Квартира в Дортмунде

Сделать звонок — истерично спокойно, мудрено просто — впервые за... три года? Плевать! Нет же, правда: ему бы и недели хватило. Попрать отношения деньгами и невесть откуда взявшимися женщинами — выбор решительный и, право, верный. Такой правильный. Вечно закоулками, всё в себя и по головам, по телам, а паттерн мещанский. Он выкинул проект "Марко" как нерентабельный, даже кричаще убыточный. С него славы — убудет. Сладко лапающей его чужой зависти — убудет. Денежных предложений взахлёб — убудет. Он станет никому не нужен, — всё такой же, по-настоящему, — но с какими-то развратными, смущающими и неверными убеждениями. Например, что два года пихать член в задницу одноклубника, Ройса, — нормально, даже классно. Желанно. Почему что наедине давалось так легко — видит Дьявол, Марко отдавался без боя, — при выходе из игры оказывалось непосильным? Да потому что ничего нового. Ройс выгибался, жался ближе и скулил твоё-только-твоё имя, но закрывал нежной рукой все двери — к богатству, роскоши, признанию, принятию, уважению. Все. Подводим баланс: рук, готовых тебя гладить там и так, как нужно, миллион. Вот жизнь — одна. Ещё раз: какой же приторно правильный сукин сын. А Марко готов был взбунтоваться ради него. Жаждал бунта. Ждал только, когда Роберт предложит, будет готов. Если бы он только смел сцепить их пальцы, стоя на парковке у супермаркета, даже завидев вихляющих смартфонами журналистов... За эту лимитированную, предназначенную — за смелость и крепость чувств — лишь им версию FIFA он повесил бы бутсы тут же, в раздевалке, окрасив стадион Боруссии в пожизненно чёрный тихо-уверенной улыбкой. "Мы ведь оба понимали, что это не надолго. Так, Марко?" Чё? Самая первая, незабываемая, сволочная измена с несравненной "ней" — Левандовский убегает в Баварию, находу натягивая штаны после выматывающей двухлетней ночи в койке Марко Ройса. Теперь будет давать богатой шлюхе за деньги, а ведь ещё недавно в таком ходу была валюта-любовь. "Не думаю, что стоит продолжать видеться, Марко" Да ла-а-а-адно? То бишь дружеские встречи, где звёздочка Боруссии старательно ёрзает на тебе так, чтобы обоим было хорошо, отменяются?! — Роберт, je t'aime — Moi non plus, Марко Ведь каждый следующий год Роберта — его Роберта! — завоевывал кто угодно, что угодно, лишь бы не Марко Ройс. Избитый троп с командой, которой хранить верность легче и бодрее, потому что воздается стократ. Любимая команда-триумфатор, целующая твоё эго взасос. Женщина, только потому уже значимая для тебя и безусловно достойная, что ей п о с ч а с т л и в и л о с ь родиться женщиной. Ройс не раз, в лихорадке отчаяния строя воздушные замки, где они с Левандовским вместе, осознавал: его любовь в сравнение не шла с обывательской сказкой от Анны. Его любовь — затмение, взаимопроникновение, вселенная родственных душ, покой. Её — совместные фото у зеркала, чтобы одновременно и непременно выпятить и попу, и грудь. Иначе любовь не настоящей п о к а ж е т с я читателям в Инстаграме. Ройс, такой скромный и сдержанный в похвале себе в жизни, наедине с собой понимал — никто не сможет и не захочет так любить Роберта, как он любил. Это воодушевляло и печалило, но всё меньше второе. И вроде песенка спета, Левандовский преспокойно вытащил наушники-капельки и оставил в парке на скамье. А у Марко она шестой год из головы нейдет, на репите те их чувства-грехопадения, и капитан Боруссии боится, что не сможет уже воспроизводить песни в случайном порядке. Германия на карантине, клубы в футбольной завязке, а он шустрыми пальцами делает первый за три года звонок. — Марко? — негромко, но и не таясь, с безудержным удивлением. — Привет, — улыбнувшись в голос, немец кладёт телефон справа. Распластавшись на двухместной кровати в комнате с больнично мятными обоями, Ройс спустил ноги. Он