Я (?) или когда успокоится ветер

Неделя прошла как в бреду. День сменялся ночью, а ночь — днем. Рик потерял счёт времени, да и считать не особо хотелось. Хотелось стать самым микроскопическим элементом, а лучше и вовсе исчезнуть. Еда была пресная на вкус, а вода напротив почему-то отдавала таким привкусом железа, что русоволосый невольно вспоминал привкус крови. Возможно, фильтр уже порядком износился и все, что он мог отфильтровать, он уже отфильтровал. То, что случилось в понедельник, мальцу казалось происходившим всего два дня назад, хотя в календаре отчётливо была указана пятница. Ему уже опостылело, все эти четыре стены, этот ковёр, этот диван, этот воздух, но и встать заставить себя не мог. К его удивлению, семья отнеслась с пониманием, или же как закрадывалось в каморки его души, с не поддельным безразличием, которое Рик упорно отрицал. Всё же, его жизнь утратила свою яркость, красочность, и он теперь безучастно наблюдал, как она проплывает мимо него. Он заперся в комнате, изолировался ото всех, позволив боли и разочарованию себя поглотить. — Вставай, у нас поезд через пару часов, — рявкнула женщина, открыв комнату парня, отворачиваясь от запаха, который заполнил комнату. — Проветри и, блять, помойся, от тебя несёт, как от помойки, — ещё более злостно проговорила мать парня. Она не выносила никаких зловоний, острых и неприятных запахов. Она старалась их избегать, и учила мальца с детства следить за собой, стараясь уберечь саму себя от такой пытки. Рик приоткрыл одеяло. Его кожа была бледная, а синяки под глазами были сине-зелёного оттенка, губы казались бескровными и были до ужаса сухи. Но это было не удивительно, голубоглазый вышел из комнаты за неделю всего пять раз, и то попить воды. Ему перехотелось есть, ему перехотелось пить, ему перехотелось жить. Настолько чудовщным для него казался переезд. Молодой человек открыл балкон, окно, снял постельное и направился в ванную. Его опухшее лицо и сальные волосы явно свидетельствовали о безутешных рыданиях, в которых он провел все дни и ночи напролёт. Медленным, почти неслышным шагом, словно он был не человек, а приведение в каком-нибудь вагоне метро, вошёл в ванную. Отражение в зеркале могло бы напугать кого угодно, но, увы, не человека, который погряз в самобичевании. Рик безразлично глянул в гладь зеркала, ничуть не сомневаясь в том, что урода ничем не изуродовать. Горячие струи воды омывали тело парня, смывали пот, слезы. А тот лишь стоял, уперевшись лбом в матовое стекло душевой кабины. Одно неверное движение рукой и на Рика обрушилась холодная вода. Тот встрепенулся, словно внутри что-то щёлкнуло, и с широко открытыми глазами посмотрел на себя. Холодная вода будто смыла с него боль, будто смыла с него абсолютно все чувства и эмоции. С душа Рик вышел новым человеком. Русоволосый быстро убрал комнату, дособрал вещи и удалил все контакты, связанные с этим городом. Очень легко расставаться с прошлым, если ты уверил себя в том, что больше ничего не чувствуешь. Голубоглазый вперился взглядом в экран телефона, тщательно блокируя недавних друзей. Так будет проще. Так будет лучше. И для него, и для них. Тесс или же Рик, он скрыл всего себя за железобетонной стеной. — Ты собран? — спросила мать, прихорашиваясь у зеркала. — Я собран, — ответил юноша, блокируя телефон и поспешно одеваясь. — Ты без чемодана? — тихо спросил он, посмотрев на сумку матери. —Да, я все нужные вещи ещё прошлый раз увезла… На часах была полночь. Поезд размеренно покачивался, убаюкивая пассажиров в его вагонах. И только одному парню не спалось. Он смотрел в прозрачное стекло, за которым была лишь тьма, густая, беспросветная. Парниша с пустым взглядом, с пустыми мыслями, просто сидел, почти не двигаясь. Лишь качка вагона слегка двигала его тело, делая вид юноши живым. Он не сомкнул глаз до самого рассвета. Сон не льнул к его очам, не старался усыпить его тело. Рик неспешно вышел с матерью с вагона, вместе с ней сел в такси, и они уехали домой. Пейзажи почти ночного города мелькали перед безразличным взглядом юноши, не цепляя ни одним своим видом. Россыпь фонарей, мосты, и даже кроваво-красный рассвет, ко всему парень оставался холодным. Лишь про себя отметив, что последний мог бы стать символом его раненой души.