать с чувствами, он закидывался. Из-за этого пузырёк пустел с бóльшими темпами, чем должен бы. Чтобы дожить до Рождества, когда ему волей-неволей придётся вернуться к матери, ему необходимо было отказаться от трипов и уменьшить дневную дозу вдвое. И это было главной проблемой. Во-первых, из-за постоянных передозировок его организм стал менее восприимчив к действию препарата, поэтому даже выписанная доктором суточная норма стала недостаточно эффективной. Резкое уменьшение дозировки приведёт к синдрому отмены. Во-вторых, нельзя было так просто отказаться от трипов. Они были для Эдди своеобразной Страной Чудес, в которую он бежал от собственных эмоций. Иногда они были мучительны из-за навязчивого образа Ричарда, но когда Каспбрак научился входить в них в нужном состоянии (успокоиться, расслабиться, улыбаться), его ощущения обрели лишь положительный оттенок. Если он не сможет нормализовать дозировку, он останется без сил к середине декабря. Он завалит экзамены. Эдвард стал намного раздражительней. Нужно было учиться принимать свои эмоции, и это чертовски выматывало. Гнев и смущение, давящая ненависть, потерянность, депрессивные мысли, волнение, не имеющее конца. Его тревожное расстройство также обострилось, и уровень перманентной тревоги возрос. Это было ужасно. Вечно трясущиеся пальцы и сбившееся дыхание, сердцебиение, набатом гремящее внутри головы. Он держит в руках карманное зеркальце и учится улыбаться. Из внутренней части коробки на него смотрит россыпь белых витаминок. Будто намекая, что есть другой способ. В свободное время он почти не выходил из подвального помещения, потому что работа успокаивала его. Потому что он мог расслабиться, находясь в одиночестве или в компании Фреда Феррума. С Ричардом они пересекались в столовой. Эдди все так же сидел с приятелями, хотя после возвращения в «лабораторию» на место «повара» стал появляться в столовой гораздо реже. Иногда Ричард нащупывал его колено под столом и мягко клал на него руку. Иногда перед парой они обменивались коротким поцелуем, когда никого вокруг не было. Иногда переплетали пальцы на несколько минут и стояли так. Они почти не разговаривали об отношениях, они даже не были в отношениях, и от этого Эдди ощущал себя ещё более запутавшимися. Ужасно. Просто отвратительно. Эдвард чувствовал себя максимально неловко. Чувствовал себя неуклюжим и пассивным. Чувствовал себя манекеном, который Тозиер пытался расшевелить. От этого было тоскливо. Он старался по максимуму избегать Ричи в учебные дни, встречаясь только в столовой и взаимодействуя по дороге в учебный корпус после завтрака и обеда. Молил, чтобы рабочая неделя скорее кончилась, и эта поглотившая его неловкость исчезла вместе с Ричардом, проводившим выходные дома. Но на выходных Эдвард умирал от нетерпения, желая, чтобы понедельник наконец наступил, и он мог побыть с Ричи. Парадоксально и выматывающе. В одну из пятниц Тозиер держал его за руку перед тем, как отпустить в аудиторию. Они оба уже опаздывали. — Можно я зайду к тебе сегодня?— Мурлыкнул, так тихо, вежливо, ненавязчиво, в самое ухо. — Во сколько ты вернёшься из своего подвала? Ричард перестал негативно отзываться о его времяпрепровождении, когда Эдди объяснил ему, что это – его способ зарабатывать деньги. Он не юзает синтетику во время работы и не занимается разрушением своей жизни, он обретает финансовую независимость от матери. Эдди почти ничего не сказал о матери, но по его помрачневшему лицу Ричи понял, что отношения с той у парня не самые лучшие, поэтому работа была для него необходимой. — Часам к пяти, наверное. Эдди не возражал, но и не проявлял инициативы позвать Ричарда к себе. Тому эта пассивность не нравилась, он чувствовал себя виноватым, будто принуждает Каспбрака к чему-то. Но тот не мог реагировать иначе. Вялость и безразличие стали новым последствием уменьшения дозы антидепрессантов. Это было своеобразным способом переключить организм в режим экономия энергии. — Ты точно не против? — Заходи, я буду рад. Эдди не спрашивает, зачем. Послушно подставляет щёку для поцелуя и находит в себе силы на лёгкую улыбку. Они прощаются и расходятся по аудиториям. Эдварду сегодня особенно хуево.***
