Олух. Или история о том, как я приобрёл бессмертие.
1
POV Иккинг
Меня зовут Иккинг Кровожадный Карасик III, и я сын вождя острова Олух, Стоика Обширного. Родился на этом острове, прожил там долгую счастливую жизнь и умер там же в бою, защищая свой народ… Хотел бы я именно так и сказать, но у судьбы свои шутки, а у Хель любимчики. Я не походил на других викингов ни мощью тела, ни способностями к убийству драконов. Маму не помню, ведь она погибла, когда я еще был младенцем, ее утащил дракон. Для своего же отца я был обузой, позором семьи. Хилым, слабым и неспособным убить дракона. В жизни Стоика Обширного существовало только две цели — это защита деревни от нападений и поиск гнезда драконов, чтобы разрушить его до основания и перебить каждого дракона лично. Я был необходимым, но, как оказалось, бесполезным приложением статуса вождя. Я знал еще с десяти лет о том, что на роль вождя рассматривают вовсе не меня, а Сморкалу. Узнать об этом не составляло труда — викинги никогда не осматривались и говорили в полный голос, меня либо старались специально не замечать, либо просто не обращали внимания на тощего мальчишку. Я совру, если скажу, что мне не было больно этого слышать. Поэтому к тринадцати годам я всячески стремился доказать отцу, что я достоин, что я викинг. Стремился обратить его внимание на себя любым способом. Порой мне хотелось кричать рядом с ним в полный голос, чтобы он наконец заметил меня. Но все, что я добивался в итоге — это крики, ругань, упреки и домашний арест. Я был уверен, что как только у меня получится уничтожить одну из рептилий, то моя жизнь наладится. Я стану достоин одобрительного взгляда отца, достоин звания сына вождя. И когда однажды ночью драконы совершили очередной налёт на деревню, я, не послушав отца, принял участие в защите деревни. Во время битвы я хотел с помощью хитроумной ловушки-катапульты собственного изобретения поймать одного из драконов — Ночную Фурию, самого таинственного вида драконов. Но когда в моей жизни все шло так, как надо? Я отвечу, что никогда! Нет, вначале все шло так, как я планировал, и ничего не предвещало беды. Я установил ловушку-катапульту на выбранном заранее холме недалеко от деревни, к которому редко подлетали драконы и над которым чаще всего сверкали вспышки Ночной Фурии. Оставалось притаиться и ждать, что я и сделал. В деревне звучали боевые крики викингов, бросающихся в атаку на рептилий, рев драконов и их пламени, треск горящих деревянных домов. Все это было так привычно и так знакомо, что уже не вызывало прежнего холодка по позвоночнику и табун мурашек по телу. Я сосредоточенно ждал появления Ночной Фурии, когда передо мной появился неизвестного вида дракон. Таких я раньше не встречал ни в книгах, ни в жизни. Я бы принял его за человека, если бы не крылья и хвост. Он был чуть крупнее самого большого викинга в деревне, возвышаясь надо мной еще на метр, его крылья волочились за ним по земле, хвост по-змеиному извивался. Рубиновые глаза, словно на вытянутом человеческом лице, следили за каждым моим движением, темная кожа-чешуя, обтягивающая выступающие мышцы и кости, внушала отвращение. Я стоял, боясь сделать хоть малейшее движение, сердце заходилось в бешеном ритме, готовое самостоятельно выпрыгнуть из груди, пока это огромное чудище пристально меня рассматривало и принюхивалось. Мне казалось, что он не собирается нападать, не собирается вредить мне каким бы то ни было способом. Но что-то явно пошло не так. Он уже разворачивался от меня, когда прозвучал выстрел Ночной Фурии, когда по непонятной для меня причине сработала моя ловушка-катапульта, когда появилось Ужасное Чудовище. Наверно, мне не стоило бежать, не стоило провоцировать эту