готов к распятию и чуду воскрешения, пусть это будет их лучший раз. — Хм, — юношески нагло, вложив в этот звук максимум скрытого, обожаемого Марко, раздаётся так, что на том конце Германии должно быть отлично слышно. — Проблемы? — с несмываемой звонкой улыбкой, Ройс поднял голову, вовсе не имея в виду угрозу. — Когда ты уже мне? — с мастерски разыгранной капризностью. Мол, могу себе с ним позволить. Подсвеченный экран уже удовлетворял Ройса: ни звука от возлюбленного адресата, но звонок идёт. — А тебе надоело? — какая-то внутренняя игра, и капитан знает ответ наперёд. — Неа, не дождёшься, — звук лопнутой напоследок жвачки. — Не в сказку попал, — игриво прищурившись, немец уронил высветленную макушку на негнущуюся кровать. — Ещё бы, — полуневинно, с развратной осведомлённостью усмехнулся второй голос. — Может, у братьев Гримм были такие сюжеты. Не знаю. Мне другое читали. Марко мельком улыбнулся дежурно, большая редкость. Сжал вспотевшими пальцами телефон и, прижав его к яремной впадине, пробормотал, прикрывая глаза: — Хватит, Юли. Хочу тебя там. Вслушивайся, Роберт. Дыши глубже. Брандт чуть ли не по-деловому, обстоятельно встал на колени между бёдер лежащего капитана. Стал расстегивать его брюки — а Марко подготовился, нацепив нате-здрасьте ремень. Всё должно быть наглядно, аудиальный оргазм для Левандовского. Он ведь наслаждается, на том конце провода? Непрерванный исходящий, и Ройс жмурится, кажется, и без рта Брандта возбужденный. Нарушает карантин, самоизоляцию, встречается с одноклубником в самой горячей точке Германии — пусть это будет день маленьких слабостей. Марко увеличивает громкость и, даже малость опасаясь разочароваться, тонко, чтобы Юлиан ни о чём не догадался, выдыхает в трубку. — Марко, твою мать, что?.. — ещё бьёт себя по рукам, доигрывает в наивняк Роберт. — О-ох, — очаровательно, контрастно с коспиративной грязью этой со всех сторон запретной встречи расплывается в улыбке Ройс. Прикрывает веки, Брандт стягивает с него бельё самоуверенно-неосторожно. — Ты... с кем? Всё прослушал, кобель ревнивый. Смелее! — С кем ты?! Боже, Роберт, так-то лучше, ты великолепен. Ройс опять убавляет собеседника, откладывая телефон к правому уху. Обычно, пока Юли только начинает, каждый раз как будто заново вспоминая, как любить капитана Ройса т а м, Марко сдерживает потряхивающую дрожь и постанывания. Без мазохизма и прочих развращенных сексуальных выдумок, просто... Просто ничего нового. С разрыва с Робертом ему стыдно до момента, пока соображалку не перекрывают беспутные "хочу". И нет, не оттого, что ему, мужчине, отсасывает парень, чтобы он потом качественно отымел его. Но извиваться-стонать, зная, что в этот раз — как и в сотни предыдущих — это не про любовь?.. Старомодный Марко не умеет, бездарь, так и не выучился этому. Вот когда его влажными речами и страстными выгибаниями уже всецело руководит член — всё более или менее честно. Всегда по привычке Ройс держит себя в узде, только не сегодня, не сейчас. Зачем, если Брандт скоро наловчился делать всё охрененно? Или капитан Боруссии перестал просить много, довольствуясь разнообразием конфет-ассорти эти шесть лет, своей непререкаемой желанностью и простой физиологической финалочкой. Не, не сегодня. Лишь полдень, а Марко навеселе. Его будоражит, ведёт с того, как круто запросто выдыхать в голос и вдыхать шумно, пока тебе делают минет. Не он Леви, а ему молоденький Юлиан, но Ройс скребет ногтями скользящую простынь, не зная, за что зацепиться мыслями. Его разрывает похлеще, чем когда Роберт в него входил в первые разы. Ещё недавно уложенные, теперь немного вспотевшие волосы разметались по подушке, разворошенные Марко. Мечется, несчастный, окрыленный спектром и глубиной чувств: от ощущения растянутых вокруг члена пухлых губ до незримого, но такого стойкого