ЮНЫЕ МЕЧТАТЕЛИ

– Думаю, самое время представить вам нашего юного… коллегу, - Рылеев снова завладел всеобщим вниманием, - Михаил Лермонтов, второй курс, прочтет нам отрывок из своего, со слов самого автора, серьезнейшего на сегодняшний день произведения! Неприметный юноша, стоявший в углу комнаты, откуда наблюдал за каждым из присутствующих, вздрогнул. Потом сделал глубокий вдох, вытянулся, приподнял подбородок и быстрым шагом, чтобы тот его не потерял, направился в сторону Кондратия. Когда зрители поняли, что это он собрался зачитывать им свое произведение, стали расступаться чуть охотнее. В центр сформированного из гостей круга вышел маленький человек. Михаил старался не смотреть им в глаза, не думать о своей походке, чтобы окончательно не запутаться и не запнуться о воздух. В груди колотилось изо всех сил, душащим эхом отдаваясь в горле. Лермонтову казалось, что его голос вдруг окажется слишком тихим, что его глаза сочтут неуместно ярко подведенными, что он случайно помял бумажку, которую зажимал в руках, что на этой бумажке не тот отрывок напечатан, что, наконец, Пушкин куда-нибудь денется и ничего не услышит. Михаил кивнул гостям, пока Рылеев еще раз представлял его, вгляделся в них, пересилив себя. Александр стоял со всеми, выглядывая из-за чьего-то плеча, с серьезным, изучающим лицом. Гоголя Лермонтов обнаружил там же, но из приличия не стал задерживать взгляд слишком долго, поэтому так и не увидел, держались ли они с Пушкиным за руки. Рылеев уже успел смешаться с толпой. Лермонтов кашлянул. – Герой нашего времени. Отрывок, - произнес он с той же, заученной интонацией, как произносил сидя у себя в комнате, смотрясь в зеркало в прихожей, по дороге в кафе. Секундная пауза, глаза максимально близко к помятому листку, - Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей,… не имея на то никакого положительного права, – не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость… Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив; если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви… Слова чудом сливались в предложения, предложения несли смысл, но Михаил не понимал его, не мог уловить значения, он читал, ни на секунду не отстраняя взгляд от листка, потому что даже своего имени не помнил от волнения. В голове кто-то не затыкаясь кричал «Зачем?», кто-то другой повторял «Пути назад нет!», а кто-то третий дрожал от страха неправильно поставить где-нибудь ударение, выбрать неверную интонацию или задохнуться. Толпа молчала, силясь не упустить ни слова и правильно понять. Пушкин, приятно удивленный уже произнесенным Михаилом, держал кулачки за каждое следующее предложение, и каждое следующее предложение заканчивалось так же хорошо, как и начиналось. Рассуждать о том, что могло сподвигнуть второкурсника на написание подобного, Александр планировал чуть позже. Гоголь почти не дышал, вглядываясь в лицо Михаила, которое всегда казалось ему озлобленным и отстраненным от мира сего, а теперь сияло то ли от теплого света люстры, то ли от искрящихся чувств, которые автор когда-то спрятал в ровные строки, а теперь, сам того не замечая, разбудил, растормошил. Николай бы никогда не подумал, что встретит Лермонтова на собрании «Золотых рукавов», стоящим в центре зала, а теперь наблюдал, как молочная бледность большеглазого лица сменялась легким живым румянцем. Что же Лермонтов за человек такой, и где кончаются его пытливый ум и любопытство, если его, зашуганного и бледного, вернули в чувства его собственные философские рассуждения – серьезные и даже несколько грустные, поскольку реалистичные? И где этот Миша был раньше со своими рассказами, рассуждениями и большими глазами? – …только в этом высшем состоянии самопознания человек может оценить правосудие Божие, - произнес Лермонтов на выдохе, дыша уже гораздо свободнее, но