странную рептилию. Но страх и ужас во мне взыграли, и я ринулся прочь. Существо, драконом называть я его не спешил, кинулось на меня и, нагнав в несколько больших и мощных прыжков, повалило на землю, придавив худыми, но мощными лапами-руками. Его острые и загнутые когти впивались в бок и плечо, вызывая крик боли из моего рта. Все, о чем я мог думать в тот момент — это разрывающая боль и ужас от мысли о том, чтобы быть разодранным этой тварью. Существо, по-видимому, решило тогда полакомиться моими косточками и впилось острыми клыками в другое плечо, вгрызаясь и стараясь вырвать кусочек побольше, когда на мой крик поспели другие викинги и не отогнали тварь от меня. Тогда я и не надеялся, что смогу выжить, что меня смогут спасти. Мной владели ужас от произошедшего, боль, затопившая разум, и слабость от потери крови. Уже уплывающим сознанием я видел бегущего ко мне отца и чувствовал, как меня осторожно пытаются поднять с земли. Последнее, что я запомнил — это глаза отца, наполненные страхом и его голос, зовущий меня.***
Именно его голос, зовущий меня по имени, вел сквозь безграничные холод, боль и кромешную тьму. Он звал меня к нему, и слова, которых я раньше не слышал от отца, летели ко мне сквозь толщу холодной и тяжелой воды в моих ушах, заставляя цепляться за жизнь. Идти сквозь тьму, не обращая внимания на боль, властвующую над телом, и огромное желание не двигаться с места, а просто лечь и уснуть, чтобы больше не проснуться. Когда я, преодолевая себя и тьму, открыл глаза, то комната была окрашена в красные тона закатного солнца. Я чувствовал, как мое тело трясет от холода, хотя я был укрыт несколькими тяжелыми шкурами, как одежда липнет к телу от холодного пота, как тяжело было делать вдохи и как не хотелось выпускать воздух из легких. Голова гудела, а мысли прыгали, мешая сосредоточиться на чем-либо. От пульсирующей боли в пострадавших частях тела хотелось кричать или вновь уйти в пугающую тьму, в которой она не так сильно чувствовалась. — Сынок, ты очнулся! Скорее позовите Готи! — зычный, уставший и хриплый голос отца заполняет все пространство комнаты и моего воспаленного сознания. Его горячие огромные руки накрывают мой лоб и щеку, а лицо появляется в поле моего зрения. Уставшее, с огромными синяками и мешками под воспаленными красными глазами, лицо появляется перед моим взором. — Па-ап…больно… — во рту сухо, словно не пил несколько дней в самую жаркую погоду на Олухе, язык еле слушается, а свой голос я с трудом узнаю. — Ничего, сынок. Сейчас Готи тебе поможет, ты только не засыпай снова. Не закрывай глаза, сынок, — шепчет он тихо, убирая волосы с моего сырого от пота лба. — Пи-ить… — тихо, едва слышно. Каждый слог вызывает трудность для непослушного языка и вспышки боли в легких. Хриплый вдох, который слышится, я едва идентифицирую как свой. Каждый вдох — тяжелый надрывный хрип. Хочется кашлять, но сил едва хватает сделать несколько глотков теплого отвара, который вливает в меня отец, приподняв мою голову. Я плаваю в дреме, когда приходит Готи. Она хрипло и рвано отвечает на вопросы отца и дает указания. Я слышу шорох одежды, и только когда легкий ветерок прогуливается по моей коже, я понимаю, что это тяжелые шкуры убрали с моего тела. Запах крови, трав и гниения ударяет по моему обонянию, поднимая недавно выпитый отвар к горлу. — Он проснулся… Но жар не проходит, раны гноятся… Я делаю все, что в моих силах, вождь… Нам остается только уповать на милость богов… В Вальхаллу ему не попасть… Лишь молиться… Он слаб… — голос Готи напоминает голос ведьм из сказок, хриплый и противный. Он не подходит милой старушке-одуванчику. Он и ее слова заставляют меня еще крепче стиснуть челюсти и доказать