присутствия здесь Левандовского. Он подавился гордостью, его ступор почти ощутим сквозь сетевое молчание из Мюнхена. Чувствуя, какая нежная ложь вот-вот должна сорваться с расслабленных губ, Марко хватает телефон и смазанно подносит ко рту. Едва не забывает включить тишину, чтобы слышать, как оказавшееся, по сути, совсем однокомнатным и невместительным сердце даст стрекоча. — О-о-ах, Юли, — немец, вовсе не лукавя, прогибается в пояснице, подаваясь навстречу всему, что Брандт только сможет сотворить одними губами. — Ну, ну. Ещё!.. Из Мюнхена долетает ошалелый, несдержанный привдох. Теперь он всё понял, фантастика. Не такой конкуренции он опасался бы в Бундеслиге? Ройс надеется, что фамилия этого оппонента будет стоять перед жёсткими голубыми глазами хотя недельку-другую, дортмундские флешбэки. А у него скоро будет стоять что-то более функциональное. Нетерпеливо, сам не свой, с воодушевлением несколько раз насаживает Юлиана, скорее-скорее-скорее. Новичок Боруссии пучит глаза, рычит и невнятно булькает, чуть не подавившись. Но сдерживается и продолжает дело. Что на поле, что в постели — немецкое чудо для истасканного сердца Марко Ройса. И сколько их таких было, неоправдавшихся надежд. Ничего, ничего. Марко ошибётся этот, N-ый, раз, и всё повторится вновь. — Довольно, хватит, — Ройс отнимает одноклубника от себя, бережно придерживая, всего раскрасневшегося и запыхавшегося, за плечи. Как будто и не имел его в рот вот только что, а поднял с газона после фола на тренировке. Не менее аккуратно, не спеша, откладывает телефон в сторону. Теперь будет не до него, но он не даст Роберту закиснуть. Не говоря ни слова и даже не глядя друг на друга, мужчины стягивают толстовки и пуловеры. — М-м-м, синхронный стриптиз, — хохочет Брандт, наклоняясь к Марко, на коленях оголяющемуся на кровати, затягиваясь им. Ройс отвечает, отхватывая своё по полному праву, только насыщается поцелуем до обидного скоро. Ладно, про себя без проблем успокаивается парень, у него, наверное, там всё уже стоит, до зуда. А Марко чувствует, что его отвадило. Слишком сексуально трезвый, ещё не отлило от мозга вниз. И глаза эти холоднючие примерещились, будто на что-то ещё претендующие, чем-то с ним повязанные и разбитые... Наконец-то, Юли зазывно стоит на четвереньках, безупречно голый. Они понимают друг друга с полувзгляда, но так качество коммуникации доходит и вовсе до космического уровня. Урвав последний, скорее всего, момент, немец цепко хватает телефон, прибавляет звук. — Офигеть, Марко, ты знаешь, как я себя чувствую? — не в кассу и не в тон захихикал, вот так, ничуть не стесняясь, Брандт. — М? — Марко в этот вот момент ничего не знает, старательно пристраиваясь у отставленного зада, закусив губы. — Да как будто я тебе сосу, чтобы в старте закрепиться, — умница прогибается в пояснице, Ройс начинает аккуратно входить. — Ты давно насосал на тренера Боруссии, не то что игрока основы, — пошло хмыкает, сохраняя мнимую серьёзность, Марко. — Так дай мне тренера! — успевает с шутливостью, похожей скорее на полную серьёзность, дерзко воскликнуть Юлиан. — Нет, сперва ты мне дай. И Юли смеётся, но скоро голос начинает заходиться от хрипа, смешиваясь с частыми-частыми бездонными вдохами; грязными, звонкими, для них обоих уже такими естественными шлепками плоти о плоть. Марко не смеётся и, добавляя темпа, резче, чем всегда, входит в Брандта целиком. Вытаскивает тоже до конца, не делая тайм-аутов. Истерика ли это — удерживать всхлип, невесть откуда прорвавшийся, пока трахаешь в задницу молоденького парня? Ему не смешно, потому что это бесславная правда. Сначала Юлиан ему даст, потом —... "Потом" не наступает никогда ни при каких, потому что от любви здесь лишь эвфемизм секса. Свои "ах-ох" Марко не хочет скрывать и, зная, что Левандовский — этот манящий свет