боявшийся оторвать от своего листка глаза. Неискренние, утешающие (снисходительные) улыбки и поднятие на смех из-за возраста – вот, чего он боялся больше всего и очень ожидал. Скованность почти ушла еще на середине текста, когда было принято решение идти напролом, но ей на смену пришел стыд, колючий и неуместный. Михаилу казалось, что у него на лице написано обо всех его секретах и тайных страхах. Послышались аплодисменты. Удивленные лица, одобряющие улыбки – все из мечты, из любимого сна, будто ненастоящее, такое далекое, неосязаемое, каждый раз ускользающее под утро. Кто-то дотронулся до плеча – ворвался из сна в реальность. Лермонтов обернулся. Рылеев уже лез обниматься, тонкий и пахнущий шампанским, своей улыбкой вмиг заслонивший все пространство комнаты. И Михаил, все еще не веривший до конца, любил его больше всех в ту минуту – своим нежным сердцем, которое еще не успело спрятаться в каменный панцирь после выставления себя напоказ. – Ну, молодец! – Кондратий выпустил Михаила из своей мертвой хватки и переложил руки ему на плечи, по-наставнически, гордо, - Дорогуша-а, я жду тебя в следующий раз, понял? И на почту мне скидывай все что хочешь! И не только в следующий раз – всегда жду! Дай руку пожму, философ! – Пытливый ум! И не скучный. Хотя на лице написано, что паренек ух, какой сложный… - Александр, разложив свои мысли по полочкам, наконец заговорил, - Что думаешь, Коль? Кондратию он вон как понравился! – Замечательный, по-моему, - подал голос Гоголь, мысленно все еще роясь в самых запоминающихся фразах и словосочетаниях Лермонтова, - Не чтобы общаться, я полагаю, но читать, слушать… Поговори с ним, я же вижу, что хочешь. А я рядом постою, послушаю. – Тогда пойдем быстрее, пока его никто не перехватил. Лермонтов глазами нашел в толпе Каховского. Тот двумя руками показывал «класс» и энергично кивал. Петр никогда не пытался вникать в философские бредни друга, но всегда поддерживал его в литературных начинаниях и продолжаниях. «Молодец» - одними губами произнес он. – Только Толстому не рассказывайте, что у нас тут еще один мыслитель завелся! – Пушкин внезапно оказался рядом с Рылеевым – пришел выказать уважение юному автору и переброситься двумя-тремя словами с ним и Кондратием, - Схватит, напоит и заставит анализировать описание своего дуба! Он из своего угла поди и половины не расслышал, что радостно, но ему ведь все растреплют, и ты, дорогой Кондраша, будешь первым, на кого я подумаю! У Лермонтова сердце ушло в пятки. Столько раз он представлял их встречу, придумывал, что скажет, а теперь ни слова не мог вспомнить – ни на русском, ни на французском. Еще со времен Фикбука и пабликов Вконтакте Александр зарубил себе на носу, что отзывы нужны, важны и очень ожидаемы. Поэтому он никогда не отсиживался в углу, а приходил и хвалил, указывал на недочеты, в общем, обсуждал то, что автору в тот момент было важнее всего – его работу. – Михаил, а вы случайно политикой не интересуетесь?... – вкрадчиво начал Рылеев, - Вы умны, замечательно пишете… – А вот тут обождите, мой друг! Мишу к вам статьи писать и от ментов бегать не отдам! – Пушкину не чужда была политика, но так хотелось хоть изредка послушать-почитать хорошего автора, который бы писал не ради отсылок на ситуацию в стране и мире, а для души. – Вы эгоист, - продолжил театральный диалог Кондратий, - Вам хочется послушать о птичках, а в стране тем временем – такое!! – Вас, мсье, нам и одного с лихвой хватает, не тревожьтесь, - поспешил заверить Рылеева Гоголь, и вся компания заулыбалась, услышав из уст Николая намек на высокопарную речь. Тот смутился. – Молчит как рыба, - Рылеев взглянул на Лермонтова, который никак не мог придумать, куда и на кого ему смотреть и что делать с руками, - Ты чего молчишь? – Я… политикой не особо, если честно… –Своих проблем хватает? –... вроде