старухе, отцу, всем, что я сильный. И я поклялся всячески цепляться за жизнь. Мне не становилось легче, жар не проходил, боль терзала мышцы, но я вновь и вновь выныривал к отцу из пучины тьмы. В такие моменты я едва слышно просил отца рассказывать мне что-либо, чтобы отвлечься от боли и не слышать собственного тяжелого дыхания. Бывало, я находился между всепоглощающей темнотой и реальностью, ощущая запах трав, слушая разговоры отца с Плевакой или Готи. Не могу сказать, сколько я так провел времени, но вскоре уже мог засыпать, а не погружаться во тьму. Температура и боль по-прежнему владели телом, заставляя дрожать и покрываться липким холодным потом. Сначала я мог бодрствовать несколько минут, в течение которых отец вновь принимался поить меня и рассказывать о жизни Олуха. Минуты постепенно превращались в часы, в течение которых я постепенно начинал принимать не только отвары, которые без конца готовила Готи, но и легкие бульоны, приготовленные ученицами все той же Готи. Как я узнал, без сознания и в бреду я пролежал три дня. Почти три недели я провел в постели, стремительно идя на поправку. Отца сменял Плевака, а Плеваку Готи. Они следили за моим состоянием, следили за не понижающимся жаром. Я буквально горел, а тело ломило не только в местах ранения. Вскоре к этим странностям мы могли добавить стремительно зарастающие раны, периодические вспышки обостряющихся обоняния, слуха и зрения. В первый раз, когда это произошло, я разговаривал с Готи и отцом. В одно мгновение тихий голос старушки показался мне оглушающим настолько, что вызывал вскрик и стремительное затыкание ушей. Я слышал дыхание травницы и отца, слышал мышь, поедающую сыр на первом этаже, играющий ветер в листве леса и голоса викингов в деревне. Это длилось несколько минут, в течение которых мы пытались понять, что происходит. Это прекратилось так же неожиданно, как и началось. Потом зрение. Я видел каждую морщинку на лице Плеваки, видел тонкую нить паутины в дальнем углу комнаты, мог сосчитать по отдельности каждый седой волос в бороде отца. И все цвета были столь яркими и насыщенными, что мне казалось, я ослепну. Готи лишь разводила руками на данную странность и не могла точно сказать, почему это происходит. Обоняние усиливалось так, что я мог сказать, в какой части деревни гуляет овца, где жарят рыбу, а где мясо. Что от отца пахнет дымом, железом и кровью. От Готи лесом, травами и мокрой, словно могильной, землей. От Плеваки пахло костром, железом, потом и деревом. Ради эксперимента мне завязали глаза, чтобы я не мог видеть, и приносили в мою комнату вещи и еду. Я мог сказать, что именно принесли с собой отец или Готи, из чего сделано, кто принес и кому принадлежит. Одно сменялось другим. И вскоре вспышки в несколько минут стали удлиняться в часы, в течение которых я пытался научиться справляться с этим. Позже мы поняли, что реакция тоже улучшилась. Все это волновало и пугало одновременно.***
Когда Готи наконец разрешила мне выходить, даже настаивала на этом, прошла еще неделя, в течение которой раны, к всеобщему удивлению, уже полностью зажили. Жар не проходил, но он не доставлял мне крупных неудобств. Я уже начал к нему привыкать и почти перестал его ощущать. Видеть себя в отражении было невыносимо — бледное исхудавшее лицо, сальные грязные волосы, свисающие сосульками, и темные синяки вокруг глаз. Я был худым до нападения и ранения, но теперь я был буквально обтянут кожей поверх костей. Готи сказала, это все из-за того, что мой организм боролся и продолжает бороться с жаром. Первым делом я захотел помыться, но оказалось, что не все так просто. За время, которое я провел в постели, приходилось вспоминать, как ходить, да и слабое исхудавшее тело