Пленница Чародея

Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут. (Псалтирь, псалом 36:1-2)

      Лето. 1643 г. от Рождения Солнца       В воздухе пахло бедой.       Туман стелился по земле густого леса. Ночная мгла сумела спрятать фигуру в плаще, мелькнувшую среди чёрных стволов сосен. Деревья шептались между собой, судачили на понятном только им языке и с укором указывали ветвями на убегающего лиходея, будто говоря друг другу: «Глядите, братцы, все его пальцы в крови! Душегуб! Припомнят однажды боги и госпожа Судьба ему содеянное!» Если они взаправду такое обсуждали, то отрицать смысл сказанного было бы глупо. Человек, чьи руки действительно обагрились кровью, скрылся в чаще западного Полесья. Посреди леса и маленьких крестьянских избёнок на поляне возвышался громадный трехэтажный терем. Даже при тусклом лунном свете возникало ощущение, будто дом был полностью залит чёрным. Именно из него и выбежал преступник. Вскоре в окнах терема замаячил огонёк свечи. Потом раздался душераздирающий вопль. — Беда! Люди добрые, беда! Убили! — кричала надрывно полнотелая женщина. Несчастная дворовая по имени Палашка, нянюшка господского мальчика, мчалась оповестить в первую очередь слуг и хозяина дома, отца убитой. По пухлым щекам её текли слезы. — Палашка, что случилось? Кого убили?! — с тревогой спросила другая молодая невольница, выйдя из комнатки. Палашка попыталась что-либо сказать, но рыдания, рвавшиеся наружу от отчаяния, не давали ей обронить и словечка. Крик о помощи вновь услышал весь терем. Дворовые вставали и немедля бежали на зов. Мало ли, что там произошло? Быть может, опять хозяин лютует, опять забил до смерти очередную непокорную девку? Или его самого… Нет, об этом даже мечтать запрещалось! Злую тьму коридора разогнали огни свечей канделябра. Толпа собравшихся расступилась перед паном Криошем Вишнецким — человеком богатым, владеющим тремя сотнями душ крестьян, ведавшим чернокнижие, самоуверенным и весьма недурной наружности, при том хромающим на одну ногу. Он шёл, опираясь на трость. За ним следовал отрок. На вид внук Криоша казался гораздо младше своих тринадцати лет. Мальчик испуганно озирался по сторонам, да так резко, что его длинные белоснежные волосы выбивались из-под тесёмки на лбу и падали на широко раскрытые от страха глаза. Криош подошёл к рыдающей крестьянке, схватил её за ворот рубахи: — Какого чёрта ты разбудила меня ни свет ни заря, негодная?! Почитай, мало тебя порол! Ты толком объяснить уже ничего не можешь?! Палашка лишь закрыла лицо руками. — Убили… дочь вашу, г-господин, уби-или! — наконец смогли услышать её невнятные слова домочадцы. Пан отстранился. Побледнел так сильно, что чёрные глаза, выделяющиеся на мертвенно-сморщенной коже, стали походить на пустые тёмные ямы. В них можно было утонуть, заблудиться или, на худой конец, встретить свою смерть. Мальчонка, стоявший за спиной дедушки, насторожился. Ему, верно, послышалось! Или это просто дурной сон?.. — Идите к себе, Властош Ладович. Утром у вас занятия, — с холодом обратился Криош ко внуку. Голос его, звучавший хрипловато, отдавал мраком. Однако юный паныч, предчувствуя недоброе, не послушался: дерзко оттолкнул деда в сторону и рванул к трясущейся от слёз кормилице. — Нянюшка! Нянюшка, родимая, скажи, что это неправда! Это ведь неправда… Палашка судорожно погладила Властоша по светлой голове, вцепилась дрожащими руками в его сорочку. — Милый, матушку… Пани Ладу, нашу Ладушку убили. Там… М-мёртвая лежит… И больше, не промолвив ни слова, Палашка опустилась перед Властошем на колени. Ей оказалось трудно говорить, трудно дышать, страх, перемешанный с отчаянием, душил во всю силу. — Нет… Ты лжёшь… Нет! Мама! Кормилица попыталась обнять ребенка, утешить, но тот вырвался и, расталкивая по пути дворовых, застывших от неожиданной новости, помчался в покои матери на верхний этаж. Нет! Такого не может быть! Это ведь несправедливо!       