того, - Михаил усмехнулся, будто бы хотел свести в шутку и этот разговор, и свои проблемы. – Понимаю, - Рылеев хитро и почему-то обиженно улыбнулся, скосив взгляд на Пушкина, с которым у них когда-то состоялся такой же диалог, на Пушкина, который вечно сетовал на занятость и личные проблемы, а по выходным спал до обеда, часами гулял в парке, выкладывал в истории парковых белочек и птичек, был счастлив с Николаем и вообще, как выражался Гоголь, «розы нюхал», - Знаем мы таких, куда от вас денешься… Пользуясь случаем, прольем свет на вопрос, который, вероятно, мучает читателя: «Ходил ли Пушкин, будь он неладен, на митинги?». Как правило нет, но иногда, когда от сообщений Рылеева звук уведомлений превращался в непрерывную звонкую трель, а Гоголь с особым пренебрежением листал федеральные каналы, иногда такое все же случалось. Вот, к примеру, ярчайший случай, пересказанный уже тысячу раз за пьяными посиделками: как-то раз Каховский, поспевающий везде и всюду, заметил в шумной толпе среди плакатов и флажков знакомую парочку из Гоголя и Пушкина. Он попытался до них докричаться, но те, разумеется, его не услышали. Тогда Петр решился растолкать народ и подойти к ним поближе, хотя бы к ним – до Кондратия он бы и за час не дошел. С горем пополам Каховский оказался за спинами приятелей, когда его взгляд (совершенно случайно!) упал на экран смартфона, который держал в руке Александр. «Протесты в Санкт-Петербурге» - гласили красные буквы заголовка статьи, а пониже было приписано: «Зачем студенты вышли на улицы?». «… и за жену его Конституцию!» - пронеслось тогда у Петра в голове. – Сейчас народ немного поуспокоится, все всё обсудят, тебя, Миш, запомнят как следует, может даже подойдут познакомиться или пригласить куда-нибудь, а потом я прочитаю отрывок из Колиной «Шинели»… – А он сам, простите, не может?- вполголоса перебил Кондратий, обращаясь и к Пушкину, и к Гоголю. – Я от волнения, простите, заикаюсь. А я здесь даже не знаю никого… - с этими словами Николай окинул взглядом толпу, как бы проверяя, действительно ли он никого там не знает. Вспомнив пару имен, которыми ему представлялись высокие молодые люди в «слишком гетеросексуальных» рубашках, и заметив в углу комнаты Каховского, оживленно беседующего с неизвестным второкурсником, Гоголь решил, что один единственный Петя не считается. – Ну-с, какие планы? – обратился к Лермонтову Пушкин, между делом мягко обнимая Гоголя за плечи. – Я хотел бы сказать большое спасибо за тво… - Михаил осекся, коротко глянул на Николая, - За ваше внимание к своей скромной персоне. Но вы не сказали ничего точного, а я бы очень хотел услышать конструктивную критику, или что-то вроде того… Если вас не затруднит… В это же время к Рылееву подошел неизвестный в очках с прямоугольными стеклами и, видимо, куда-то его позвал, потому что Кондратий, дав понять, что сию же секунду выслушает и пройдет куда его попросили, снова вклинился в разговор, окинув компанию извиняющимся взглядом: – Тысяча извинений, mon ami, - обратился он к Михаилу, затем перевел взгляд на Александра и продолжил говорить, обращаясь теперь к последнему, - У меня один вопрос, не против? Получив в качестве ответа покачивание головой, поэт спросил: – Давно ли в вашу квартиру, дражайший Александр Сергеич, стали пускать курильщиков? Насколько мне известно, оптимальное расстояние между ними и вашей входной дверью – пушечный выстрел… Все трое застыли в непонимании, и даже на лице неизвестного в очках, которому отлично было слышно Кондратия, отразилось что-то неясное. Предсказав и опередив всяческие «Э-э-э» и «Чего?», Рылеев кивнул в сторону Гоголя. Пушкин, а за ним и Лермонтов обернулись, и взгляд их зацепился за тонкую сигарету, заложенную за ухо Николая. Александр улыбнулся. – Перфоманс, любезный друг. – Метафора, точнее говоря, - Гоголь смутился и коснулся сигареты пальцами. – Я твоего Джона Грина сожгу ко всем чертям!