экрана — слышит и слушает, не может сдержать. Он стонет жарко, с отдачей, самозабвенно в трубку, направляя движения и ритм Брандта лишь одной рукой. И Юли заколебался, невмоготу, и они уже не совпадают. Ройс так эфемерно, как ровным счётом никогда до этого за четыре месяца их связи, чувствен и напорист, а сил насладиться нет. Становится больно. Пользуясь замыленным состоянием своего увлечения, капитан Боруссии включает звук, сдавленно выдыхая в динамик. — Да-а-а, — хоть это не любовь, а руки таки дрожат, и глаза закатываются, Марко влюблен телом на все сто, но в душе девственно пусто. — Марко, — полушепот, такой растерянный, избитый, раненый в какую-то жизненно важную мыщцу. Самое время, чтобы ты задумался. Марко ждёт твоего мерзкого вопроса, требующего паскудного ответа. Он падает уже так долго, что остро нуждается в том, чтобы по окончании пути внизу были твои шипы. — Где ты, — шумно, взведенно-неверяще выдыхает, только чтобы собраться с духом на продолжение, — с ним? В в а ш е й квартире в Дортмунде, конечно: не мучай себя надеждой, пустое это. Куда проще найти предлог, подло извернуться и уехать из дома, чем улучить момент, когда жены с дочкой не будет, чтобы притащить любовника. Неплохо так знакомого жене любовника, ха. Да, дорогой, она до сих пор сдаётся, а Марко всё так же без запинки отчеканивает её адрес каждой следующей пассии. Хозяйке хаты уже не тридцать пять, кстати, а сорок один. В ванной, где вы, такие молодые, целовались на стиралке до того как заняться любовью, пытаясь в животную наглость, — на деле же до умопомрачения трогательно, — поменяли кафель. В скромной спальне, почти целиком занятой жёсткой двухместной кроватью, на которой вы впервые узнали друг друга, ничего не поменялось. Мятные неприятные обои, тощий матрац, зеркало, в котором ты тогда и подумать не мог любоваться собой, беря его, Ройса. А он любовался — едва пелена желания ослабевала, заглядывался. У тебя тогда было другое тело, не безупречное, юное, не подготовленное для обольщения. Но ты стоял для него на первом месте, повыше других, на подиуме, как в любимой капитаном Боруссии Формуле 1. Ройс сам себе завидовал, когда Левандовский буднично завязывал шнурки рядом и делал последний глоток воды; ему не нужно было его тело. А помнишь, фишка у тебя была такая... Не выносил просто, когда Марко предлагал, задорно прикусив губу и сверкая глазками из-под белесых ресниц, — желая звучать для тебя по-взрослому, — "потрахаться". Так ты краснел, но не от смущения, и бурчал в ответ коротко-резко, что трахался раньше, а вы с Ройсом будете только заниматься любовью. Марко только хихикал счастливо-польщенно, бросался целовать тебя в шею — ты боишься щекотки там, до смерти просто — и не думал ни о чём. Уверенный, что это твоя прелюдия, что так ты ещё больше его обольщаешь. А сейчас в той же квартире, в которой в принципе лишь оплата почасовая выросла с тех времен, Марко понимает, что т р а х а е т Юлиана. Да что там!.. Как и всех, прошедших через него после Роберта, — вытрахивает. — Там? — лейтмотивом того, как Ройс кончает позже Брандта, врывается осунувшийся голос сбитого польского лётчика. Левандовский прослушал весь радиоспектакль? Безумец. И это при том, что на заднем плане Марко ещё в самом начале выделил маячащий женский. Стоишь в прихожой, слушая жадно, сжав зубы, как твой бывший развлекается со своим нынешним? Такого результата Ройс и не чаял достичь. — Да, — обранивает в трубку Марко, измотанно отбрасывая её куда-то в строну. По звуку — на пол. Обмякает на взмокшем, на неделю вперёд удовлетворенном и малость напуганном грубой любовью капитана Брандте, не выходя из него. — Юли, — уже не "на камеру", разнеженно, сонно чмокает его в порозовевшую лопатку. Парень мычит что-то, впечатавшись лицом в покрывало, поначалу не собираясь добавлять