не позволяло двигаться так же свободно, как до всех событий. Я путался в собственных ватных ногах, несмотря на улучшенную реакцию, а перед глазами периодически плясали темные мушки. Отцу пришлось вести меня, поддерживая и не давая упасть носом в пол. Когда я добрался до ванны, то оказалось, что вода, за время пока я ковылял, успела немного остыть. Но я был рад любой воде, главное, что в ней можно смыть запахи пота, крови и гниения, которые прилипли ко мне. И как было прекрасно сидеть в воде, ощущая, как она нежно обволакивает кожу! Одежда висела на мне, словно я напялил на себя мешок, а штаны норовили свалиться при каждом шаге. Все это раздражало до невыносимости, хотелось вновь набрать прежний вес, хотелось вновь пройтись и не запыхаться, не ощущать этой проклятой слабости. Прогулка же проходила недалеко от дома с обязательным сопровождением в виде Готи. Но я был счастлив и этому. Рад выйти наконец на свежий воздух из душной комнаты, провонявшей травами и потом, и ощутить ветер на своем лице, увидеть траву и деревья, вдохнуть свежий лесной воздух полной грудью. Я выходил на прогулку, которая заключалась в наворачивании кругов вокруг дома с сопровождением каждый день, ел жирные бульоны и спал. Много спал. Прогулка вытягивала все силы, и бодрость заканчивалась слишком быстро. Так проходили мои дни. И мы почти забыли о том, что со мной происходят странности, противоречащие нормальности. Это произошло в очередное нападение драконов на Олух. Отец еще не успел уйти в деревню для борьбы с рептилиями, когда меня начало трясти от боли. Сначала это походило на сокращение мышц, потом на спазм, и в итоге меня прошибла волна боли. Я не мог понять, что происходит. Я просто корчился от боли, которая накрывала волнами, на полу и не мог ничего сделать. Словно со стороны я слышал свой крик, слышал, как громко хрустят кости, ломаясь и перемещаясь по телу, как рвутся мышцы и снова срастаются, как трещит по швам одежда на мне. И БОЛЬ. Она была невыносимой, хуже, чем когда меня чуть не разорвал тот странный дракон. Когда она прошла, я еще ничего не понимал и загнанно дышал, содрогаясь от прошедшей боли. — Иккинг… — неуверенно позвал отец меня по имени. Я хотел ответить, что все нормально и боль уже прошла, но из моего рта вырвалось только утробное урчание. Я не мог понять, что происходит и почему я не могу что-то сказать. Я попытался встать, но лишь запутался в своих конечностях. Паника. Не мог понять, что происходит, не мог говорить и не мог встать. Я не мог крикнуть отцу, чтобы он перестал смотреть на меня с таким ужасом, чтобы он убрал топор, блеск и запах которого меня до ужаса пугал. Насколько мог, я осмотрел себя, и непонимание ситуации усилилось. Бледная кожа сменилась темно-коричневой сетью чешуи, руки и пальцы стали похожи на драконьи, ногти превратились в длинные и острые загнутые когти, полосы от которых виднелись на деревянном полу. Мое внимание привлек отец, который сделал шаг в мою сторону. И сердце стремительно стало падать вниз с самого высокого утеса, я видел, как он с решительным взглядом двигается в мою сторону, видел, как он медленно делает шаги и поднимает топор. Я хотел уйти, все во мне кричало о том, чтобы я уходил. Но я даже на лапы подняться не мог, лишь отползал, беспомощно хлопая непослушными крыльями и хвостом. Я хотел кричать отцу, чтобы он не делал этого, чтобы убрал топор, чтобы не смотрел на меня ТАК, но из пасти вырывалось лишь жалобное и жалкое драконье ворчание. Сил не было бороться, хотя внутри меня инстинкты дракона кричали о том, чтобы я уходил немедленно. Не прекращать попыток подняться. Будь я человеком, то рыдал бы в голос и молил о том, чтобы он этого не делал. Я сдался, перестал