Черемуха белая переболит в груди

      В лаборатории В-454, расположенной на закрытой части территории сраного Шани-Асвейга, который Даби небезосновательно ненавидит всей душой, – проклятое место, где по обыкновению происходят все тридцать три несчастья единовременно, – Гончие должны забрать папку с секретными материалами и как можно быстрее доставить ее во Второй Северный Штаб в Каяри'Мэх. Семьдесят третьи недовольны – им подавай кровавую резню и безжалостную бойню, а миссии по доставке им совершенно неинтересны, но приказ есть приказ, и выбрать им, вообще-то, не приходится.       Сквозь знаменитые злоебучие болота Каруры отряд пробирается с трудом, потому что они как никогда близки к цели, а Курогири экономит силы для будущих возможных телепортаций, поэтому по щелчку пальцев прыгнуть к В-454 не выходит, как бы этого ни хотелось. Крепкие и тяжелые, увешанные оружием мужчины прикладывают все усилия, чтобы не потонуть в трясине, ругаются грязно, но тихо – кто знает, с какой стороны в следующий раз на них могут напасть. Хорошо лишь легковесной Тоге – она прыгает с кочки на кочку с таким видом, будто всю жизнь только и занималась этим делом, – и тощей, как палка, Тэнгу – девушка ступает по-кошачьи плавно и мягко, безошибочно вычисляя, где будет наилучшее место для следующего шага, а там, где ее интуиция дает сбой, выручает Падение в тень, и Анга возникает уже на следующей кочке целая и невредимая.       Черные волосы, собранные в низкую гульку у основания шеи, чуть покачиваются в такт ее движениям, и время от времени в пучке неожиданно виднеются ярко-синие участки – внутренняя часть прядей почему-то выкрашена в этот цвет. Выглядит необычно, но Тойя с непонятным удивлением признает, что выглядит неплохо – если бы Анга распустила свою прическу, то контуры ее шеи и лица изнутри высвечивались бы необычайной голубизной. Задумываясь об этом, он едва не ухает в трясину, но его успевает поймать за локоть Мустард, за что получает в ответ короткий взгляд, полной благодарности.       При таком раскладе лишние мысли из головы выметает со скоростью света, и Даби концентрируется на предстоящем задании.       По выходу из болот Каруры их, разумеется, встречают – раздраженные, взбешенные Гончие убивают вмешавшихся с особой жестокостью, потому что они, и так не привыкшие любезничать, сейчас больше походят на разбуженных по чьей-то неосторожности монстров, нежели на пусть ненормальных, но людей. Разноцветные глаза скользят по скалящимся и упивающимся кровью врагов спокойно и с капелькой недоумения, но, кажется, Тэнгу приходит к какому-то необходимому для себя выводу, потому что ее плечи слегка расслабляются, и она без зазрения совести простреливает притворявшемуся мертвым противнику башку прямо между глаз.       На территории В-454 привычно тихо. Гиран, глава лаборатории, вручает Даби увесистую папку и наудачу шлет его нахуй. Даби по-дружески показывает ему фак, и они одновременно расплываются в дьявольских усмешках. Передохнуть им никто не дает, Гончих выкидывают за пределы В-454 с запредельной легкостью, и Твайс с Тогой возмущенно орут в спину уходящего Гирана, что тот конченый мудак. Даби с ними, в принципе, согласен – они пробирались сквозь блядское болото-убийцу как черти, жаждущие засунуть свои трезубцы в чью-то жопу, а что в итоге? Никакой благодарности, даже миллипиздрической!       Курогири, как и запланировано, перекидывает Гончих сначала на Амадейскую пустошь, потом – к подножью горы Фай-Лаи-Тэн, затем – к границе леса Юцин, а в конце – на перевалочный пункт близ Эр'Яранской реки.       Будущий лагерь встречает их очевидно недобро – вражеские солдаты щерятся оружием, ловушками и причудами, и семьдесят третьи, Даби готов поспорить, что на их лицах расплываются одинаковые угрожающие улыбки.       Не на тех напали, думает он, когда обрушивает огромный столп синего пламени на головы трех солдат, рискнувших напасть на него скопом. Позади, помимо звуков стрельбы и ора врагов, слышен демонический хохот развлекающейся на полную катушку Тоги, вопли ругающегося со своими дублями Твайса, зловещее хихиканье Спиннера, довольные комментарии наслаждающегося процессом Мистера Компресса, сухое щелканье порталов Курогири. Он мог бы отдать Мустарду приказ усыпить всех газом, но это бы разозлило его подчиненных и не дало бы им сбросить напряжение, вызванное отсутствием адреналина, а тут такой, черт его дери, подарок сам пришел к ним в руки – ну кто такой Даби, чтобы запрещать своим психам развлекаться?       Слышится чей-то отчаянный крик, такой душераздирающий, такой оглушительный, что Даби, проламывая чей-то череп прикладом, с интересом оборачивается. На его глазах пришпиленный к стволу дерева двумя подозрительно знакомыми кинжалами солдат трепыхается, как бабочка, еще на насаженная на иголку, но знающая, что скоро таковой будет, и с ужасом смотрит на подступающую к нему Тэнгу.       