Черный кофе vs черный зонт

      Вечером Богдана Ивановна в приподнятом настроении закончила работу и собралась было направиться домой, но не успела сесть в машину, как на выходе из здания её окликнули. Тортик стоял у дверей их офиса, вертя в руках шлем и явно нервничая. Предложил прогуляться. Богдана смутилась и согласилась, отпустив Марту и пообещав добраться на такси.       Когда они остались вдвоем, воцарилась напряженная тишина. Бариста рукой указал в противоположную улице сторону, и парочка двинулась туда, глядя исключительно под ноги и стараясь не поднимать глаз друг на друга. В гнетущем молчании достигли набережной и пошли вдоль реки. Давно стемнело, светили фонари и многочисленные развешанные на деревьях гирлянды, а Богдана начала украдкой нет-нет да и поглядывать на своего компаньона. В какой-то момент загляделась настолько, что не заметила камень и запнулась. Её моментально подхватили, не дав упасть, и дальнейший путь пара продолжила так же в молчании, но уже держась за руки. Двигались неспешно, и со стороны их прогулка вполне сошла бы за свидание, если бы не крайне напряженные лица обоих.       Богдана волновалась. Всё-таки полезла не в свое дело, не счел ли он её поступок попыткой себя купить или чрезмерной наглостью со стороны старой клячи? О чем думает? Неужели догадался о её чувствах? Но при этом покорно шла вперед. Главное — с ним.       В какой-то момент они уткнулись в длинный забор, отгораживающий часть пристани от пешеходной дорожки. Тортик повел вдоль него, по каким-то одному ему ведомым приметам нашел ничем не закрепленную панель, внешне никак не отличавшуюся от прочих, отогнул её и пропустил Богдану вперед. Приложив палец к губам, потянул за собой по высокой траве и вывел вновь к реке, на пятачок под мостом, закрытый со всех сторон от чужих глаз. Под звуки мерно плещущихся волн постелил свою куртку и усадил на неё Богдану, сам же просто плюхнулся на траву рядом. Поймав любопытный взгляд, пояснил:       — Я сюда раньше часто приходил. Нас всё-таки пять пацанов да мамка-сектантка, жрать дома было нечего. Когда совсем голодуха нападала, шел сюда и плавал до посинения. Денег постоянно не хватало, так что плавал много. Потом стало получше — на работу устроился, все дела, даже бассейн могу себе позволить. Теперь прихожу только подумать.       Так вот откуда эти сильные плечи и идеальное тело. Сколько же в его жизни скопилось проблем, от которых хотелось уплыть?..       — Понимаю, — внезапно даже для себя ответила Богдана. — У меня было что-то похожее. Когда Гунганима появилась, я училась на четвертом курсе. Жила в общежитии на стипендию, а с ребенком даже подрабатывать больше не могла. Только и оставалось, что учиться. И чем тяжелее было, тем больше я читала и занималась, пытаясь хоть ненадолго мыслями вырваться из той ямы, в которую засасывало.       — Ты крутая. Всё сама.       — Выбора не было. Одна я бы, наверное, давно сдалась. Но девочка-то не виновата, что кроме меня у неё больше никого, и я очень старалась. Гунганима мое солнышко, самое настоящее.       — А зонт?       — Ммм?       — Ну, я заметил, что ты его вообще всё время с собой носишь. От мужа остался?       — О боже, нет. Это мой первый приз, еще в школе выиграла. Точнее, более дорогая реплика, тот-то зонт давно уже сломался. Для меня он как амулет на удачу, который всегда с собой.       — Да уж. Ты с ним того и гляди пырнешь кого-нибудь. Опасная девчонка.       Он ухмыльнулся и замолчал. Молчала и она, чувствуя, как от внезапного «девчонка» краснеют уши. Оба смотрели на мерно накатывающие волны, и Тортик снова заговорил первым.       — Получается, ты купила наше кафе?       Богдана Ивановна занервничала.       — Ну, справедливости ради надо сказать, не только его, а всю сеть.       — Но… зачем?       — Иногда мне свойственно желание снять стресс легким шопингом. Не слышали о таком?       Он помолчал немного, потом вздохнул и, зажмурившись, тихо-тихо сказал:       — Татиан.       — Что?       — Меня так зовут, Татиан. Мама была шибко верующая, и у нас у всех имена каких-то не особо популярных христиан: Татиан, Иринарх, Агафангел, Елпилифор, Ювеналий. Меня в детстве задразнили Таней, поэтому обычно я никому свое имя не называю. Только близким. Самым-самым.       — И много таких?       — Кроме братьев пока только вы.       Это внезапное «вы» из уст наглеца было слишком сладко, почти чарующе, и в голове тут же заиграла картинка: он стоит перед ней на коленях, в одних штанах, целует ноги и повторяет: «Вы… Вы… Вы…» Богдана Ивановна постаралась взять себя в руки. Ей тут душу изливают, а она опять о пошлостях. Бариста продолжал:       — А фамилия и того глупее. Ты смеяться будешь.       — Ну почему же?       — Потому что я Криворучко. Татиан Криворучко.       Богдана улыбнулась.       — У меня фамилия хуже.       — Так не бывает.       — Бывает-бывает. Мозгоклюева.       Красавец громко рассмеялся, но тут же осекся:       — Извини. Просто тебе подходит. Реально.       — Вы не первый, кто это говорит.       Вновь повисло молчание. Плескались волны, светила луна, а они сидели под мостом, рядышком, и Богдана улыбалась. Любимый назвал ей свое имя и рассказал такие милые подробности. Каким-то магическим образом она оказалась в ближнем круге дорогого ей человека, просто сделав то, что сочла правильным. Это было замечательно.       Татиан — теперь, зная его имя, называть бариста Тортиком она категорически не могла — внезапно застонал и лег на траву, положив под голову руки.       — М-да, раз ты теперь мой босс, всё стало еще сложнее…       — Почему же? Я не собираюсь вмешиваться в дела, буду просто приходить пить кофе, как раньше.       — Потому что я тебя поцеловать хочу. А это вроде бы запрещено на работе?       Она оторопела.       — В смысле «поцеловать»?       — В прямом.       Внутри что-то оборвалось. Богдана Ивановна очень постаралась проявить благоразумие из опасения понять неверно: современная молодежь в разы проще относится ко многим вещам. Скорее всего, юноша ничего такого не имел в виду.       — Всё в порядке. Я сама решила помочь, ты ничего мне не должен.       — Дело не в долге. Мне и раньше хотелось, но я отмахивался: хочется — перехочется. А сегодня, когда на меня орали, понял: даже точно зная, чем грозит помощь тебе, поступил бы так же. Ты очень хорошенькая и буквально крышу мне сносишь. Вспомни кофе. Мы с братьями всегда косячим, когда нас что-то бесит. Меня работа бесила вне всякой меры. А потом появилась ты, и всё стало… лучше. И кофе тоже изменился. Не знаю, заметила ли ты.       — Заметила…       Он резко сел и заглянул ей в глаза. Богдану переполнило странное чувство, словно вокруг сбывалась сказка, а она впервые в жизни была в ней счастливой принцессой, а не злобной колдуньей. Он накрыл её руку своей, и она не отдернула, только смутилась. Лицо Татиана опасно приблизилось, потом он закрыл глаза и подался вперед. Она замерла, не веря. Вот их губы соприкоснулись, и она тоже закрыла глаза, не зная, что делать дальше. Приятным было уже само касание, ей хватило бы и его, но сильные руки приподняли голову, а чуть шершавый язык явно попытался разжать зубы. Она подчинилась, не до конца понимая, чего от неё ждут: во снах получалось само. Богдана сидела сейчас рядом с любимым, полностью открывшаяся, без привычной брони, и с каждым неловким движением, с каждым судорожным вздохом всё больше обнажала свою душу.       Поцелуй закончился. Она, совершенно опьяненная, счастливая, открыла глаза и внезапно увидела странное, задумчивое выражение на лице бариста. Помолчав немного, он недоуменно выдал:       — Не ожидал, что ты так плохо целуешься.       С громким лязгом забрало опустилось назад, а пальцы Богданы сжались вокруг зонта. Залепив Татиану пощечину, она вскочила и, кипя от ярости и обиды, бросилась прочь.       Весь путь до дома бариста пытался понять, что теперь делать. Поцелуй явно свидетельствовал: шансы у него есть. Точнее, были — он потер всё еще красный отпечаток пощечины. Это ж надо такое ляпнуть, господи, самому противно. Да, конечно, странно, когда взрослая женщина целуется хуже младшеклассницы, но мало ли как в жизни бывает? Может, она из вежливости притворялась, чтобы он, молодой олух, себя профи ощущал? Чтобы не комплексовал еще больше? Чего ж он так растерялся-то, не почувствовал момент? Не впервые же с девушкой, так почему сердце аж в ушах стучало и думать вообще не получалось? Надо было срочно спасать ситуацию: лишиться своей Тучки после первого же поцелуя Татиан отказывался категорически. Как минимум стоило извиниться. В ноги упасть, но вымолить прощение. Черт уж с ними, с отношениями — явно не для него цветочек цвел, нечего губу раскатывать, но уговорить хотя бы изредка в кофейню заглядывать необходимо. Он же без неё загнется как пить дать. Без этих хмурых бровок на сосредоточенном курносом личике, без этих цепких болотных глаз…       А если пощечина была из-за того, что он не признался? Он ведь просто поцеловаться попросил. Ой дурак, дурак. Такие дамы наверняка и с мужиками спят спокойно, без чувств, по зову тела, так сказать. Он попросил — она и поцеловала.       