что-то к этому ответу. — Пипец, Марко, — еле подняв голову, придавленный Ройсом, выдаёт Юлиан. — Т а к я больше не буду. Ты говорил, что всё будет... Голос убежденный, серьёзный, как он умеет менять его, если хочет, хамелеон. И обиженный, даже обманутый тон. Ройсу становится стыдно и жалко парня: он обещал, что всё будет осторожно-безопасно и Брандту нечего опасаться, потому что Марко осторожен в десятой степени. Капитан Боруссии испытал то редкое для него чувство разочарования, направленное на себя, когда самые крепкие обещания нарушаются нами же мимоходом, в угоду моменту. — Прости тысячу раз, заяц, — Марко, на скорую руку успокаивая, резко целует ещё раз в спину, шею и в макушку. Ну, всё? — Просто чтобы ни разу больше так, без "прости", — строжает Брандт, уже махнувший на дикую выходку Ройса рукой и отложивший этот момент в сторону. Капитан ухмыляется задумчиво: в его годы Юлиан в разы мудрее, прошареннее в тонкостях отношений. Поставил условие, коротко и чётко, и впредь Марко выполнять его постарается, чтобы не потерять дырку, в которую можно совать максимально непалевно и часто. Хотя, нет, вот этого Юли как раз, слава богу, не осознает: слишком молодой, чистый и очарованный им. А у Марко в этом возрасте одно было условие для Роберта, поставленное несмелым искристым взглядом: "не отпускай моей руки". Задумавшись и вернувшись к раскаяниям, он, валяясь сейчас с Брандтом, тоскливо думал: добавь он тогда ультимативное "... что бы ни случилось", всё могло бы быть иначе. — Сколько у нас? Меня на час в целом выпустили, а потом я начну заражаться коронавирусом, — светловолосый немец огляделся лениво, сам же игнорируя жёсткость озвученных семьёй требований. — У меня ещё полчаса, но, если ты уходишь, я тоже пойду, — сложив руки на его спине одна на другую и, как котёнок, приютив на них голову, сгоревшийся Ройс нехотя пожал плечами. — Эй, ты всё телефон держал, сколько времени? — бросив поиски электронных или, на худой конец, настенных часов, тыкнул его снизу локтем. Марко перепугался почти что, но незначительный, будничный тон успокоил его. Значит, что бы Брандт насчёт этого ни подумал, он не против и не понял. — Без двадцати два. Где-то, — зевнул Марко. Хотелось утонуть в этом тепле, остаться в горячем теле, не жить жизнь такой, какая она у него есть. Признание коллег, любовь фанатов и семьи казались насмешкой, брошенной бездумно, в обмен на то, что внутри только холодный свет. Что он, рискуя репутацией и доверием, находит одного любовника за другим, порой, без сомнений, руша их жизни. Что рядом с другими Марко бесконечно одиноко и морозно. Его не греет шарф, ему нужен только Роберт и его (не)надёжные руки. — Вытаскивать собираешься? — явно подофигев, Юлиан обернулся, извернувшись, как смог. Большие глаза смотрели снизу вверх с непониманием. — Неприятно уже. Марко хмыкнул, без пререканий выйдя из него и усевшись на пятки на кровати. Новая звёздочка Боруссии, насвистывая что-то привязчивое, без толики стеснения продефилировал перед капитаном в своём лучшем образе в душ, закрыв дверь спальни. Ройс не уставал поражаться: при всей интеллигентности и продуманности, Брандт был наглым, а его уверенность в себе впору было раздавать на базе клуба утром в качестве БАДа. Вообще, любовниками Марко как правило становились те, с кем он мог бы стать или был лучшими друзьями, очень близкими товарищами. Да, по е г о образу и подобию, фетиш с первого болезненного опыта. Так и так, у Юлиана не было пути без транзита через его койку. Дальше — как карта ляжет. А на этом промежутке жизни он нужен Марко. Чтобы быть счастливым, а не казаться; чтобы доказать, что капитан Боруссии тоже каждый раз добивается своего. Как Левандовский. Марко, ещё расслабленный и гармоничный, благодаря чудодейственное влияние тела на разум, тянется, едва