Фред отпускает его на час раньше. Видит уставший, потерянный взгляд и жалеет. Только вот для Эдварда, занимавшего себя механическими действиями, досрочное освобождение становится пыткой. Он сидит в комнате и плачет от бессилия. Ему тоскливо и тошно. Ему тяжело. Ему нечем дышать, хотя воздуха в комнате достаточно, и грудную клетку сковывает отнюдь не приступ астмы. Он корчится и сжимает кулаки. Он тонет в тяжёлых, липких мыслях. Он не находит себе места. Пару дней назад он отнёс пузырёк с антидепрессантами в комнату к Фреду. Сказал, что будет заходить вечером и пить половину таблетки у того на глазах. Ему нужен был контроль, иначе он мог сорваться. Срываться нельзя. Станет только хуже. Сейчас он жалеет об этом. Он сидит и трясётся, мечтая о крохотной горсточке на ладони, способной спасти его из этого чёрного кокона мыслей. Задыхается, пока голову не озаряет внезапная мысль-воспоминание. Пиво. У него в шкафу стоит банка пива. Немного алкоголя — и все его проблемы решаться. Возможно, навсегда. Эдди встаёт, распахивает шкаф и хватает с верхней полки свой спасительный напиток. Решительно дергает за открывашку, прислушивается к шипению крохотных пузырьков, чувствует хмельной кисловатый запах. Опять. Только теперь у него есть возможность сделать глоток. Он отгоняет боязливые мысли проснувшегося разума. Черт с ним, с действующим веществом в антидепрессантах. Черт с ней, с побочкой. Он присасывается к жестянке и делает несколько жадных, больших глотков. Газированная жидкость идёт через нос, и он смеётся от неожиданности. Во рту вяжет от горькости, но он продолжает пить. Чувствует движения мышц в глотке при каждом глотке. Сжимает опустевшую банку в ладонях и идёт в ванную комнату, где стоит мусорка. Заодно умывается, вытирает лицо от пива и слез, полоскает рот, чтобы избавиться от кислого послевкусия. Через минуту уже сидит на кровати в чистой футболке, ощущая, как в голове разливается тяжелая, приятная теплота, подарившая облечение и улыбку. Он откидывается на подушку и прикрывает глаза, погружаясь в сладкую дремоту, пока Ричард не придёт. Тот появляется в половину шестого. Тихо стучит, и Эдди нехотя поднимается, чтобы открыть дверь. Тозиер улыбается, впервые сбрасывает кеды в прихожей и идёт мыть руки, зная, что для хозяина комнаты важна гигиена. Затем забирается на кровать, где уже сидит Каспбрак, и притягивает парня к себе. — Я соскучился,— легкий поцелуй в затылок. — Я тоже,— Эдди растекается по нему, счастливый и любвеобильный от выпитого алкоголя. Ричард отклоняет его голову назад и рассматривает зрачки на свету. Те в норме. Виновато отмечает: — Прости, я должен был проверить. — Я говорил, что таблетки подходят к концу, разве нет? Вздохнул, но не без упрёка и обиды. Тозиер ещё раз извинился. — Я просто боюсь, что ты можешь найти им более страшную замену. Выглядишь не очень в последнее время. Ты справляешься? — Понемногу. Тозиер скидывает рубашку на пол и откидывается на подушку, потянув Эдварда за собой. Смотрит на него через стёкла съехавших вбок очков. — Ты молодец, Эдс. Правда, я горжусь тобой,— нащупывает ладони юноши и прячет их в своих, большими пальцами поглаживая костяшки