***
— Странное дело ты задумал. Обернулся. Стоит под раскидистой яблоней. Высокий, тощий. Темный балахон мешком болтается. — Ты это о чем? — Я слышал, что ты затеял с этими язычниками военный поход в христианские земли… — Тебе, колокольный страж*, в мои дела лучше не соваться! — У меня этого не было и в мыслях. Только не стоит тебе разве быть заодно со своими единоверцами? — С кем? Да ты, священник, никак из ума выжил! Заметил, что я это ношу? Серебряный крест звякнул о другие амулеты. — Чтить своих богов такой пустяк мне не мешает. Хрустнула на тропе ветка. — Как ты смеешь, жрец, донимать моих гостей?! — Мы просто говорили, госпожа. — Знаю, о чем. Мне обо всем известно, что под моей крышей происходит. А разговоров о твоей вере слышать здесь я не желаю! — Господь предоставил мне возможность нести людям его слово и его волю, и кто я, чтобы противиться этому? — Воля вашего слабого бога меня не волнует! — Наш бог не слаб, но милосерден. — Если ты разозлишь меня и я велю нанести орла на твою спину, пусть он проявит свое милосердие и позволит тебе умереть быстро. Рунгерд усмехнулась хитро. — Что, страшно? Видел, как это делается? — Однажды… — Смотрю, не больно ты в его милосердие веришь! А уж если жрец не верит в милосердие своего бога, то, верно, это не милосердие, а слабость. Руки перед собой сложил. — Меня не пугают твои слова. Если он пошлет мне такое испытание, я… — Его пошлю тебе я. Если захочу. — Пусть так. Мужество нужно каждому, кто чтит его. — Чтобы на коленях стоять мужественно? — Однажды была я в ваших землях и сама видела милосердие вашего бога. Там, рядом с одним из монастырей, дом был… — поморщилась с отвращением, — где больные ленивой смертью жили. Догнивали заживо. Люди моего мужа к ним куда милосердней отнеслись, когда сожгли там все. — Не нам судить о его воле. Кого-то он испытывает, а кого-то — карает. — Где же была его кара, когда муж мой в одном из ваших монастырей прямо на алтаре в объятьях меня сжимал, да так, что кости мои чуть не треснули? И на руках его кровь тех, кого он жизни лишил только что, еще не высохла! А перед этим Гутторн венец мне на голову надел, среди сокровищ того монастыря найденный! Ну, ответь мне! Взгляд отвел. — Иным кара после смерти уготована. Об этом у нас известно каждому. — Это твою рабскую душу пусть карают! А я уж с Хель договорюсь как-нибудь! — Вас, стражей колокольных послушать, так ясно становится — в каких богов ни верь, а после смерти всякому плохо придется. И тем, кто в вашего бога верил, но недостаточно, и тем, кто в него совсем не верил. — Всякий добрый христианин стремится к жизни праведной. — Знаю. Видел. Только в неурожайные годы все эти твои добрые христиане приносят жертвы в лесных чащах своим старым богам. А то и девчонки молодые втихую туда бегают, прося о любви. Встретил как-то одну… — Что с них взять. Некоторые люди до сих пор продолжают жить во тьме собственных заблуждений. Уподобляются не знающим святого крещения животным, поддавшись соблазнам врага человеческого. — Суметь от голода не подохнуть это соблазн? Рунгерд рассмеялась. — А скажи, жрец, была у тебя женщина когда-нибудь? Или тебя и мужчиной считать нельзя? — Чтобы считаться мужчиной, не обязательно… — Ай, надоело болтовню твою слушать! Будешь рассказывать саги свои, как вернешься туда, откуда прибыл! Пора бы уже! Поманила рукой. — Пойдем со мной, Торвальд! Тебе, гляжу, понравилось в моем саду бывать. — Подумать хотелось, что же я творю. Улыбка понимающая. — Ты это о походе, что Гутторну предложил, или… еще о чем? — Я… — А помнишь, я предлагала достойную девушку в жены тебе подыскать? Не думал ты над моими словами? — Не стоит утруждать себя, Серебряновласая. — Мне-то не трудно. Но, может, к той, кого ты женой своей видеть