отползать, прекратил попытки подняться, видел, как отец заносит топор, чтобы отрубить мне голову. Жалкое урчание вырывалось из моей пасти, и я понял, что так звучит драконий плачь. Возможно это, а может то, что я смирился и сдался, повлияло на отца, но он вонзил топор в пол рядом с моей головой. — Сынок… — он обессиленно опустился рядом, смотря на меня глазами полными слез и печали. Мне хотелось сказать, что я здесь, внутри и слышу его, но из пасти вновь вырывается драконье ворчание. Кое-как подобравшись к отцу и, боднув его головой, положил на колени свою морду. Он вздрогнул и с сомнением и непониманием посмотрел на меня. Я понял, что он видит вместо сына ужасного монстра. Почему-то я был уверен, что похожу на то чудовище, что покусало меня. — Ты… Ты понимаешь меня? — неуверенно спросил отец, пристально смотря на меня. В ответ я утвердительно мотнул мордой и утвердительно проворчал. — Иккинг? — вновь вопрос, наполненный надеждой. Жалобный скулеж вырывается из моего горла, когда я вновь утвердительно мотаю мордой. Отец облегченно глубоко вдыхает и выдыхает, и трясущейся рукой прикасается к моей голове, вызывая у меня прерывистый вздох и урчание. Я все еще не понимал, что происходит, но был рад тому, что все еще жив, и мой отец не отсек мне голову. В ту ночь папа отправился в деревню помогать жителям в борьбе с драконами, приказав мне никуда не уходить, вызвав в ответ мое фырканье. В его отсутствие я вновь и вновь пытался подняться на трясущиеся лапы, сделать хоть пару маленьких шагов. И если первое мне все же удалось — я неуверенно, но твердо стоял на лапах, то второе не желало получаться. Я не мог понять, как переставлять лапы, чтобы в них не запутаться. Я злился на себя и ворчал. Почему-то мне было смешно от того, как я это делаю. Так я узнал, как звучит драконий смех. Отец вернулся с Плевакой и Готи ближе к рассвету, когда деревня уже пережила набег рептилий и все пожары были потушены, а потери в продовольствии пересчитаны. Он надеялся, что травница и Плевака смогут помочь разобраться в приключившейся со мной странности. Мне пришлось вновь доказывать, что вполне понимаю их, кивая головой и утвердительно ворча. Готи долго и пристально смотрела на меня, вызывая тревогу и животный инстинкт спрятаться подальше. — Шутка или же благословение богов, вождь, но теперь это часть твоего сына. Но вызывать возможный гнев богов, убив его, я бы не стала. Помочь должны. Сберечь, — скрипучим хриплым голосом прерывает старуха обсуждения между Плевакой и отцом, постукивая посохом по полу и указывая на меня. Так решилась моя дальнейшая судьба. Я остался жив, меня не прогнали, и я стал неким подобием поклонения. Я учился ходить на четырех лапах, привыкал к новому центру тяжести и учился управлять крыльями и хвостом. Было решено пока утаить от жителей Олуха о моем состоянии до тех пор, пока я полностью не научусь управлять своим новым телом. Для этого я оставался в лесу, в шалаше, который для меня сделали Плевака с отцом. Я был маленьким, чуть выше отца, когда поднимаюсь на задние лапы, худым и нескладным. Готи предположила, что это из-за моего возраста и болезни. Отец описал меня как дракона с темно-коричневой, почти черной, мелкой чешуей, мордой с зелеными, как осенняя трава, глазами, напоминающими человеческие. Голову «венчала корона» из маленьких шипов, которые переходили на шею и спину в несколько рядов. Почти неделю я учился быть драконом, когда понял, что ощущаю внутри нечто, что дракон не ощущал как часть себя, но принимал и уживался с этим. Пытаясь выяснить что это такое, я потратил еще несколько дней, в течение которых научился выдыхать пламя, десять залпов — мой предел, и подниматься в воздух, ощущать ветер