Черный кофе vs черный зонт

      Рабочая обстановка упорно напоминала ад. Богдана Ивановна приехала в офис с красными глазами и характерным выражением лица, о которое разбивалась всякая улыбка. Выслушав утреннюю сводку новостей, заперлась в кабинете, велев никого не пускать. Из коммутатора нет-нет да и долетали отдельные звуки, и по всему выходило, что начальница плачет, а она, Марта, помочь не в силах. Объяснять произошедшее Богдана Ивановна категорически отказывалась и пыталась утопить грусть в вине, а та, словно поплавок, никуда не исчезала вне зависимости от количества выпитого. Помощница начинала беспокоиться.       Внезапно перед ней возник крайне странный субъект со знакомым стаканчиком из Старбакса в руках, подписанным вместо имени банальным сердечком. В глазах же самого юноши читалась готовность ворваться к Богдане Ивановне и огрести по полной. Судя по воплям охраны, прошел он не без помощи всё тех же девиц, что брали их офис штурмом в прошлый раз. Марта вздохнула:       — Пресловутый Тортик, как я понимаю?       — Да. Я должен поговорить с Богданой. Это важно.       — Богдана Ивановна никого не принимает.       — Послушайте, можете хотя бы?..       Помощница резко встала и поманила его за собой, не дав договорить. Открыла одну из соседних дверей, включила свет и укоризненно на юношу посмотрела:       — Ваших рук дело?       Тот с удивлением увидел длинную вереницу стаканчиков из Старбакса. На боку большинства значилось «Тучка», а у одного, стоящего в центре композиции, «Солнышко».       — В целом да, но…       — Так я и думала. М-дааа, кавалер, прямо скажем… Признаюсь, вы худший из виденных мной вариантов. С Богданой Ивановной, чтоб вы знали, флиртовали солидные джентльмены, озаренные как властью, так и вкусом…       — Да, я недостаточно…       — Не перебивайте, пожалуйста. Так вот, было много достойных женихов. И знаете, из-за чего все они потерпели поражение?       — Эм?       — Она вообще не замечала флирта. Богдана Ивановна в подобных вещах невиннее младенца. И эта женщина сейчас сидит в пустом кабинете, плачет и опустошает наши запасы алкоголя для специфичных переговоров.       Юноша заметно посерьезнел.       — Что я могу сделать?       — Теоретически я вас вообще не пустила внутрь, поэтому «ничего» — ваш потолок.       — А практически?       — А практически рабочий день закончился три минуты назад, а я, знаете ли, не молодею. Наверняка забыла экстренный ключ от кабинета на столе. Как и карточку пропуска в лифт. Правда, даже получи вы их, всё равно не догадались бы ввести комбинацию ВА22, но удивительное дело — порой чудеса случаются.       — Огромное спасибо!       — И на будущее: если она заплачет из-за вас еще хоть раз, я оторву вам голову.       Это было произнесено не как угроза, а как констатация факта, словно «работаем с трех до пяти», и молодой человек, сглотнув, ответил:       — Почему-то вообще не сомневаюсь.       Богдана сидела на полу, смотрела на ночной город и периодически отхлебывала вино прямо из бутылки. Перед глазами вновь и вновь пролетали сильные плечи, красивые ключицы и недоуменный взгляд, а в ушах стучало жестокое «Не ожидал, что ты так плохо целуешься». Господи, какой позор. Какие ужасы он теперь о ней думает? О чем еще скажет, если они снова встретятся? Отсутствие опыта делало свое черное дело, и представить себе разочарованное лицо любимого Богдана боялась. Очередная одинокая слезинка предательски покатилась по щеке, но была тут же остановлена пальцем. Ну нет. Худшее — разочаровать Татиана — уже случилось. Хватит пытаться смыть это слезами.       