хочешь, поздно уже свататься? — Ты это о чем? — Говорила ведь, что обо всем знаю, что под моей крышей происходит. — Вот как… — Так. Ты только не думай — кроме меня кому-то знать об этом не обязательно вовсе. И, кажется мне, не за что тебе себя корить. — Добра ты слишком, дроттнинг. — Послушай-ка меня! Раз уж понравилась девушка, да и сама она к тебе расположена, то как домой соберешься - и ее с собой бери. — Хорош твой совет, только не для меня он. — Отчего же? — Рагнвальд… — А что Рагнвальд? Думаешь, так уж нужна она ему? Не заметила я между ними… — С ним я никогда не поступлю так. — Разве не поступил уже? — Верно. Хорош я оказался. Ну и странно же это все! Сейчас одно говорю, а утром и сам ее уехать со мной просил. Словно и не я был… Улыбнулась неловко. — И сам Один говорил, что совсем не мудрые поступки из-за любви совершал. А уж нам и вовсе до его мудрости далеко! В глаза заглянула. — Ну так что? Последуешь совету моему? — Я не могу. Взгляд непонимающий. — Что? — Собственную ошибку второй раз повторять я не стану. — Второй… — С моей женой, Вальгерд, очень уж похоже все было. Я уж лучше… лучше пойду сейчас к Рагнвальду и расскажу все как есть. А там… — Не вздумай! — Жаль, что с нашей дружбой покончено будет… — Не нужно этого делать! — Я не хочу врать все время. — Ты о себе сейчас думаешь! Тебе-то что, отправишься домой и никаких забот, а вот Сванлауг ты неверной женой выставишь! Должна ведь я об интересах ее позаботиться. Все же она свойственница мне, а мужу моему племянница. — Я подумаю над твоими словами, госпожа.***
— Ты тут, Торгейр, сагу о мертвецах рассказывал. Я бы послушала, чем она закончилась. Сидит, улыбается скромно. Из здешних какая-то. Вспомнить бы хоть, как звать ее. — Когда это? — А на днях. — Лучше, парень, расскажи, как госпожу нашу соблазнил! Вскочила возмущенно. — Дурак ты, Скафти! Пойду я лучше! — Ну куда же ты, Альвгерд! — Да что вы все ко мне с этим… — Знаешь, Скафти, ты не очень хорошую тему для разговора завел. — Твоя мать знает, что я дурного слова не скажу о ней. А к шуткам моим все здесь давно привыкли. — Кабы раньше мне знать, я бы у Рагнвальда еще нашел тех шутниц, что болтать такое о моей матери смеют, и языки им поотрывал! — Шутниц этих жалко разве? А вот я — дело другое! Рта весло Вéсело Ливень Игга Исторгает. Воину песен Радость разве Молча долю Избыть свою? — А я вот стихами не умею, зато тем, кто обо мне болтает, по роже дать всегда смогу. — Шустрый ты, я погляжу, молодчик! — Ладно тебе, Торгейр, Скафти не со зла ведь. Ты и сам ведь подшутить любишь. — Вы разбирайтесь дальше, кто что любит, а мне недосуг тут с вами. — Тюлень разряженный! Нацепил на себя… Что? — Этот плащ ему мой отец подарил. Кажется. — Знаешь, Снеррир, теперь не знаю, как и говорить с тобой. Раз уж ты такой важной птицей оказался. — Лучше скажи, чего недовольный такой? — Кто — я? С чего ты это… — Вижу! А великанша твоя где? Что-то не видно ее. — Кто бы знал. Не по нраву ей, видно, человечье жилье. — Снеррир, я могу с тобой… — Стряслось что-то у тебя? — Пойдем в какое-нибудь место поспокойней. Ты прости нас, Торгейр. — Да понимаю я, Сванлауг. Семейные дела!***
— Йорунн? С большого ларя вскочила тут же. — Госпожа, я… — Почему ты сидишь здесь? — Я просто… Ты ведь сама дала мне ключ… — Это ведь кладовка, а не спальная клеть! Да что у тебя случилось? Взгляд к полу опустила. — Не тревожься, я только хотела побыть здесь немного… — Йорунн! — Я не хочу идти к остальным. Не хочу, чтобы… — Чтобы что? — Мне не место среди всех этих знатных людей! — Не пойму я… Ты поругалась с кем? Снова взгляд опустила. — Ну, отвечай! — Ничего такого, просто… Хильдис, видно, обиделась на меня… — И что же она сказала тебе? — Что никогда мне… Что такой, как ты, никогда