Эдди. Тот улыбается, не опуская взгляда. — Спасибо. Эдди волнуется. Все его тело – как сжатая пружина. Он пытается расслабиться и просто наслаждаться присутствием парня-с-того-берега, но вся эта неопределённость и недосказанность продолжают терзать его. Молча лежат ещё несколько минут, Тозиер почти мурлычет, а Эдди думает, думает, думает, прислушиваясь к себе, смотря в глаза напротив, понимая, что ему тревожно и радостно одновременно. Он сглатывает и собирает в себе силы, чтобы спросить: — Ричард, мы в отношениях? Парень прикрывает глаза и молчит буквально доли секунды, но Эдди все равно успевает пожалеть, что спросил, и утонуть в звуке бьющегося сердца. — А ты хочешь этого? Каспбрак не знает и молчит. — Я не хочу на тебя давить, Эдс. Ещё несколько ударов сердца. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Как можно тише, как можно глубже. — Что изменится, если мы будем в отношениях? — Мне кажется, ты станешь только скованнее,— честно делится своим мнением. — Да? — Я ведь не смогу целовать тебя каждый раз, когда мне захочется. Ты же умрешь от стыда, когда мы будем в общественном месте,— тихо смеётся. — Вся прелесть отношений окажется утерянной. Для меня этот статус связан с открытостью, но ты не готов к этому, верно? — Поцелуй меня сейчас. Он не хочет признавать очевидный факт. Потому что не знает, есть ли смысл его оспаривать, если он не уверен в своих чувствах к Тозиеру. — Раз уж ты просишь..,— Он приподнимается на локте, пару раз гладит Эдди по щеке, осторожно, слегка притрагиваясь пальцами, и проводит рукой до его талии, притягивая к себе. Мягко прикусывает его губы, постепенно увеличивая площадь касания, становится настойчивее. Эдди находит язык Тозиера кончиком своего, и какое-то время они касаются друг друга приоткрытыми ртами, продолжая ласки с помощью языков. Эдди сосредоточен, старается не думать ни о чем, но чувствует, как тяжестью внизу живота наливается возбуждение, как тесно становится между ним и Тозиером. Место, где соприкасаются их пахи, становится вторым эпицентром. Температура определённо нарастает. Эдди чувствует, что задыхается, поэтому отстраняется от парня, возвращаясь на подушку, и смотрит на взлохмаченного Ричарда, восстанавливая дыхание. В ушах звенит. Как же странно. — Все хорошо? — Да... Просто... Не знаю, забей. Ричи садится рядом и гладит его по голове, Эдвард перехватывает его ладонь и легонько покусывает подушечки пальцев, прикрывает глаза. В голове горячо. И внизу живота тоже. — Может, хочешь обсудить что-то? Не знаю, Эдс, ты будто не здесь? Или мне кажется?.. — Прости,— казалось бы, ему незачем извиняться. Но он все равно чувствует себя виноватым. — Ты первый человек, с котором я был настолько близок в физическом плане, и я пока не очень понимаю, что испытываю. Все в порядке. Пока вроде все хорошо. — Хорошо,— парень смеётся и тянется к внутренней стороне его бедра. Поглаживает, водя ладонью вверх от колена и обратно. — Так нормально? — Да,— с придыханием. Он все равно напрягается. Особенно, когда рука Тозиера поднимается выше. Вторую ладонь Ричарда он продолжает покусывать. Тот улыбается, продолжая щекотать кожу через ткань брюк. — Можно мне подняться выше? — Не знаю,— Каспбрак осторожно садится и тянется за поцелуем. Обхватывает Ричи за щеки и тихо смеётся тому в губы. Снова сливаются, перехватывая остатки дыхания друг друга. Ричи гладит его по спине и чешет макушку. Ричи накрывает его ладони своими и спускается по ним, придерживая парня за локти. Эдди прислушивается к себе, понимает, что случайного вдоха не хватает, чтобы наполнить легкие кислородом. Ему снова приходится оторваться от Тозиера и восстанавливать дыхание. Вдохи