* Удовлетворив свой интерес, Рылеев кивнул компании и удалился с неизвестным. – На чем мы остановились? Ах да, Миш, на тебе… конструктивная критика… Компания из любителя подростковых романов, господина Все-Побежали-И-Я-Побежал и паренька с трясущимися коленями направилась к диванчикам. Тем временем Кондратию, как местному организатору и по совместительству тамаде, предстояло познакомиться с небольшой компанией, расположившейся в дальнем углу. Оказалось, что незнакомца в очках зовут Иван Бунин и что он совершенно случайно наткнулся на объявление о собрании и решил прийти, а заодно притащить с собой нескольких друзей. При детальном рассмотрении выяснилось, что очки его в двух местах замотаны изолентой, осанка у него как у танцора, врожденная элегантность не сочетается со стилем в одежде, а как человек он не очень. Рылеев раньше ничего о нем не слышал и стихов его не читал, хотя тот утверждал, что литературный кружок «Среда» «сейчас вообще на слуху». Подойдя к дальнему диванчику, Кондратий убедился, что в компании Бунина знакомых лиц нет, а, значит, все они учатся черт знает где и про Романовых не слыхивали. Рылеев поблагодарил Высшие Силы за то, что незнакомые товарищи хотя бы не стали курить в помещении, как это в свое время делали Фет с Тютчевым, и стал пожимать руки студентам по мере того, как Иван их представлял. – Максим Горький, революционер и романтик, поэт, прозаик и просто красавец. Вообще-то он не Максим и не Горький, а еще любит старух. Услышав «революционер», Кондратий приятно удивился. На последней же фразе представляемый прошипел «Заткнись, Вань» и, пожав Рылееву руку, без надобности машинально поправил свои густые усы. Рубашка поэта, прозаика и просто красавца имела высокий ворот и была застегнута на самую последнюю пуговицу, он был среднего роста, в меру коренастый, с хитрыми, заискивающими глазами. – Марина Цветаева, поэтесса, тиктокерша и басистка, самая большая в мире фанатка античной мифологии. Рылеев хотел было поцеловать ее маленькую ручку, но она настояла на крепком рукопожатии. Марина была улыбчивой, смотрела исподлобья и, судя по всему, обожала гримасничать – ее лицо было очень подвижным. Яркий макияж пришелся Кондратию по душе, а наполовину сбритые брови показались ему очень интересной идеей. Розовое каре, бандана с черепушками, большие пластмассовые серьги, кольца, браслеты и подвесочки – рядом с ней любой из ее друзей казался почти голым. Она была совсем немного пухленькой, явно выше Максима. – И все-таки это дурацкое слово… – Какое, Марин? – Поэтесса. – Чудесное, по-моему, - вмешался Кондратий. – С таким именем тебе не привыкать к дурацким словам. Рылеев мог бы обидеться, но решил, что Марине виднее, и что ему, в самом деле, не привыкать. «Предложу Сереже сбрить брови» - между делом подумал он. – Володя Набоков, писатель, поэт, переводчик, хорни-катастрофа, мистер Непредсказуемость, однажды сходил к психологу и с тех пор не может остановиться. Большая теплая рука осторожно пожала небольшую ручку Рылеева, Кондратий нехотя разорвал подзатянувшийся зрительный контакт и сделал вывод, что студент красив, обаятелен, но, кажется, скрытен. Владимир был самым стройным и высоким в компании, его темные волосы были коротко острижены, простая футболка приятного зеленого цвета была заправлена в полосатые летние брюки. Рылеев не мог полностью узнать человека, не прочитав, что и как он пишет, поэтому попросил оставить ему ссылки на творчество новых знакомых, что они охотно сделали. Оставалось немного времени до выступления Пушкина, Кондратий принес на дальний диванчик несколько бутылок пива и уселся на подлокотник. – Жаль, что мне не представили тебя так же, как ты их мне, - обратился он к Бунину. – Щас исправим, - подала голос Марина, - Иван