не сваливаясь с кровати, за телефоном. Автоматически радуется, что стекло цело, откидывает покрывало в сторону, заматывается в нерасстеленное одеяло по грудь. Стылая комната без балкона продувается семью ветрами; жаркая встреча не повышает градус в комнате, а от выступившего пота солнцу зябко. Он всего-навсего хочет глянуть по времени звонка, сколько они занимались этим. Но честные зелёно-карие хлопают, пораженно встречая продолжающийся отсчёт секунд. — Эй, — не зная, с какой интонацией это встретить, но ощущая горько-сладко, как сердце задребезжало под тонкой кожей, глухо зовёт Ройс. — Ты с ним у нас? С Брандтом в нашей квартире в Дортмунде? — голос паршиво, предательски глохнет, опускаясь до неуверенной требовательности. — Хочешь приехать? — ехидно усмехается Ройс, с лучистой улыбкой в глазах поглаживая ещё не остывшее покрывало сбоку. — Нет, — бессильно, сбитый этой пошлостью, выдыхает Роберт. — Какой ты скучный... — по интонации слышно, дует губы Марко. — Я же слышал, вы уже кончили, — сквозь зубы и вопреки своей воле, незнамо зачем сознается поляк. —... и неспортивный, — фыркает задорно Ройс, как будто только досмотрел с ним сериал и обсуждает, а не устроил секс по удаленке. — Боишься продуть Юли? — Столько лет прошло... — не дослушав его, начал было читать мораль Левандовский. Пока звук не дошёл, и его не стракнуло. — Имя-то какое слащавое... и давно ты с ним? Марко разульбался, не обнажая зубов. Злющий и уязвленный Роберт был так читаем для него, и все эти гнусные уловки. Не "вы с ним", а "ты": только ты его пользуешь, это твой проект, не любовь ни разу. — Четыре месяца, — мурлыкает, сожалея, что Юлиан в душе. Хочется взъерошить его воздушные волосы, чмокнуть в нос. Отчего-то он любит его ещё крепче сейчас. — Марко, зачем ты так со мной? — Ты мог спокойно сбросить, — светлая бровь взлетает домиком. На том конце упертое молчание, потом — свинцовый вздох. — Не мог. Ты же знаешь. — И как тебе? Ну, слушать и представлять, как два парня... друг друга? Не думал, что ты из этих. Г-а-а-адость. — Марко! — пытаясь на опережение, восклицает Левандовский. — Я тебя... правда. Но это никак не могло продолжаться... — Оно и не длится, — хмыкнул Марко, удерживая необходимый, чтобы продолжать давление, уровень наглости в крови. — А наша квартирка немало Левандовских повидала, — деланно невзначай добавляет. — У тебя с ним не по-настоящему, — скрипя зубами, сжимая в крепких руках телефон. — Ты так хочешь этого? Я думал, мы расстались полюбовно и ты желаешь мне только счастья, — но уголок рта дрогнул. Марко вдруг испугался, что это так и окажется. Молчание в Мюнхене. Шесть лет прошло, всё забыто-вырвано, а Роберт висел на телефоне, с падающим сердцем ловя стоны и прочие неприкрытые звуки. Молясь буквально, чтобы этих двоих не хватило надолго. Получив этот неправильный, губительный шанс, оказался неспособен противостоять желанию знать, к а к Ройс счастлив и влюблен. Пусть это и значило унизительно подслушивать, как двое любят друг друга. — Мы ведь оба понимали, что это не надолго. Так, Роберт? — тихо рассмеялся Марко. — У тебя гормоны не перешалили тогда ещё, а у меня, вот... Нелады с ориентацией оказались. Молчит, слабак. А обычно такой из себя уверенный, жёсткий, целеустремлённый. — Хорошо, что ты вовремя соскочил, — Ройс приблизил трубку к губам. — Не умею любить вполноги, и так скоро бы разбежались, — взгляд, вдруг свободный, незашоренный, обвел раскиданные по съёмной квартире их с Брандтом вещи. — Надеюсь, когда я наконец признаюсь, рядом с моим признанием будет стоять его фамилия, — умиротворенная, нежная улыбка. — Он подходит мне. — Нет! Ройс прикрыл рот ладошкой, чтобы не прыснуть. — Ты не можешь. Не должен, — почти ощущалось, как Левандовский по́том обливается, силясь взять себя в руки и звучать отстраненнее. — Я