Двери лифта открылись, и, не поворачивая головы, Богдана Ивановна натренированным голосом сказала:       — Марта, я еще не готова поехать домой. Пожалуйста, зайди позже.       — Я и так пришел слишком поздно.       Это была не Марта, и Богдане многого стоило не зареветь в голос сразу. Она сидела всё так же, с прямой спиной, не оборачиваясь. Знала, что оборачиваться нельзя.       — Уходите.       — Не могу. Я тебя обидел по незнанию. Хочу искупить вину, ну или хотя бы попытаться извиниться.       — Вы прощены, уходите.       Собеседник на это явно не повелся.       — Даня… Я тогда тоже волновался, очень. Ты такая потрясающая, и я трусил изрядно — чем может удивить опытную женщину пацан? Я готовился к другому и растерялся. Фраза была глупая и дрянная, прости. Мне в голову совсем не пришло, что ты можешь не уметь. Ты же взрослая и очень самостоятельная, казалось абсолютно очевидным, будто у тебя была куча любовников… и я к ним даже ревновал. Очень сильно. И сильнее всех к воображаемому мужу. Бесился, думая, мол, где-то на свете ходит козел, который имел право держать твою хрупкость в руках, а я не могу. Я… принес кофе. Последний. Пожалуйста, выслушай меня, пока его пьешь. И если не понравится — уйду, обещаю.       Бизнесвумен, всё так же не оборачиваясь, протянула руку. Татиан вложил в неё стаканчик, на мгновение пальцы их соприкоснулись, и она чуть не вскрикнула. Пока бариста собирался с мыслями, Богдана вертела в руках кофе. Заметила нарисованное вместо имени сердечко. Губы задрожали. Она не сможет выбросить стаканчик, только не этот. Оставит вместе с остальными и будет любоваться, до конца своих дней жалея, что так и не сумела стать достойной Татиана…       — До того, как тебя встретить, я в бабах, считай, разочаровался. Не в смысле типа по мужикам стал, а скорее только хрень от вашего пола и видел. На словах сплошное «люблю не могу», на деле — ты либо подкаблучником быть должен, либо телепатом. Сами не работают, только хвостом вертят, трещат не переставая и за человека не считают, словно я мясо какое-то. Улыбаются слащаво, миленько, а на деле змеюки еще те: при любом раскладе ты же и виноват, ведь они-то девочки. Ты сразу была другая: настоящая, злобненькая. Когда вошла — ну прямо Зевс в юбке, того и гляди начнешь молниями швыряться. И кофе — видно же, вообще не понравился, а допила. Работаешь много, никаких поблажек не просишь, всё сама, на своих плечах. Дочь вырастила за сестрой, на горло себе встаешь постоянно, чтобы сделать как правильно. Деньгами не кичишься.       Богдана пила по чуть-чуть, удивляясь вкусу напитка: тот изменился совершенно, став глубоким, одновременно терпким, сладким и чуть горьким. У кофе словно был вкус самого Татиана, его необычность. Она любила их обоих. Господи, почему она такая неумеха…       — Ну и живая ты, понимаешь? Милая, живая, и очень хочется сделать тебя счастливой. Я знаю, что добытчиком в семье стану еще не скоро, а уж про переплюнуть и вовсе не мечтаю, но я приложу максимум усилий, правда. И понимаю: с мелким таким тебе будет скучно. Но я начал читать всякую хрень типа классики и про автомобилестроение. Я буду стараться поумнеть поскорее.       Внезапно в стаканчике что-то перекатилось. И снова. Богдана, пребывавшая после слов Татиана в каком-то осовелом состоянии, — это не он, это она недостаточно хороша! — сняла крышку и потрясла. Уставилась на выпавший предмет. Кольцо. Ей-богу, кольцо! Ладошка, в которой оно лежало, задрожала. Белое золото, небольшой бриллиант цвета шампанского. Откуда у бедного бариста такие деньги? И вдруг Богдана похолодела. Она не слышала сегодня звуков мотоцикла, но Татиан определенно был в здании. Неужели он продал… Она сжала кольцо.       — Даня, оно тебе… нравится?       И этот дрожащий, волнующийся голос — его? Он отдал самое дорогое, что у него было, чтобы обратить на себя внимание? И раз сюда пробился, значит, впечатлил Марту. Хороший мальчик. Очень. Достойный большего.       — Я — старая дева. Со мной будет не очень-то… весело. И я ничего не умею.       — Давай начистоту? Я никогда так не дурел. Не обязательно делать меня мужем или кем-то значимым, я понимаю, что такое надо заслужить большим, чем дешевое колечко. Но я самое главное хотел сказать — я тебя люблю. Очень люблю. Как мужчина вообще только может любить женщину. И больше всего на свете хочу быть с тобой рядом. Ты разрешишь?       Чувствуя, как очередные слезы начинают катиться по щекам, она кивнула. Мягкие шаги, шуршание ткани, и большие сильные руки обнимают её, прижимают к груди, гладят. Он нежно поцеловал её в шмыгающий носик и сказал:       — Не хочу давить, но еще немного, и у меня сердце не выдержит. Могу я любить тебя?       — Я бы очень этого хотела, — она произнесла это полушепотом, покраснев и опустив лицо как можно ниже.       — Можно я надену тебе кольцо?       — Да…       И его, и её руки дрожали, так что получилось далеко не с первого раза. К тому же Татиан промахнулся с размером, и оно село только на большой палец правой руки.       — Я завтра обязательно поменяю.       — Жаль. Я бы хотела его оставить.       Татиан нежно поцеловал её в макушку:       — Как пожелаешь, любимая. Но на новое заработаю я сильно не скоро. Придется чуть-чуть потерпеть, хорошо?       — Я могу купить сама.       — Можешь. Но тогда я не заслужу права поцеловать тебя снова.       — А вы хотите?       — Издеваешься? Я по тебе с ума схожу.       Она помолчала немного и внезапно выдала:       — Я нашла курсы. Думаю, после них вполне получится нормально целоваться. И не только.       — Какие еще курсы? — опешил Татиан.       — Для женщин. Я раньше как-то не интересовалась этим вопросом, а расспрашивать в целом не особо есть кого, так что пока я не готова. Но скоро научусь. И поцелуям, и… остальному.       Бариста смотрел на неё стеклянными глазами, и она поспешила продолжить:       — Сейчас я совсем ничего не умею. Не хочу показаться бревном.       — Господь всемогущий…       Он мягко поцеловал её, обнял и погладил по голове:       — Так даже интереснее. Правда. Я хоть в чем-то смогу себя проявить.       — Но я не хочу перекладывать…       — И не надо. Но давай я сам попробую порадовать тебя? Так, как умею. Вдруг это я тут полено и меня на курсы надо? И вообще, незачем спешить. Всё будет так, как тебе спокойно и комфортно. Чего бы ты сейчас хотела?       Она собиралась ответить, но внезапно забурчавший желудок был быстрее. Татиан улыбнулся:       — Может, пора домой на ужин?       — А вы поедете со мной?       Она спросила это так наивно, что на секунду бариста даже растерялся, но быстро спохватился и снова нежно поцеловал в висок:       — Конечно, любимая. Если ты разрешишь.       Ужинали в крайней неловкости. Татиан и Богдана постоянно то смущались, то говорили одновременно и большую часть времени просто с красными ушами смотрели в свои тарелки. Даже Гунганиме под конец надоело их подкалывать, хотя на вопросе про кольцо на мамином пальце она добилась расколотой ножом тарелки от Татиана и внезапно пролитого Богданой сока. После ужина бариста собрался было домой, но любимая посмотрела на него настолько просительно, что пришлось резко передумать. Некоторым шоком для Татиана оказалось наличие в квартире нескольких ванных комнат, и, наскоро приняв душ, он был оставлен в просторном холле — ожидать, пока водные процедуры закончит хозяйка.       