мне не стать. — Так она ведь права! Да и зачем тебе? Не понравилось бы все равно… — А разве понравится, когда тебя низким происхождением попрекают? Тебе ведь, госпожа, не понять этого! — Не понять… Порой лучше уж так. — Лучше? На меня ведь никогда как на равную не посмотрят! Да и что у меня с этими девушками общего? Разве известно мне о том, что каждая высокородная девушка знает? А из них мало кто знает, как спина болит, когда масло сбиваешь! Тебе ведь никогда о себе такого слышать не доводилось! Я не хочу, чтоб за спиной у меня болтали, что… — Ты, вижу, получше моего судить можешь, каково это — на моем месте быть! А болтать всегда будут! Или не слышала, скажешь, что обо мне болтают? От злой усмешки даже назад шагнула. — Да, правда ведь. Всякое… Но… — Что с того, если скажет кто-то, что ты дочка незнатного бонда? Разве не так это? — Так. — И чего переживать тогда? Не тайна ведь какая, за которую тебя жизни лишить могут! — Ты права, госпожа… После твоих слов мне и правда кажется, что переживать так не стоит. Рунгерд улыбнулась примирительно. — Ладно уж, в твоем положении девушки часто по пустякам переживают. — В каком положении? — А… ты что же, сама ничего… — Ой! Я и не думала об этом даже… Но как ты… — Ты иди к себе лучше! Нечего здесь в духоте такой сидеть.***
— Знаешь, Снеррир, только с тобой я могу об этом… — Говори тогда. — Неловко мне просто. Да я бы и не стала никому ничего… но не знаю, как мне теперь… — Да что произошло-то? — Ты… Глянул вдруг в сторону. — Матушка? Улыбается. Тепло так. — Что ты так удивляешься? Разве не могу я сына своего проведать? — Мы здесь просто… — Может, я помешала вам? — Нет, Рунгерд. — Что ж… Там Йорунн, кажется, видеть тебя хотела. — Тогда я… — Ничего, иди. Молчит. Улыбается странно. — А ты ведь знаешь, о чем я хотела… — Знаю. — А не твое ли колдовство? Тогда, в бане… Ты ведь сделала что-то! — Отрицать не стану. Но ты ведь не в обиде на меня за это? К чему меж родней обиды? — Родич родичу худший враг. Но я не в обиде, Рунгерд. У меня к тебе другие совсем обиды. — Конечно. Как же об этом не вспомнить. — А о чем ты вспоминаешь, когда на меня глядишь? Не о моей ли матери? Глаза удивленно распахнула. Дышать даже перестала. — Что — верно? — Я все это не со злым умыслом сделала. Только хотела… — Отделаться ты от меня хотела! Может, дашь мне тогда совет? Остаться мне с мужем или… — А оставайся! Здесь! В моей усадьбе! Приглашаю тебя! Сколько хочешь живи! Что? Думаешь, шучу я? А хочешь, можешь хоть к троллям отправляться! Твое дело! — Здесь? Наверное, надеешься, что испугаюсь? Да вот не дождешься! Не стану я тебя больше бояться! А вот тебе бы это не помешало! — А ты мне лучше не угрожай! Только и умеешь, что болтать! — Ты… — Чего разорались, как голодные чайки над потонувшим кораблем? — Мы только… — Иди в дом, Рунгерд. — Гутторн… — Иди в дом, говорю. Взглянула на прощанье недовольно. — А ты задержись. — Что тебе нужно, конунг? — Мне неприязнь твою ко мне и моей жене понять нетрудно. Но ваших размолвок здесь я видеть не желаю. — И говори с ней тогда! — Она этого тоже не хочет. Я и сам это вижу. — Думаешь, есть мне дело до того, чего она хочет? — Я ведь сказал, что понимаю все. И если… Кроме меня тебе не стоит виноватых искать в наших… разногласиях. Что тут смешного? — А ведь твоя жена мне то же самое сказала. Что только ее вина во всем. — Не слушай ты эту женщину. — Тебя, значит, слушать? — Знаешь, Сванлауг, хотелось бы мне, чтобы иначе все было. Только что теперь говорить. — А уж как бы мне этого хотелось! Чтобы семья у меня была. — Мне казалось, семья у тебя есть. Мужа ты себе хорошо выбрала. Или предпочитаешь видеть только то, что тебе удобно? — При чем здесь… — Если нравится считать себя сиротой обиженной — дело твое. Только ты имеешь все, что девушке твоего положения пристало иметь. — Пусть так. Только все, что у меня сейчас есть, от мужа мне досталось. А все, что по праву рождения мне положено… — О твоем приданом мы говорили уже. И что полагается, я дам тебе. Об этом переживать тебе нечего. — Если бы только об этом я переживала! Усмехнулся. — Жаль мне, племянница, что ты только врага во мне видишь.***