становятся более резкими и короткими, он буквально чувствует напряжения в сжимающихся мышцах глотки, на дне которой разгорается огонь. — Ричи,— испуганно. Глаза распахнуты, он хватается за горло в попытках оттянуть кожу, открыть трахею для кислорода. — Ричи, подай ингалятор. Он на столе. Парень в два шага и одно движение достигает цели, возвращается также стремительно и протягивает Эдди аспиратор. Тот встряхивает корпус, судорожно срывает крышку, выдыхает остатки воздуха и вдыхает лекарство. Цепляется за ладонь Тозиера, пока приходит в норму. Чертова психосоматика. — Прости,— вот неудачник. Начать задыхаться после второго поцелуя и перепугать партера. Это ещё надо уметь сделать. Чувство вины заполняет его легкие вместе со свежим воздухом. Желание исчезнуть разрастается, уничтожая под собой остатки возбуждение. — Все нормально? — Ричи успокаивающе гладит его руку. — Да, просто... Перенервничал. Прости. — Все в порядке, что ты. Открыть окно? — Не надо,— он подавлен. Ричард чувствует это и осторожно, чтобы не перекрыть доступ к воздуху, притягивает его к себе, приобнимая. Сидят так несколько минут. Злость на себя постепенно затухает, сменяется ощущением комфорта в чужих тёплых объятиях. Он продолжает дышать, спокойно и глубоко, с каждым выдохом отпуская напряжение и неловкость. Это все из-за антидепрессантов, Эдди. Тебе тяжело сейчас, и это нормально. Пожалуйста, перестань мыслить самодеструктивно хотя бы в присутствие Ричарда. Самому не стыдно? Вдох-выдох. Высвобождается. — Ты хочешь продолжить? — Только если ты в порядке. — Я в порядке. — Хорошо. Ричи мягко целует его в бровь. Затем в скулу. В уголок губ. Эдди улыбается и целует его в ответ. В кончик носа, в висок, в лоб. Когда тянется к подбородку — Ричи качает головой, и их губы соприкасаются. Быстро. Легко. Ещё раз. И ещё. И ещё много-много-много раз, пока легкость вновь не овладеет мыслями, а возбуждение – телом. Ричи соскальзывает на пол и садится между его ног. Бросает на Эдварда быстрый взгляд и пытается расстегнуть ширинку на его брюках. Та довольно быстро поддаётся, несмотря на второе крепление в виде пуговицы. — Эй, ты чего делаешь? — Ты против? — Обеспокоено. Тут же убирает руки. — Я не давлю, помнишь? — Я не знаю,— смотрит на Тозиера как-то потерянно и немного испуганно, будто его принуждают. Ричи недоволен этим взглядом. Он понимает, что у этого парня не все в порядке с головой и не хочет стать причиной ещё одной травмы, которая может стать причиной ужасных последствий. Но он хочет помочь ему вырваться из этого кокона, хоть раз расслабиться. Без веществ и травки. — Давай попробуем? Если не понравится, в любой момент можешь остановить меня, ладно? — Хорошо. Ричард снимает очки и кладет их на брошенную здесь же рубашку. Эдди смотрит на взлохмаченные волосы и покрасневшее лицо. Смотрит на исчерченные бледными трещинками губы, которые Ричи прикусывает. Смотрит на костлявые пальцы, без тени стеснения спускающие резинку его трусов. Эдди определённо чувствует что-то к этому парню, но совершенно не готов к происходящему. Ричи достаёт его член, придерживает его пальцами, положив ладонь на лобок, и касается головки мокрым языком. Эдди вздрагивает. Ноздри расширяются при резком вдохе. Он откидывает голову назад. Ему странно. Ему очень странно. Это неправильно. Это так неправильно. Ему становится мерзко при мысли о том, что Ричард Тозиер будет сосать ему. Нет, Ричи замечательный. Но Эдвард-то нет. Отвратительно, просто отвратительно. Он, его тело, его мысли. Это так по-животному. Так дико. Губы Ричи мягко обхватывают мокрую от слюны головку члена. Скользят вниз. Эдди чувствует горячее нёбо и прикрывает глаза. Морщиться. — Ричи, ты