Богдана Ивановна появилась неожиданно, выпорхнув в коротком халатике, с распущенными и недосушенными волосами. Сам же бариста сидел, прикрывшись только полотенцем, и смотрел на неё совершенно пьяно, восторженно и восхищенно. Под его взглядом Богдана несколько смутилась и попыталась было халат одернуть, чуть не распахнув тем самым его на груди. Татиан начинал тихо паниковать.       — Прости, мое белье кто-то утащил в прачечную быстрее, чем я успел его забрать. Покажешь мне гостевой диван?       — А вы… не хотите поспать в моей комнате?       Бариста посмотрел на свое полотенце: у того определенно не получалось лежать ровно.       — Даня, я, конечно, очень сильный и волевой мальчик, но мы несколько рискуем. Не в плане, типа я тебя трону, а скорее в том смысле, что это, — он указал пальцем на полотенце, — вряд ли сильно изменится за ночь. Тебе не будет противно?       Она сглотнула.       — Я бы попробовала не только спать. Если противно не будет вам, конечно.       Полотенце немедленно подпрыгнуло, а Татиан смутился еще больше.       — По-моему, решение единогласное. Но сперва нужно найти хотя бы мою куртку.       Куртка оказалась нужна буквально на минуточку: бариста что-то забрал из карманов и вернул её качающей головой прачке. Пожилую женщину вовсе не смутил расхаживающий в одном полотенце мужчина, а вот за затертые рукава косухи тому еще несколько минут выговаривали вслед. Стараясь идти степенно, парочка дошла наконец до комнаты Богданы Ивановны, вошла туда и застыла в нервном молчании. Старавшийся проявлять заботу Татиан отвернулся и предложил Богдане, чтобы та меньше волновалась, раздеться и спрятаться под одеялом, пока он не смотрит. Так она и поступила. Закутавшись чтобы выглядывало только лицо, повернулась к нему и обомлела.       Татиан стоял перед ней, не смущаясь, совершенно голый, и Богдана почувствовала, как земля перестала вращаться. Куда там античным статуям и жалким Давидам с Аполлонами? Перед ней возвышался живой полубог, неповторимый идеал, прекрасный до последней клеточки. Точеные мышцы, идеальные пропорции, красивая грудь, зовущий пресс, та самая тонкая дорожка из черных волос… Дыхание перехватило, и Богдана на автомате поплотнее закуталась: рядом с таким совершенством обычное тело ватрушечки казалось чуть ли не святотатством. Она ходила в зал, но скорее для поддержания сил и формы, и сейчас всё в себе, каждая мелочь, вопило ей о своем несовершенстве.       Он подошел и сел рядом. Красивые пальцы нежно взяли за подбородок и подняли выше, почти погладив:       — Ты знаешь, как тебе нравится?       Она зарделась еще больше и отрицательно замотала головой.       — А что-то представляла? Сможешь со мной поделиться?       Кивков было несколько. Мол, представляла, точно, будь спокоен. И нет, не смогу произнести это вслух. Он улыбнулся, всё так же, не смущаясь, а потом крепко обнял и зашептал на ухо:       — А вот я часто представлял, как ты меня кусаешь и царапаешь спину. И как засосы оставляешь. Я бы очень хотел чего-нибудь из этого. В качестве символа, знака, мол, я — твой. А тебе бы такого хотелось?       Коснуться идеального тела было сложно, но две руки-тростинки потянулись из одеяла и нежно обвили шею. Потом Богдана начала её целовать, одно и то же место, снова и снова, глядя, как постепенно багрянеет белоснежная кожа любимого, и чувствуя, как бьется жилка под её губами.       — Больно? — с тревогой спросила она, покосившись на темно-фиолетовое пятно.       — Сладко и приятно, — ответил Татиан, взяв её пальцы в свои и страстно целуя. — Со мной можно пожестче, но это если хочется.       