Но он убедился в обратном, когда вбежал в комнату. В горнице было тихо и сумрачно. Огонь в облицованной плиткой печи едва теплился. На полу лежало тело матушки. Даже мёртвая, она оставалась благородно-красивой. В нежном серебристом платье с белым поясом. С льняными волосами, рассыпавшимися по ковру. С открытыми, похожими на звёзды, глазами, увы, теперь абсолютно пустыми. Точно перламутровая раковина, слабо светился кулон в виде месяца на её шее. Из него тоже вытекала жизнь, ровно как из раны в груди жертвы. Убийца вонзил кинжал в сердце по самый эфес. Властош глядел на жуткую картину, качая головой, словно не желая верить в то, что видит. Он не слышал ни голоса деда, вбежавшего в горницу и отдавшего приказ разыскать лиходея, ни воплей крестьян, потерявших свою единственную защиту от жестокого господина; он просто долго её разглядывал, а затем, поняв, что больше не может стоять на ногах, рухнул на колени перед телом. Слёзы катились у мальчика по щекам. Ощущение чудовищной потери ножом кромсало сердце. Он потерял её. Свою веру и щит. Потерял маму. К панычу подходили крестьяне, прося отойти от мёртвой, но Властош, сквозь плач, отталкивал каждого со словами: — Не трогайте меня! Пошли вон отсюда! Вон, я сказал! Не прикасайтесь! Властош Вишнецкий закрыл глаза Лады и поцеловал её в лоб. Юнца пробрала дрожь, жить дальше не захотелось. Ради чего теперь жить? И главное, ради кого?! — Живо иди в свою комнату, — раздался откуда-то сверху приказ Криоша. Дедушка смотрел прохладно, так будто мёртвая не значилась его собственной дочерью. Он вытащил из кармана сюртука дорогие часы на золотой цепочке и теперь равнодушно глядел на тикающие стрелки. Глубокая ночь… Властош, стараясь совладать с горестным криком, рвавшимся наружу из горла, встал и повернулся. В голове юного паныча болезненно билась, как бьётся раненая птица о землю, одна-единственная мысль. И он свой домысел озвучил. — Это всё ты, — тихо, но уверенно произнёс внук тёмного чародея, сумев отвлечь его от разглядывания часов. — Это ты убил маму. Ты всегда её ненавидел! — Щенок! — хлёсткий удар ожёг щёку мальчика. Палашка и другие неравнодушные дворовые ахнули. Властош не ответил только потому, что умение терпеть было едва ли не главной наукой, усвоенной им за тринадцать лет воспитания суровым дедом. Паныч выпрямился и поднял на дедушку заплаканный, но не лишённый ненависти, взгляд. — Я узнаю, дедушка. Я найду способ узнать. И если мои домыслы окажутся правдой, я тебя уничтожу… Свирепая ярость овладела в этот момент Криошем. В гневе он занёс над внуком свою трость, но мальчик резко выбросил вперёд руку. Из ладони ударило сияние. Сильные чары отшвырнули пана вместе с его тростью к дальней стене. Не вовремя господин Вишнецкий-старший начал отдавать приказы внуку. Не вовремя. Властош хоть и слыл новичком в магическом ремесле, но уже кое-что умел. И постоять за себя он сможет! Ведь он сын Искусницы, а Искусники, как известно, самые сильные волшебники, хоть на весь свет их сыскать также тяжело, как, к примеру, цветные алмазы в рудниках. Лада представляла из себя тот самый сверкающий алмаз, за что, видно, её и убили. Только вот чародейка не сумела справиться искусным волшебством с негодяем, что пробрался к ней ночью, дабы вонзить кинжал. Что же теперь будет? Дедушка возьмётся за него, за Властоша?       Криошу встать не помогли. Он поднялся сам, тяжело дыша, прожигая чёрным взором внука. Тот презрительно встретил его взгляд, а потом отвернулся. — Оставьте меня с матушкой, — попросил Властош. На удивление, Криош не стал препятствовать и вышел из горницы первым, злой и раздражённый. Он напоминал изголодавшегося бешеного пса, которому не давали спуску с цепи. За паном последовали его невольные люди. Осталась только Пелагея, кормилица, коей ребёнок всецело доверял. Она опустилась рядом с ним перед телом Лады, крепко обняла мальчика, начала качать, будто младенца и через мгновение чуть не оглохла от громкого горестного вопля. Вопля отчаяния, который, как могло показаться, услышала той ночью вся Славения…