и его потоки, управлять им, чтобы удержаться на крыльях. Каково же было мое удивление, когда, ухватившись за непонятное нечто, вызвал волны боли. Все повторялось вновь. Треск ломающихся костей, рвущихся и срастающихся мышц и чешуйчатой кожи. Не успел я испугаться, как почувствовал холодный ветер, гуляющий по незащищенной коже. Осмотрев себя, был крайне удивлен тому, что вновь был человеком. Только вот… Зрение, слух и обоняние остались прежними, драконьими. Прислушиваясь к себе, я почувствовал дракона. Он был внутри и крепко спал. Я вдруг понял, что стоит мне его позвать, стоит разбудить, и я вновь стану драконом! Тем же днем я вернулся домой, сопровождаемый Готи, которая пришла меня проведать тогда. Я был счастлив обнять отца, сказать ему, как больно обращаться в дракона, какой ужас меня охватил, когда понял, что он хочет меня убить, и как рад, что он этого не сделал. Сказать ему, как я его люблю, сидя, как в детстве, на его коленях.2
Время шло, я учился управлять и контролировать себя. Я учился быть драконом. Я стал сильнее викинга, сильнее отца, даже в обличье человека. Я рос и познавал мир драконов, рассказывая отцу, где я летал и что видел. Однажды я летал неподалеку от Олуха, когда наткнулся на стаю драконов, несущих добычу в своих лапах. Повинуясь инстинктам, которые взяли верх, я полетел следом за этой стаей. Можете представить мое удивление, когда я оказался внутри вулкана, где драконы принялись скидывать свою добычу вниз? А можете понять, какой ужас я испытал, когда из тумана вынырнула голова огромного дракона? Нет, вы себе представить не можете, каково этого, нестись на всех парах по воздуху подальше от этого чудовища размером с гору! И вы можете меня обвинять в трусости, но еще несколько дней я боялся превращаться в дракона, еще несколько дней я не мог решиться рассказать об увиденном отцу. В то время в деревне еще не знали о моей небольшой особенности, и потому очень трудно было объяснить, почему куда плыть военному флоту указывает мальчишка, пусть и сын вождя. Не знаю, почему я тогда согласился на предложенный отцом план, но вскоре я крупно об этом жалел. Я оставался в обличье человека, но дракон внутри не спал, а бился о стены слабого самоконтроля, желая поскорее выбраться и свободно улететь куда подальше от этого места. И я бы с радостью послушал животные инстинкты, чем плыл на верную смерть. Когда мы наконец добрались до острова, то он был полон рептилий и их рокота. Дракона внутри все сложнее было сдерживать, не выпуская наружу. Стоило спуститься с кораблей на землю острова, как рокот стих, и все погрузилось в пугающую тишину. Стараясь как можно меньше производить шума, викинги выгружали катапульты и снаряды. А меня начинало потряхивать от страха, нервов и желания перекинуться в дракона. Все шло по плану отца до тех пор, пока огромный дракон не решил, что ему пора вмешаться. Он тоже был в плане, но мы никак не ожидали, что снаряды катапульты не причинят ни малейшего вреда толстой шкуре этой огромной ящерицы! И эта тварь подожгла флот, не позволяя покинуть остров!!! Мы были в ловушке, когда отец с Плевакой решили сделать глупость и, отвлекая махину на себя, дать время уйти на другой конец острова людям. Естественно, мне это не понравилось так же, как не понравилось моей драконьей части, которая считала их частью гнезда, семьи. Волнуясь за этих старых дуралеев, я даже не обратил внимания на боль от обращения, не обратил внимания на викингов, которые заметили мое перекидывание. Еще никогда так сильно не жалел, что трансформация происходит так медленно! Пока мышцы сводило судорогой от прошедшей боли, огромная тварь опрокинула горящий флот и старательно пыталась наступить на мелькающих