Он улыбнулся, очень нежно, так же нежно поцеловал и ойкнул — Богдана чуть прикусила его губу. Облизнулся:       — И так тоже. Мне нравится. Попробуем узнать, что нравится тебе?       Кивок стал менее смущенным. Очередной поцелуй, еще горячее, пальцы в его волосах, тихий смех:       — Нет, ну это нечестно. Так я сильнее завожусь. А главное блюдо по плану предназначается тебе.       Недоуменный взгляд был ему ответом. Он улыбнулся шире и указал чуть ниже пояса:       — Я давно уже в полной боевой готовности, несмотря на то, что ты всё еще прячешься под одеялом. Не хотелось бы в первую же ночь прослыть скорострелом…       Она потянула было к нему руку, но Татиан её перехватил:       — Даня, я правда на пределе, — и, положив руку на засос, добавил: — И уже счастлив. Пора заняться тобой. Только сначала послушай меня немного, хорошо?       На него смотрели завороженно и выжидательно. В любимую хотелось немедленно впиться, повалить на кровать, обладать ей полностью, сжимая в объятьях хрупкое тело, и вместо этого вести себя как хороший и разумный мальчик оказалось в разы сложнее, чем бариста думал поначалу. Но для неё всё впервые, а значит, ответственность целиком на нем.       — У меня есть медкнижка и нет никаких заболеваний. Это важно. У тебя нет аллергии на латекс? Мы можем использовать презервативы?       Она помолчала немного, посмотрела смущенно на него, потом куда-то вниз и тихо выдала:       — Аллергии нет… но я не хочу с презервативом.       Татиан окаменел и на какое-то время замолчал, борясь с очередным желанием послать всё к черту и наброситься. Дрожащими руками погладил её щеку и заглянул в глаза.       — Даня, это тоже слишком меня заводит, прости. Я стараюсь мыслить трезво. Ты не боишься деток?       — Я бы хотела от вас ребенка.       Бариста с трудом сглотнул, крепко её обнял и поцеловал в макушку.       — Я тоже хочу с тобой детей. Очень. Блин, это всё… как-то слишком сексуально. Какая же ты крышесносная, — он осторожно протянул дрожащую руку и мягко, ласково приоткрыл одеяльце, обнажая её плечо.       Она покорно повернулась к нему, и Татиан начал медленно целовать её шею. Постепенно пальцы Богданы всё больше разжимались, а сама она подавалась вперед, навстречу любимому, пока в итоге одеяло не сползло вовсе, обнажив тело и передав его в руки Татиана.       Её любили. Нежно, заботливо, но страстно, и эта страсть постепенно замещала стеснительность в самой Богдане. Любимый действовал опьяняюще, словно лишая воли, заставляя желать только одного — больше. Больше поцелуев, больше ласки, больше его. Он изучал её тело, но каждое прикосновение Татиана разжигало в Богдане вполне определенные мысли. В какой-то момент она жарко зашептала:       — Я хочу… внутри.       Он остановился, не без труда оторвавшись от её груди:       — Даня, скорее всего, тебе не понравится. И дело не только в моих навыках: в первый раз всегда больно, а ты у меня еще и такая крошечная. Может, лучше…       — Хочу, — она почти молила, глядя ему прямо в душу. — Очень хочу.       Татиан сдался. Черные глаза жадно смотрели на неё, обожая, и было видно, скольких усилий стоит ему сдерживаться рядом с любимой женщиной.       — Тогда послушай внимательно, хорошо? Я использую смазку и постараюсь всё делать медленно и аккуратно. Но малейшая боль — сразу сигналь, и я перестану, договорились?       Кивок. Холодное и мокрое прикосновение пальцев, но осторожные нежные движения быстро заставили позабыть о дискомфорте. Вскоре даже стало приятно, и она приободрилась. Но вот он убрал пальцы и попытался войти сам. Медленно, осторожно, но всё-таки причиняя боль: слишком большой для первого раза. Богдана сжала его руку, а свою закусила, чтобы не застонать. Он тут же замер и внимательно на неё посмотрел:       — Мне остановиться?       