точно хочешь этого? Парень отстраняется и смеётся. На подбородке повисла ниточка слюны. — Я уже делаю это, Эдс. Тебе не нравится? — Я не знаю, я... Это так странно. Ты парень, и... Не знаю. Секс – это странно. Это же не необходимость для поддержания рода, это... Я... Прости... Неужели тебе не мерзко? — Ты нравишься мне целиком, Эдс. Мне не мерзко. Я хочу сделать тебе приятно, вот и все. Если ты не готов, я прекращу. — Я не знаю, Ричи, я... Он думает об этом ещё раз. Анализирует свои эмоции и отклики собственного тела, возвращает в памяти образ сосредоточенного Ричи, чувствует зарождающуюся ненависть к собственному телу и к человеку, придумавшему заниматься сексом ради удовольствия. Бывают красивые тела. Но не его. Эдвард Каспбрак отвратительный, и ему становится тошно от мысли, что Ричи действительно взял в рот его член. Буквально тошно. Он чувствует, как к горлу подступает комок рвоты, вскакивает, подтягивая резинку трусов, да отталкивая сидящего на полу парня и бросая скомканные извинения через прижатую ко рту ладонь, и бежит в ванную комнату. Кое-как захлопывает дверь и склоняется над унитазом. Он содрогается от рвотных позывов. Едкая и противная масса поднимается по пищеводу, и его выворачивает. В уголках глаз появляются слёзы. Господи, если ты слышишь меня, сделай так, чтобы я скорее умер. Какой позор. Сначала приступ, теперь это. Он такой мерзкий. Если Ричи перестанет общаться с ним после этого, он почувствует такое облегчение. Если нет, то умрет со стыда. Повеситься за колледжем. Вскроется в ванной. Кажется, это ещё одна побочка смешивания алкоголя и алпразолама. Он продолжает блевать. Похолодевшие от выступившего пота ладони судорожно хватаются за стульчак. Капельки пота спускаются по лбу, пальцы мелко дрожат. Господи, когда же это закончится? Его снова сотрясает приступ повторяющихся позывов. Он сплёвывает и откашливается, вытирает рот рукой. Противно. В глазах темнеет.***
— Эдс, ты как? — Ричард осторожно стучит по двери. Та незаперта, но он не спешит входить. После тихого, глухого удара какие-либо звуки из ванной перестали исходить вообще, и парень заволновался. Он не дождался ответа и потянул дверь на себя. Каспбрак лежал на плитке. Побледневший, рот приоткрыт, грудная клетка не вздымается. Ричи вскрикивает. Падает на колени перед неподвижным телом, хватает за запястье, пытается нащупать пульс. Кажется, есть. Или нет. Это его пульс, обострённый стрессовой ситуацией, в ушах звенит. Ричи вскакивает, мечется, и выбегает из комнаты. Стучит в комнату Билла, пытается объяснить что-то, спутанно, жестами, Денбро улавливает отрывки предложений и устремляется в другой конец коридора. Там живет Фред. Он хоть и выглядит как редкостный раздолбай, но учится на медицинском факультете. Феррум встречает их с улыбкой, которая тут же гаснет, когда Ричард, напуганный, со сбившимся дыханием, снова пытается объяснить, что случилось. Почти бегом тянет обоих парней обратно в комнату. Фред садится перед Каспбраком, осматривает его беглым взглядом, пару раз окрикивает по имени. — Ты трогал его? — Нет. — Хорошо. Если он ударился башкой, может быть внутреннее кровоизлияние. Лучше не трогать. — Он не дышит, Фред! Сделай что-нибудь! Второкурсник бросает короткий, но тяжёлый взгляд на обоих парней и склоняется над Эдди. Ухо над ртом, смотрит на грудную клетку, отсчитывает несколько секунд. Дыхания действительно нет, даже минимальных колебаний не чувствуется и не видно. — Тозиер, аккуратно присогни его ноги. — А мне ч-что д-делать? — В неотложку звони! Фред аккуратно откидывает неподвижную голову Эдварда назад, пальцами открывает его рот и проверяет, не закрыл ли язык дыхательные