под ногами отца и Плеваку. По сравнению с этой махиной, я казался просто мелкой букашкой, годящейся только на зубочистку. Но на кону стояла семья, стая, которую требовалось защитить, и я готов был положить жизнь, но спасти своих. Поэтому, пустив два залпа для привлечения внимания твари на себя, я стремительно начал двигаться в противоположную сторону от отца с Плевкой и олуховцев, уводя гиганта за собой. Плана не было от слова совсем, о том, что делать, приходилось думать на месте и срочно. У меня были преимущества в виде мелкого размера, что позволяло мне действовать быстро и резво и… И на этом список преимуществ заканчивался. Дракон последовал за мной, оставляя отца и Плеваку позади себя. Не знаю, чем бы все закончилось, если бы не появился тот, кто сделал меня драконом. «Ну и дел вы натворили, мелкий!» — произнес грубый голос в моей голове, что вызвало большое удивление с моей стороны. «Что за?» «Рядом, мелкий. План есть?» — вновь голос, и в мой бок бодает другой покусавший меня дракон. «Нет», — все еще удивленно произношу я, даже немного забывая о происходящем. К моему удивлению, я не испытывал страха рядом с этим драконом. Прислушиваясь к себе, понял, что считаю его частью стаи! «Значит так, мелочь, бьешь в крылья и глаза, а я попытаюсь его убить», — командует дракон, тут же срываясь с места в воздух. Фыркая на приказ, который буквально заставлял меня выполнить его, поднимаюсь в воздух и начинаю обстрел громадины. Стреляя по глазам, привожу в еще большую ярость гиганта, который теперь мотал башкой и грозно ревел. Крылья не поддавались огню и по-прежнему оставались целыми. А залпов все меньше и меньше, заставляя ощущать меня беззащитным и беспомощным. В очередной раз взревев при новом моем попадании по глазам, громадина получает несколько выстрелов огня от пролетающего рядом Дракона прямо в пасть. Вы видели сгорающего изнутри дракона, нет? И хорошо, скажу откровенно, что зрелище не из самых приятных! Вонь сгоревшего мяса еще долго преследовала мой чуткий нос. «Пф, вот и нет вожака стаи! Это оказалось проще, чем я думал! И почему я раньше так не делал?» — звучит задумчивый голос Дракона в моей голове, а в следующий миг он приземляется рядом со мной. «Ты как, мелочь?» — интересуется Дракон, переводя рубиновые глаза с горящей туши на меня. «Меня Иккинг зовут», — все еще немного в шоке произношу я. «Ага. А мое имя…имя… Хмм. Знаешь, я так давно дракон, что уже и забыл свое имя», — признается он, задумчиво смотря в сторону. «Ты же тоже можешь становится человеком?» — интересуюсь я, выводя его из задумчивости. «Мог. Около полусотни лет назад. Как мой остров смыло, так больше и не обращался. Сначала смысла не видел, а потом разучился. Разучился жить, как человек,» — следует ответ, приводящий меня в шок. «Так ты тоже человеком был? А как драконом стал? Тебя тоже покусал другой дракон? Зачем ты меня покусал? Сколько тебе лет? Ты.» «Стой, стой. Стой. Не так много вопросов сразу, мелочь! Человеком был, к богам воззвал за помощью. Просил одарить силой, что в себе таит дракон. Ну боги и наделили меня силой дракона. Тебя из-за инстинктов охотничьих покусал, прости. Не вовремя ты тогда бежать решил. Драконы по большей части людей не едят. А лет. Лет мне больше трех сотен», — остановив мой поток вопросов, стал отвечать Дракон, заставляя задуматься и впасть в шок. «Больше трех сотен…», — эхом повторяю я, осознавая, что возможно проживу столько же и даже больше. «Да, малыш. Переживешь всех своих родных и друзей, детей, если будут… Я вот внуков похоронил вместе с островом», — соглашается Дракон с сожалением в голосе. Повисает угнетающая тишина. Так я узнал, что бессмертен. Понял, что переживу всех, кого сейчас знаю.