Отрицательно помотала головой. Татиан наклонился и зашептал в самое ушко, с жаром и любовью:       — Нам некуда спешить. Я ведь создан делать тебе приятно…       — Я хочу! — не выдержав, почти закричала она. — Хочу, чтобы было до конца. Хочу, чтобы ты в меня…       Богдана ухнула — внутри он внезапно стал больше.       — Прости. Это правда слишком сексуально, я реагирую помимо воли, — полупростонал-полупрорычал Татиан, сжимая её руку и вновь начиная медленно двигаться.       А потом он вошел до конца и, постепенно ускоряясь, наполнил стонами и её, и всю комнату. Богдана выгибалась, не желая его выпускать, расцарапывала спину и кусала плечи. В какой-то момент с опаской взглянула на Татиана и ахнула: её неприступный красавец явно еле сдерживался. Выражение лица было такое страстное, такой желающий взгляд, что ей и присниться не могло. Он был юн, влюблен и счастлив. Капли пота текли по лицу, по изящным ключицам, по точеным мышцам. Волосы тоже намокли, и Татиан безумно походил на молодого бога, спустившегося порезвиться к смертным. Она притянула его, страстно поцеловала, вновь впилась ногтями в широкую спину и позволила себе наконец поверить в счастье. В какой-то момент юноша содрогнулся весь, замер в экстазе, и от такого вдруг восхитительно стало и ей самой. Но Татиан не согласился на этом закончить и продолжил целовать её, пока его руки делали остальное. Наслаждение постепенно нарастало. Бариста не останавливался, ласкал снова и снова, пока после особо сильной и яркой волны истомы, словно натянувшей всё тело, Богдана не застонала и не обмякла окончательно.       Татиан еще раз поцеловал любимую, лег рядом, глядя в глаза, а потом вдруг вытянул руку и положил её голову на свое плечо.       — Ты восхитительная.       — Я не…       — Восхитительная. Я люблю тебя. Больше жизни люблю. И буду каждый день умолять стать моей женой.       — Не получится.       Богдана сказала это так просто и категорично, что бариста опешил. С испугом переспросил:       — Я всё-таки накосячил?..       — Нет. Не получится умолять каждый день. Я согласна.       Он крепко обнял её, прижал к сердцу, и она увидела, как на прекрасных черных глазах навернулись очаровательные слезинки. Шмыгнул носом, вызвав лишь умиление. Зашептал, быстро, словно боясь, будто остановись он — не сможет договорить:       — Ты, наверное, с дочкой одна намучилась в свое время, но я… — он покраснел, очаровательно запунцовел, и сердце Богданы вновь запело. Она не заслужила такого счастья. — Я не знаю, как солидные люди это просят, ты уж извини… но я вправду очень хочу, чтобы у нас был ребенок.       Она обомлела, а он, явно расценив это неправильно, поспешил пояснить:       — Ты не подумай, Гунганима девка путная, но для меня она скорее сестренка мелкая, чем дочь. Я бы хотел совсем малыша, нашего, понимаешь? Если тебе очень страшно рожать, то можно и из приюта…       — Не страшно. С тобой не страшно. Ты же будешь рядом?       — Я буду с тобой каждую минуту своей жизни.       Они снова поцеловались. А потом Богдана мирно заснула на его плече, а он гладил её по голове и изредка целовал в макушку, баюкая, словно маленькую. Именно так, как ей когда-то и мечталось.       Через полгода они поженились, а через два — стали родителями очаровательных близняшек. О том, что умерли в один день, врать не буду — оба живут до сих пор, душа в душу, счастливые, влюбленные и лишь наполовину Мозгоклюевы, а на вторую — Криворучко.