пути. Указательным и средним пальцем пытается нащупать пульс в районе сонной артерии. Встаёт над телом, отработанным движением по своду нижнего ребра достигает грудины, отсчитывает два вверх и ставит сложённые ладони. Перемещает на них вес тела и начинает ритмично нажимать, про себя отсчитывая число нажатий. На заднем фоне Денбро объясняет что-то оператору. Тридцать. Он склоняется над лицом Эдди, зажимает его нос пальцами, прижимается к кисловатым губам и делает два выдоха. Возвращается к непрямому массажу сердца. Тридцать. Два. Что-то хрустит в грудной клетке. Фред не останавливается. Лучше сломать пару рёбер и спасти жизнь. Так говорили преподы. Но какой же этот Каспбрак хрупкий. Мелкий, глупый ребёнок. Тридцать. Два. Поддерживать темп, Фред. Давай, не сбавляй его. Нельзя сбавлять. Наконец, Эдди начинает дышать. Феррум чувствует появившееся сердцебиение. Слабое, но стабильное. Он с усталым вздохом откидывается назад. Теперь главное – следить, чтобы пульс и дыхание не пропали до приезда врачей. Он оглядывается. Замечает расстёгнутую ширинку, смотрит на Тозиера в помятой рубашке и хмыкает. — Чем вы тут занимались, балабол? — Разговаривали,— огрызается. Феррум хочет ответить колкостью, но взгляд его совершенно случайно останавливается на мусорной корзине. Он замечает знакомую банку. — Убью с-с-суку! Найду и убью! Все встаёт на свои места.***
Ему снится парк. Зеленый и пустой, дышащий свежестью и сотней самых разных запахов. Среди букета из мокрых листьев, подстриженных кустов и жухлой, гниющей травы просачивается тонкий, но навязчивый запах физ. раствора. Он морщится и поворачивает в другую сторону. Запах исчезает. Наверное, просто показалось. Дождь стучит по кронам деревьев, затухающая барабанная дробь и шелест накрахмаленных воротников. Надрываются голодные птицы. Вот сейчас дождь закончится, и воздушную среду заполонят выбравшиеся из своих убежищ молодые комары. То-то пир будет! Ласточки и стрижи, делящие небо на лоскутки своими крыльями. Сквозь щебет и писк, сквозь россыпь ударов мелких капель он услышал тяжёлые, режущие слух своим повышенным тоном ругательства. Слов было не разобрать, но ему был противен этот донельзя знакомый голос, который не мог не ругаться. Эдди пригнулся и нырнул под одну из ветвей, уходя в глубь чащи. Туда, где парк становится гуще. Туда, где почти не бывает людей. Он идёт и наслаждается каждым шагом. Тени сгущаются, солнечному свету все сложнее пробиваться сквозь сомкнутую листву. Все здесь дышит какой-то непонятной человеку спокойной, мягкой свободой, когда понимаешь, что весь мир принадлежит тебе и торопиться некуда. Эдди пришёл сюда учиться жить. Постепенно писк усиливается. Навязчивый, резкий, громкий и раздражающий. Вслед за ним возвращается и запах физ.раствора. Эдди пытается отмахнуться от них, избавиться, сбежать, но они неизменно достигают его. С новой громкостью гремит и тот голос. Эдди кричит, чтобы заглушить его. И просыпается. Белые простыни и зудящая кожа под пластырем вокруг катетера. Мать, спорящая с врачом у его кровати. Он протирает глаза и смотрит на неё. Она не раздражает его сейчас. Он ищет у неё защиты и объяснения. Это его мать, Соня Каспбрак, все детство берегущая его от беды. Это его мать, которая знает, как лучше. Которая не желает ему зла. — В его крови был зафиксирован переизбыток анксиолитика и алкоголя. Ваш сын несовершеннолетний, и мы не можем оставить это без внимания. Мне очень жаль, но... — Мам, что случилось? — Он заспанный и слегка потерянный во времени и пространстве. — Эддичка! — Она бросает свой спор с дежурным врачом и стремится к нему. Хлопочет и кхвохочет, обливается слезами, целует его щеки. — Ты очнулся, господи, ты очнулся! — Мам?