не хочу, чтобы э т о сломало твою карьеру. — Мне плевать на твои желания, — ровно, спокойно отозвался Марко. А пальцем нетерпеливо стал выводить небылицы на одеяле. — Давно не строим общих планов, и ни к чему эта наигранная опека. — Ты что... решился? — труся; и боясь положительного ответа, и не веря в него. — Не так долго осталось, — пожал плечами, как будто Роберт мог его видеть, немец. — Наверное, слабое тело было мне дано, чтобы я скорее смог освободиться и стать счастливым. — Нет, — тупо, в отказ повторял Левандовский. — Нет, ты не станешь. — Ради Юлиана — ещё как, — Марко беззвучно покатывался со смеху, зная прекрасно, как пошатнуть равновесие Роберта. Зная, когда он точно зацепил его. — Жене не сможешь сказать, уже никак... — теряясь, начиная насаждать и упрашивать, волновался Роберт. — Всё будет классно, — сощурился капитан Боруссии, прислушавшись к стихшему шуму воды. — Она знает. — Как?.. — голос поляка враз потерял оттенки, остыв. Шлепанье босых ног по коридору. Ройс, до утного катарсиса согревшись, всё же выставляет стройную ногу, соблазняя. Убавляет звук в динамиках. — Шутка, дуралей, — хмыкнул. — Напрягся. — Марко!..— упавший голос, Левандовский запутался. Он врал о любви или каминг-ауте? Слишком быстро, слишком небрежно. Когда Ройс наловчился так играться с ним? — Пора закругляться, Леви, — как издеваясь, этим интимно-дружеским "Леви". — Надеюсь, я удовлетворил тебя, как и раньше. Дистанционно только. Было забавно. — Марко, что ты?!.. — Роберт терял время, а сказать нужно было многое. — И что это было? Этот звонок мерзкий, Брандт чёртов, разговоры про признание?.. — Пока, Роберт. Марко кладёт телефон справа, предоставляя Левандовскому мучительный выбор, отключиться ли. Качает поражённо головой, на душевном подъёме начиная смеяться вслух. Зашумев ручкой, входит Юлиан: с намокшими снизу волосами, в боксерах и с потёртым махровым полотенцем на плечах. — Ну, твоя очередь, — кивает себе за спину. — Говорил с кем-то? — невинный вопрос, а глаза внимательно впиваются в мимику Ройса в этот момент. — Да нет, ни с кем, — успокаиваясь от лёгкого и непринужденного приступа смеха, машет кистью Марко. — А. Ну, ясненько, — дежурно улыбается Брандт. По усвоенному словарю негласных терминов "никто" у них с Марко, как правило, оказывается Скарлетт. Именно сегодня Брандт молил бы, чтобы это, совершенно буднично, опять была она. Имя Роберта Левандовского в контексте горячно-ревнивого разговора с Ройсом-бывшим стало бы слишком сильным ударом даже для такого уравновешенного, хладнокровного парня, как он. — Помоги одеться, что-то я ленюсь, — очаровательно зажмурившись, потянувшись, привлекая подтянутыми руками, попросил Марко. — Ты хоть трусы надел? — не теряя равновесия, задаёт этот как будто краеугольный вопрос почти без заминки. — Неа, — протягивает легкомысленно капитан. — Блин, Марко, — закатывает глаза Брандт, залезая на кровать и вставая над ним. — Смотри, чтобы я с одевания не переключился обратно на раздевание. — Почему с тобой так сложно? — шутливо, капризно-высоким голосом восклицает мужчина. — Не в сказку попал, да? — начиная натягивать на Марко футболку, любя издевается Юлиан. — Абсолютно, — улыбается лучшей из улыбок капитан Боруссии. Той, что всё чаще заменяется своим факсимиле. Его единственная, — пора признать — на всю жизнь, — сказка счастлива без него, временно разобрана на чувства, сожаления и воспоминания, но это не меняет ровным счётом ничего. У сказки не будет конца — ни хорошего, ни плохого. Роберт не придёт на помощь, Марко знает это, даже всем сердцем его любя. Натягивая джинсы уже без чужой помощи, Ройс бросает взгляд на заставку экрана. Завершённый вызов. Марко мысленно делает заметку обмотаться шарфом поплотнее, пофиг на весну. Расстилающиеся перед ним годы обещают быть холодными