А вдруг на признание вообще пошлет лесом?       Ну и пусть пошлет. Всяко будет лучше, чем всю оставшуюся жизнь мучиться сомнениями, правильно ли он поступил.       Дома за ужином Татиан отстраненно смотрел, как братья радостно едят, и лишь вполуха слушал их привычные перепалки, обдумывая свой план. Богдана Ивановна дама ответственная, хоть и выглядит почти девчонкой. Солидная. Властная. Яростная. Как к такой подступиться? Она даже если и любит, вряд ли сядет послушно рядышком. Надо жизнь к ногам положить, минимум. И то не факт, что зонтом не отмутузит. Нужен был не просто способ признаться, а такой, чтоб поняла…       Без помощи не обойтись. Вряд ли его легко пустят в башню к прекрасной принцессе, она же по совместительству взбешенная им колдунья, и пришла пора искать себе волшебного помощника. Какого-нибудь молодого музыканта, к примеру, пост-дабстепера, с неприметным именем Гунганима. А что, дочь наверняка подскажет путь к сердцу матери…       Татиан пощелкал языком и обратился к сидящему справа брату:       — Слышь, Агафья, ты ж вроде электроникой интересуешься?       Тот закатил глаза.       — Танька, ты заколебал, вот честно. Сколько раз объяснять, что это направление музыки, а не компы? Не знаю я, чё у тебя с ноутом, и знать не хочу.       — Да понял я, понял. Вопрос как раз про музыку. Про некую Гунганиму слыхал?       Агафангел аж присвистнул.       — Я-то, положим, да, но ты-то откуда?!       — Дело к ней есть, важное. Подскажешь, как найти?       — Не вопрос. Она, мягко говоря, из тех девчонок, которых не найти гораздо сложнее…       Иринарх гоготнул:       — Чё, Танька, бабу себе, что ли, присмотрел наконец?       — Можно и так сказать. Ты, Ирина, кстати, всё еще с тем странным чуваком водишься, который тачки подержанные толкает?       — Вот не твое дело, да?       — Его телефончик мне бы тоже не помешал.       Братья настороженно переглянулись. Ювеналий подозрительно уточнил:       — Тань, ты, случаем, не из страны валить собрался?       — Нет. Жениться.       Спокойно евший всё это время Елпилифор вежливо кашлянул в кулак и как бы невзначай произнес:       — Если что, один мой знакомый санитаром в дурке работает. Ну так, мало ли. Судя по направлению нашей дискуссии, его телефончик тоже вполне может пригодиться.       Татиан ожидал иного. Ну то есть какой может быть дочь крутой бизнесвумен, выкающей, даже когда её тащат под мост целоваться? Наверняка солидной и собранной, к тому же, наверное, в очечках. Поэтому, когда Агафангел привел к нему сомнительной наружности дылду-азиатку с асимметричной цветной стрижкой и в вырвиглазных шмотках, решил поначалу, что над ним прикалываются. Однако девушка смерила его крайне знакомым взглядом, и семейное родство пришлось признать. Младшего она милостиво пустила за свою вертушку, тот и ускакал, оставив пару наедине и явно начисто забыв о существовании старшего брата.       Девчонка выгнула бровь — опять слишком знакомо, очень по-тучковски:       — Дай угадаю, это из-за тебя мамка всю ночь проревела?       Хорошее начало знакомства, ничего не скажешь.       — Я крупно скозлил и хочу извиниться. Пришел просить твоей помощи.       Его снова смерили оценивающим взглядом, внимательно заглянули в глаза и зачем-то пощупали бицепс:       — Мужик ты, конечно, симпатичный, но уж больно накачанный на мой вкус. И чего только ей крышу снесло?..       — Поможешь?       Она пожала плечами:       — Ну не послала же сразу? Хотя бы послушаю, что затеял. Но, будем честными, знай я, как всё исправить, давно бы это сделала сама. Мамка ж навзрыд плачет. Тут и каменный не выдержит.       Татиан задумался. Вообще-то он надеялся на её идеи, поскольку лезшее в собственную голову казалось детским и наивным. Особых мыслей не было, и он ляпнул первое попавшееся:       — Не мне, конечно, возникать, но… Гунганима?       — Угу. Единственное папкино наследство кроме внешности.       Кстати, а ведь это зацепка.       — А какой он вообще был, твой отец?       — Черт его знает, он срулил почти сразу, как я родилась.       — И мать тебе о нем не рассказывала?       — Да она и сама, говорит, видела его только мельком.       Да уж, бурная, видать, была у Тучки молодость.       — Ладно, а у любовников Богданы Ивановны есть что-то общее?       На него посмотрели как на идиота.       — Так мамка тебя одного из мужиков и терпит, считай.       Пришла пора Татиана удивляться:       — Брешешь. Чтоб у такой видной бабы и любовников не было? Ни в жизнь не поверю. Она ж и богатая, и красивая.       — Так-то оно так. Да вот из-за моей родной мамки её от вашего брата воротит что капец.       В голове бариста внезапно возник диссонанс.       — Стопэ. В смысле «из-за родной»?       — В прямом. По факту-то она мне вроде как тетя, но взяла под опеку еще в младенчестве, потому и зову мамой.       Вопросов становилось больше.       — Постой-постой-постой. То есть она замужем никогда не была, что ли?       — Да какое замужем! Она и за ручку-то ни с кем не держалась.       Татиан уставился в стену. Вот тебе и зрелая женщина. Вот тебе и объяснение неумелому поцелую. Вот тебе и великовозрастный идиот, почем зря ранивший доверившуюся ему Тучку. Девочка же продолжала, совершенно не замечая состояния собеседника:       — Собственно, папка, меня заделав, надеялся через брак прописку получить, да только вскрылось, что прописываться некуда, и он смотался. А мама — ну которая родная — боялась об этом тете, в смысле Богдане, сказать, потому что та была против их отношений. В итоге прятала беременность и пыталась сама проблемы решить. Не получилось. Загремела в больницу, да еще и бригада не очень удачная попалась… В общем, маме — ну то есть Богдане — в итоге так и сказали: вот сестра, хороните, вот её ребенок — как отец отказ напишете или возьмете под опеку? Она, говорит, тогда все глаза выплакала. Мол, не защитила сестру. Ну а меня оставила и пообещала охранять от всяких козлов и уродов — в смысле от вас, мужиков. Не сказать чтоб это прям сложно было — в её фирме мужчин чуть ли не меньше, чем инвалидов, да и обучение у меня домашнее. Собственно, ты вообще на моей памяти единственный самец, о котором она говорила вне контекста «глаза б мои не видели». Ты на ней женишься?       Бариста тяжело вздохнул.       — Ты сейчас серьезно? Пацан без денег на владычице автопрома? По-моему, мне ничего не светит. Вокруг неё таких вьется тысяча.       Гунганима пожала плечами:       — Обычная мамкина реакция, если её кто обидел, — влупить противнику по метафорическим яйцам и сжечь к чертям его метафорический дом. Ты вполне себе живенько выглядишь, а вот она за завтраком сидела с красными глазами и явно была где-то не с нами. Если это не любовь, то я сдаюсь.       Татиан задумчиво протянул:       — И ты реально готова видеть меня в качестве отца?       Девочка закатила глаза:       — Ой, ну, можно подумать, батя-стриптизер хуже отсутствия бати в принципе. Как-нибудь перетерплю двойное количество подарков на праздники.       — Я не стриптизер.       Знакомый оценивающий изгиб брови был ему ответом:       — Я бы не спешила с выводами: мамку ты еще не вернул.       Разговор с Гунганимой и вправду помог. Теперь, зная, что его Тучка вовсе не пресытившаяся удовольствиями дама, а робкая милашка, как ему и казалось, Татиан решился пойти ва-банк. Богдана стоила того, чтобы бороться. В том числе и со своими страхами.       Когда он добрался до Старбакса, там, несмотря на чужую смену, разливался привычный щебет, а за барной стойкой гордо высился Антон. Всё-таки вкусным кофе можно добиться если не женской благосклонности, то хотя бы вежливой терпимости. Однако стоило Татиану войти в двери, как девицы словно по команде замерли и выжидательно уставились на своего кумира. Тот вдохнул и внезапно с ними заговорил:       — Дамы, позавчера я очень крупно накосячил. Обидел Тучку после всего, что она для нас сделала. Мне очень нужно с ней поговорить, а для этого нужна ваша помощь. Я могу на вас рассчитывать?       Единодушный гвалт стал ему ответом, а десятки сотовых взмыли из сумочек — вызванивать своих товарок.