— Он помнил холодную плитку под виском и мягко обхватившую темноту, дарующую временное, но столь длительное облегчение — Не пугай меня так, слышишь? Никогда, никогда не пугай меня так! Она плачет рядом с ним, огромная и красная, в своём дурацком спортивном костюме, и даже не вызывает у него раздражения. Эдвард чувствует приправленную чем-то вроде смущения вину. — Ну ма-а-ам? — Все хорошо, дорогой, сейчас все хорошо. Я забираю тебя домой. Больше ты не вернёшься в этот чертов колледж! А я ведь знала, я ведь знала, что это была плохая идея! — Мэм, я бы не рекомендовал... — Да плевать я хотела на ваши рекомендации! Вы только калечить способны, слышите меня? Я напишу жалобу! Я...! Дальше Эдвард не слушал. Погрузился в себя, а очнулся уже в машине, под нотки этого дурацкого джаза, который она так любит. Больше не вернёшься в колледж. Поздравляю, Эдвард Каспбрак, ты не смог удержать столь желанную тобой свободу.***
Тяжёлый, вяжущий воздух, облепляющий тело, просачивающийся сквозь поры, поднимающийся по лимфе и крови, заполняющий пространство между клетками тела. Горячий, болотистый, затхлый и удушающий, лениво клубящийся на дне его легких, ядовитыми парами лености и тления заполнивший мысли. Языки этого терпкого дыма колыхались внутри него и сплетались с дымом уныния, заполнившим пространство комнаты. Когда жить становится неуютно, можно начать гнить заживо, превращаться в нефть и удобрения, может, хоть так приносить пользу. Он лежал на заправленной кровати уже несколько часов подряд. Белый потолок не становился привлекательнее, мысли не становились свежее. После того, как мать забрала документы из колледжа, прошла неделя. Неделю он провёл почти неподвижно, не меняя своего распорядка дня и одежды. Неделя бесконечной, плотной тоски, с силой вжавшей его в подушку. Хуже всего было то, что Соня принесла выписку в администрацию. Показала анализы. Теперь все студенты младше двадцати одного (а их было большинство), пройдут обязательную проверку на наличие запрещённых веществ в организме. Ребятам из «лаборатории» может сильно влететь. Эдди чувствовал себя ужасно, потому что подставил Фреда и Джерроуза. Она злилась из-за зафиксированной передозировки. Не смогла найти объективной причины, но отобрала у него остаток таблеток и утилизировала их. Сказала, что больше к психиатру они не поедут, она сама знает, как лучше. Кукловод, вернувший в коллекцию драгоценную марионетку. Охотник, заперший канарейку с подрезанными крыльями. Теперь он даже не даст ей иллюзии свободы, не выпустит вспорхнуть по комнате, нет, птичке суждено умереть в силках. Эдвард понимал это. Ему было все равно. Плевать. На неоправданные надежды, возложенные Соней на образ своего идеального сына, на надорвавшееся доверия, на разрушенные выпиской из больницы перспективы поступить в престижное учебное заведение и найти достойную работу. Плевать. Он не обязан вписываться в созданные ей рамки, не обязан тащить их на себе всю свою жизнь. Но у него была возможность вырваться и реализовать себя так, как ему хочется. Он разрушил ее. Он больше не учится в колледже. Он больше не выйдет на улицу без разрешения матери. Эдвард лежал в своей комнате и гнил морально. Нечищеные зубы и потная футболка, он больше не выходил к завтраку, а она не заставляла. Она решила, что между ними сейчас существует статус ссоры или около того. Она была обижена и ждала извинений. У Эдварда не было сил, чтобы пойти в туалет, и он терпел до последнего. Что уж говорить о неискренних словах, которые ещё следует придумать. Пошла она к черту. Ему так плевать, серьезно, ему так плевать. Когда Соня собралась за покупками (известив его об