Обернулась к двери. — Ты здесь еще? — Нет, я… Я вернулась только. — Вернулась? Взгляд в пол. — Я в стабюре ночевала. — Правильно. Здесь душно сейчас очень. — А ты… — Я… в дружинном доме был. Там… Скрипнула кровать. Рука на плечо легла. — Знаешь, не стоило мне вчера с тобой так говорить. Ты уж прости мне. Взгляд еще ниже. Шкура медвежья на полу, кажется, поистерлась с краю. — Нет. Это мне стоит прощения просить. — Ну что ты! В чем ты виновата? Стоит разве из-за пустяка огорчаться? — Мне… — Отец, я тут… — Хильдис? — Я вам помешала, кажется? Но я хотела только… — Давай после поговорим. У меня и правда дела сейчас. — Так и быть. Поговорим после. Хлопнула дверь. Поднялась торопливо. — Я тоже пойду. Не хочу мешать.***
Воздух в лесу густой, влажный. Трава от росы мокрая. Объятья мехового плаща жарче. Чудесно все как! Если бы голова только не болела… — Я тут подумал. Снеррир, он ведь… Сейчас рано, конечно, но через несколько зим он вполне мое место занять сможет. Глянула внимательно. — Ты бы согласилась тогда уехать отсюда? — Куда уехать? — Куда сама захочешь. — Я и не мечтала даже о таком… Лучшего ты и предложить мне не мог! Усмехнулся хитро. — И не скучно тебе будет вдали от дома с мужем-стариком? — Что за глупости ты говоришь? — Глупости разве? — Рано тебе о старости думать! — Это ты не старишься. Я-то ведь моложе не становлюсь. — Да что ты такое… Тебе немногим больше сорока зим! — Однажды случится так, что и вовсе останешься одна. Прищурилась возмущенно. — Этого не будет! — Как так? — Брюнхильд отправилась в Хель за чужим мужем, а я за своим последую, куда бы ни пришлось. — Не нравятся мне все эти твои разговоры! — Не я ведь начала об этом. Ох уж эта боль докучливая! — Может, пора возвращаться? Ты нездоровой выглядишь. — Я искупаться хочу. — Тебе отдохнуть бы лучше. — Нет, я… — Не больно ты в свой дом спешишь. — Странно мне там в последнее время. — Догадываюсь, чья вина. — В другом дело. Ты говорил, что она на отца своего похожа, но мне она другого человека напоминает. — Свою мать. — Нет у меня никого ближе тебя, но… Помнишь, когда ты еще в доме моем жил, я сказала, что ребенка твоего под сердцем ношу. Ты велел мне тогда в дорогу собираться, хватит, мол, по лесам бродить. Легко тебе это говорить было, а мне те леса домом были. Другого у меня не было никогда. Не желала я другого. И тебе ли не знать, как трудно мне вначале здесь приходилось. И кто помочь мне старался, даже если я от помощи этой отказывалась. А уж когда… когда ты уехал со всеми этими дарами… Я никогда не говорила, как за тебя боялась. Я ведь хорошо знаю ту свою родню. Герлок, хоть и не знала, что меня гложет, но относилась ко мне, словно сестра я ей родная. Взгляд на миг холодный. — И к чему ты это сейчас? Отвернулась. — Пойдем к реке. Солнце встало уже.***
— Отчего печалишься, Фригг шелка? — Голова болит. — После вчерашнего немудрено. — Уж не смеяться ли ты надо мной вздумал, скальд бессовестный? — А я думал, за мужа тревожишься. — С чего вдруг? — Я слышал, кое-кто из гостей его на поединок вызвать хотел. — Гутторн разве обидел кого? — Нет. Просто болтун один так заболтался, что на меч его наткнулся случайно. Ты не помнишь разве? На пиру вчера. — Не припоминаю… — Видно, не зря от головной боли страдаешь. Глянула с укором. — Так и что там? — У этого болтуна побратим выискался. — Что ж, будет нам забава!