Бунин, писатель, поэт, литературный гений, настоящий аристократ, эгоист и нищеброд с гиперфиксацией на Франции. – Премного благодарен, - и Рылеев еще раз пожал Цветаевой руку, - Скажите, Марина, вы слышали выступление Миши Лермонтова? Что вы о нем думаете? – Слышала, конечно, - Марина сделала глоток из бутылки, - Я в положительном смысле поражена! Такой философ, а я ведь помню Мишку совсем пацаном! Тут она сделала очень удивленное лицо, подняла брови и широко улыбнулась. Ее друзья, вероятно, уже давно привыкли к ее мимике, а Кондратий натурально любовался. – Совсем пацаном, говорите? – Ой, - Цветаева смутилась, - Да мы встречались неделю в летнем лагере. Ему было двенадцать, а мне тринадцать. Какой он был хорошенький! Смейтесь сколько хотите, а это была моя первая любовь… Какие он мне стишки писал, под подушку подкидывал! И Марина погрузилась в какие-то приятные размышления, ее лицо стало задумчивым, но легкая улыбка не покидала губ. Однако через несколько мгновений она почему-то помрачнела, отвела взгляд от толпы, в которой, наверное, хотела найти Михаила, и сделала еще пару глотков из своей бутылки. Рылеев подумал, что они оба, Марина с Михаилом, наверняка успели здорово измениться со своей последней встречи. –Хотите, можем подойти к нему, поболтаете… – Нет-нет, - торопливо ответила Цветаева, - Не нужно. Ему на сегодня хватит потрясений, он ведь впервые читал перед такой публикой? Уверена, что да. И мне нечего ему сказать, разве что похвалить его работу, но он и без меня знает, как она хороша. – Как вам угодно, - Кондратий подумал, что, возможно, эти двое плохо расстались или стесняются детских воспоминаний, и решил ничего не спрашивать, - Прошу меня извинить, я как-никак здесь в роли кон-фе-ран-сье, надо объявить кое-кого. С этими словами поэт слез с подлокотника, поправил свою белую рубашку и провел руками по голове, проверяя, не растрепался ли аккуратный низкий хвостик. – Этот кое-кто случайно не тот кудрявый, у которого ты спрашивал про сигареты? – Бунин вдруг оживился. – Он самый, а что, знаете его? – Наслышаны! Идемте, отсюда ничего не разберешь, - обратился Иван к своей компании. – Александр теперь будет читать не из своего, - Кондратий виновато улыбнулся, - Вы, наверное, пришли позже и не застали… – Ну, а чье он будет читать? – спросил Набоков, потягиваясь на диванчике. – Фрагмент из повести его…хорошего друга, Николая Гоголя. – Того самого, с которым он целуется? – Что? Владимир неопределенно кивнул в толпу, но обернувшиеся тут же заметили парочку. – …да-да, того самого, - но Рылеев не растерялся, он был рад открытости своих друзей и даже немного завидовал, - Ну, кто со мной? Не то чтобы мне хотелось отвлекать голубков, но наши гости становятся гораздо менее компетентными в вопросах литературы после двух-трех бокальчиков игристого, а Пушкин обещал «отличный отрывок» и обидится, если я поздно спохвачусь, и похвалить его Николая будет уже некому… – Я с тобой! – бойко ответила Марина, тут же подорвалась с места (в этот момент ее лицо озарила прекраснейшая решительность и заинтересованность), отдала почти пустую бутылку Горькому и, окинув взглядом друзей, которые явно не собирались никуда идти, направилась к Кондратию. Он взял поэтессу под ручку, и они, не в силах сдержать глупых улыбок под впечатлением от приятного нового знакомства, прошли к центру комнаты, где Рылеев кашлянул и громко обратился к присутствующим: – Леди и леди!