этом криком, пролетевшим по всему дому и отраженному в голове Эдди ужасающим грохотом, бьющим по перепонкам), он попытался собрать в себе остатки сил. Время сейчас тянулось по-другому, у него было не так много с момента ее ухода. Он отсчитывал секунды с мига, как мать захлопнула дверь. Двадцать секунд на то, чтобы перевернуться на бок. Сорок, чтобы скорчиться в позу эмбриона, поджать к животу ноги и руки. Он был слишком медленным, но не мог повлиять на время – то оставило его, зафиксированного в янтаре мгновений, а он барахтался, как умирающая муха. Минута, чтобы сесть. Перевязанная грудная клетка протестовала, но Эдди нравились эти короткие вспышки расцветающей боли под тугой сбруей бинтов. Он все живой. Эта новость приносила теперь не радость самосознания, нет, она была насмешкой. Муха ещё способна трепыхать лапками. И наблюдать за ее мучениями перед тем, как прихлопнуть, особенно забавно. Сорок секунд, чтобы дойти до двери. Придерживается стены, идёт маленькими-маленькими шагами, кажется, стоит только сместить баланс тела в другую сторону, и он упадёт, привалится к стене и будет лежать там, пока Соня не вернётся. Пока дом не обвалится. Пока мир не исчезнет. Лестницу преодолевает за четыреста восемьдесят секунд. На каждой ступени – привал. На каждой ступени нужно разлепить глаза и заново собирать силы. Сто восемьдесят секунд. Он достигает кухни и ползёт в сторону шкафа. Потный и уставший, распахивает створки. Он стоит у цели. Вот оно. Конец. Достаёт все, что не плацебо. Несовместимое, обратное по действию, непочатое. Все. Опустошает блистеры и пузырьки, высыпает на стол, складывает в одну кучу. Последним достаёт стеклянную баночку со снотворным. Ему не хочется корчиться от боли заживо образующихся язв, он слишком труслив, чтобы гнить заживо не только морально, но и физически. Он не готов к ощущению разрывающих желудок уколов ножа. Он надеялся на быстрое спасение, а не на муки. Сидел за столом перед россыпью цветных пилюлей и чашкой с водой. Сидел за столом и думал о Ричарде Тозиере. О его пестрящей, надоедливой рубашке. О трещинках на бледных губах и костлявый пальцах. О скуластом лице, изменённом изгибом выпуклых линз. О заботливом, мурлычущем голосе. О свободе, скользящей в каждом его движении, и танцах. О взлохмаченных, чёрных кудрявых патлах. Об улыбке, посвящённой только ему, Эдварду Каспбраку. Сердце будто сжала когтистая рука. Тысяча булавок, протыкающих ожившую при мысли о парне-с-того-берега мышцу. Глаза заблестели, в горле образовался комок. Прежде чем он начнет корчиться от боли нахлынувших воспоминаний, Эдди встряхнулся и сглотнул. Жаль, что он не знает домашнего номера Ричи. Можно было бы попрощаться. Но нужно ли это? Эдвард все равно не нашёл бы нужных слов, а неаккуратные, непрямые фразы могли заставить Тозиера чувствовать вину. Но он был не виноват. Никто не был, кроме самого Эдди, не способного удержать то, чего столько добивался. Не способного понять себя. Потерявшего все. Ты гребанный неудачник, Эдвард Каспбрак. Это жест милосердия к твоей жалкой персоне. Он помещает таблетки в рот порциями и запивает каждую огромным глотком воды. Последним в ход идет снотворное. Сидит на полу и глотает по одной таблетке, сжимая в руке пузырёк. Сидит на полу, пока в глазах не начнёт темнеть, а ослабевшие пальцы не разомкнуться. Соня потом найдёт укатившийся пузырёк за диваном. В последнем своём сне Эдди Каспбрак гуляет в парке около прудика. Гуляет и улыбается, сжимая в руке ладонь Ричи Тозиера.I take my pills and I'm happy all the time I'm happy all the time I'm happy all the time. Я принимаю свои таблетки, и я всегда счастлив, я всегда счастлив, я всегда счастлив.