** Однажды, будучи первокурсником, мне посчастливилось познакомиться с Александром Пушкиным. Он, наслышанный о моем творчестве, предложил мне посетить собрание клуба по интересам, пообещав, что достойно представит меня, и, более того, прочтет отличный отрывок из своего нового произведения. Представляться мне в итоге пришлось самому, поскольку я пришел за полчаса до начала, а мой любезный друг опоздал, но отрывок действительно оказался отличным! - Кондратий заметил Александра, пристально смотрящего на него и, видимо, пытающегося понять, к чему клонит Рылеев, - Перенесемся на мой второй курс. "Тема пушка" пишет мне Саша в шестом часу утра, ставит полдюжины восклицательных знаков, а следом моему вниманию представляется "У лукоморья дуб зеленый..." и так далее. Стоит ли говорить, что Пушкин не соврал? "Я не успеваю интересоваться политикой, но ваша компашка меня очень вдохновила, и я написал неплохую вещь" говорит Александр, когда речь заходит о "Союзе", а затем зачитывает про любовь, надежду и тихую славу***. В тот вечер я окончательно понял, что либо наши с Сашей вкусы очень похожи, либо он действительно пишет отлично. Я склоняюсь ко второму варианту, поскольку над последним упомянутым мной стихотворением плакал не я один. Недавно Пушкин рассказал мне, что его друг Николай замечательно пишет, и сегодня он привел его на наше собрание. "Прочту хорошую вещь из Колиной повести" сказал он мне, и у меня нет никаких сомнений, что так называемая "вещь" и правда окажется хорошей. Пушкин с Гоголем отделились от толпы и подошли к Рылееву. – Николай Гоголь, дамы и господа, - Кондратий указал на щуплого брюнета. – О нет, аплодисменты, - прошептал Гоголь так, чтобы его услышали только Пушкин и Рылеев. Все приготовились слушать, заинтригованные речью Кондратия, а Николай стал еще больше бояться, что его творчество никому не понравится, и вся эта реклама себя не оправдает. Александр, не брезгующий иногда читать свои стихотворения с телефона, на этот раз развернул несколько аккуратно свернутых листов бумаги и не спеша начал читать. Если читатель знаком с повестью "Шинель", то ему наверняка известно и количество страниц, которые она занимает (около тридцати). Но следует отметить, что на тот момент, когда происходило описываемое собрание, она занимала не более десяти страниц, и, к тому же, немного сократить повесть не составило особого труда, так что Пушкин зачитал трогательный рассказ, который, разумеется, не шел в сравнение с окончательным вариантом (прочитанным нами), но произвел большое впечатление на слушателей. Цветаева с нескрываемым интересом наблюдала за Гоголем, за тем, как менялось его выражение лица за время, что Пушкин читал. Она отметила, что Николай, вероятно, изо всех сил старался не вслушиваться в слова, произносимые Александром, чтобы не засмущаться еще больше. Однако Марина сочла творчество Гоголя заслуживающим внимания и интересным и надеялась, что скромный юноша еще научится бороться со скованностью и принимать похвалу. А пока она лишь замечала одобрительные взгляды, которые незнакомые ей люди время от времени бросали на Николая, и которые он старательно игнорировал. Лермонтов сначала был настроен весьма отрицательно. Он не верил, что такой человек, как Гоголь, мог написать что-то стоящее. Но спустя каких-то пять минут неодобрительных смешков ему пришлось признать, что вся его критика была надуманной и не имела отношения непосредственно к тексту, а личные обиды – тяжелый груз, который, однако, слишком глупо использовать как аргумент против чьего-то творчества. Как бы ни было трудно это признать. ~ * Джон Грин написал в том числе книгу "Виноваты звезды", которую я и имела в виду. Один из её главных героев любит держать в зубах сигарету, не зажигая её. Он называет это перфомансом – ты зажимаешь в зубах то, что может тебя убить, но не даёшь ему этого сделать. ** Представьте себе меня, которая написала этот кусочек полгода назад и все это время не могла понять и вспомнить откуда я взяла эту фразочку. Но потом таки вспомнила. Богемская рапсодия, сцена на радио. *** Стоит ли пояснять, что речь идёт о Пушкинском "К Чаадаеву"... Кстати, говоря про любовь Горького к старухам, имеется в виду "Старуха Изергиль"