Хорошо, теперь-то, когда на его глазах, игнорируя весь мир вокруг, Анга принимается кромсать чужое лицо ржавым гвоздем, он понимает, почему она подходит Гончим – такая же ебнутая, как и все остальные в 73-ем отряде. Мужчина не кричит – он воет, переходя на скулеж, когда Анга, вдоволь изуродовав его лицо, безжалостно загоняет ему еще один кинжал сначала в бедро, потом в шею, но так, чтобы человек мог еще хрипеть и дергаться, а потом, внимательно и ненавидяще вглядываясь в чужое лицо, – прямо под ребра, в сердце.       Тэнгу оборачивается и, словно чувствуя на себе чужой взгляд, безошибочно и немигающе смотрит на Тодороки в ответ. Ее маска сдернута с лица, челка встрепана и вымазана в чужой крови, и Анга небрежно вытирает красные разводы на своем лице тыльной стороной ладони, затянутой в черную перчатку, а после проводит запястьем по лбу, и ее челка, смешиваясь с вязкой жидкостью, окончательно превращается в невразумительное нечто. Бугристые шрамы наливаются краснотой, а черные полосы вгрызаются в них с особым остервенением, делая тени на изуродованной половине лица глубже и жестче.       Ее рот искажен в демоническом оскале так, что видны чуть более длинные, чем у обычных людей, клыки и влажный язык, скользящий между ровных зубов. Анга щурится, и контраст между яркостью ее левого глаза и бесконечной чернотой правого заставляет мурашки пробежаться по спине Даби, а уж когда она без единой задней мысли облизывается, широко проводя языком по нижней губе, так и вовсе скрутиться в паху томной негой.       Ах ты ж блять, думает Даби, когда ощущает в штанах подозрительное шевеление. Тэнгу моргает, и пелена безумия пропадает с ее глаз, и лицо искажается испугом и трогательным отчаянием, когда она зарывается носом в воротник и опускает взгляд, разворачивается всем корпусом и принимается осматриваться, чтобы найти свою потерянную маску где-то среди истерзанных трупов. Даби, заметив разорванную тряпицу в двух метрах от себя, прицельно стреляет в нее искрой пламени, и клочок ткани вспыхивает веселым огнем.       Пока Гончие мародерствуют, Тойя старается убедить себя, что последняя вещь, которую он сделает в своей жизни, – это трахнет подчиненную, готовую во имя собственной безопасности перегрызть кому-то глотку. Хотя, может быть, все ее попытки отдалиться от людей – это желание их, так сказать, защитить, потому что Анга тоже такая же поехавшая, как и Тога, как и Мускул, как и Мустард, как и Твайс, которым срывает крышу от убийств, но она пытается с этим желанием бороться, в отличие от них?       Может быть, она ненавидит, когда ее трогают, потому что в ней пробуждается жажда крови, и она превращается в машину для убийств? Поэтому она сторонится любой близости, потому что не хочет кого-то задеть? И сейчас, осознав, что все вокруг нее абсолютно такие же, она сможет стать раскрепощеннее?       От Эр'Яранской реки они уходят порталом, в этот раз Курогири хватает лишь на два перемещения, но и этого достаточно – телепорт выкидывает их неподалеку от озера Мельстром, и это вызывает у отряда радостные возгласы, потому что отмыться от крови и пота было бы неплохо. Лагерь расставляют наспех, потому что все в предвкушении после недельной невозможности принять хотя бы подобие душа; на дежурство отправляются Тога и Твайс – Даби очень надеется, что они все же будут патрулировать, а не трахаться, но даже верится в это с трудом, – Курогири, Тэнгу и Мистер Компресс готовят ужин, а Мускул с Мустардом, закончившие обустраивать ночлег, первые отправляются плескаться в воде – один дежурит, другой моется.       Анга кидает беспокойные взгляды в сторону реки, и Тодороки догадывается, о чем она думает: наверняка хочет тоже окунуться, но не желает обнажаться перед остальными. Он зовет Ангу к себе, и она робко приземляется в полуметре от него, не смея поднять взгляд.       – Ты хочешь помыться? – спрашивает Тойя прямо.       – Хочу, – произносит Тэнгу почти неслышно и вжимает голову в плечи, пряча лицо в воротнике униформы, и только сейчас Даби понимает, что подчиненная намеренно села к нему левой частью тела, чтобы ему было не видно ее уродство, – но… не…       – Окей, – выдыхает Тойя сигаретный дым, наблюдая за тем, как сизый клубок тумана устремляется вверх, а после припечатывает: – Значит, пойдешь со мной.       – Но!.. – вскидывается всем телом Анга и смотрит на него почти возмущенно, а потом, осознав свою ошибку, тут же тупит взгляд, обнимая себя руками.       – Можешь пойти с Тогой, и тогда твою шею и запястья придется перебинтовывать – она обожает в них вгрызаться, – предлагает девушке Тойя. – Или с Твайсом – тогда почувствуешь себя героиней мема про белую бабу на диване и пять негров, только негров будет в десять раз больше. Или со Спиннером – он обожает плавать под водой и топить людей, когда они того не ожидают. Или…       – Хватит, – мяукает сипло Тэнгу и вжимается в ствол дерева с такой силой, что хочется в нем раствориться. – Я поняла.       – Я постараюсь не смотреть, но гарантировать ничего не смогу, – сомнительным образом обнадеживает ее Тойя, и Анга коротко и нервно кивает. – После всех пойдем. Свободна.       Они действительно идут самыми последними – остальные Гончие уходят в одной паре и одной тройке и успевают помыться до них, а теперь провожают Даби и Тэнгу залихватским свистом, пошлыми шутками и сальными улыбочками, от которых Анга, идущая чуть впереди, ежится и втягивает голову в плечи. Тойя показывает подчиненным средний палец, но это только еще больше их раззадоривает, и кто-то дурниной орет «что лучше, бегать или лососать тунца, Тойя?», а посему оказывается в голос послан нахуй.       Бережок небольшой и каменистый, и камыши там огромной высоты – самое то, чтобы по-быстрому вымыться, не выдавая особо свое месторасположение и не наслаждаясь особо сильно процедурой. Тойя по-джентельменски уступает девушке право искупаться первой, и Анга, то и дело оглядываясь, чтобы удостовериться в том, что он не подглядывает, боязливо, но четко и уверенно раздевается – глупышка, за годы службы Даби научился подсматривать так, чтобы никто и не замечал, что он это делает, иначе какой бы из него был командир со столь специфичными подчиненными без столь специфичных навыков?       Слышится тихий всплеск, и Тойя, профессионально делая вид, что пялится куда-то вверх и немного вбок, вскользь, так, чтобы не выдать себя, смотрит прямо в спину заходящей в воду Анге, лениво прощупывая себя на предмет новых эмоций.       У Анги – неожиданно – гладкая молочная кожа с проступающими на правой половине хлесткими черными полосами, костлявые плечи, острые лопатки и выпирающие позвонки, узкие, неуловимо округлившиеся бедра и длинные, стройные ноги – фантазия Тойи сразу рисует, как он закидывает эти ноги себе на плечи и, проникая возбужденным членом в разгоряченное нутро, склоняется над девушкой, таким незамысловатым образом проверяя ее гибкость, и она, впиваясь тонкими пальчиками в волосы Тои, стонет протяжно и тихо, и…       Стоп, блять, говорит себе Тойя и с невыносимым скепсисом смотрит на топорщащиеся в области паха штаны. Он бросает на плещущуюся подчиненную беглый взгляд, удостоверяясь, что она не видит, чем он занимается – хотя не то, чтобы его это смущало, – а после расстегивает штаны, обхватывает всей ладонью стояк и принимается неистово дрочить, жадным взглядом вылавливая каждое движение Анги, тщательно промывающей длинные волосы и стирающую с кожи следы недавних боев.       Рука скользит по стволу вниз, Анга распрямляется, затем снова вверх, разворачивается к нему лицом, и Тойя сглатывает рвущийся наружу глухой стон, когда кончает так бурно, что перед глазами все меркнет, а стучащее в ушах сердце глушит все остальные звуки. В лунном свете кожа Анги кажется почти фарфоровой – такой, что коснешься и обязательно оставишь след, – левый глаз горит небесным огнем, и внутренняя часть волос подсвечивается нечеловеческим голубым светом, и на маленькой груди темнеют затвердевшие напряженные соски, и синяки расчерчивают живот, плечи, бедра, и черные полосы врезаются в тело бездонными дырами, и вся она вообще выглядит не как земное существо. Анга, глядя куда-то вбок, выжимает влажные волосы, волочит за собой на буксире выстиранную одежду и на Тойю вообще не смотрит, в то время как все его нутро орет на разные голоса.       Охуенно, просто охуенно, думает Тойя, застегивает штаны, вытирает руку о траву и закрывает глаза, делая вид, что это не он только что занимался вуайеризмом и дрочил как умалишенный на светлый лик своей подчиненной. Чуткий слух улавливает негромкое мурлыканье – оказывается, разомлевшая Анга, переодеваясь в сухое, может позволить себе петь срывающимся голосом старые детские песенки. Какая, блять, прелесть. И на это чудо у него стоит, как даже на самую сексуальную женщину в его жизни не стояло?       – Я все, – оповещает его Анга, и Тойя поднимается на ноги резче, чем планировал изначально, бросает ей что-то наподобие «сиди здесь» и, на ходу скидывая шмотье, влетает в воду, чтобы хоть немного охладить свой пыл и возбужденный организм. Озеро ледяное, но владельцу огненной причуды как-то поебать – он сам себе сраный обогреватель, и какая-то там холодная вода его не страшит, зато страшит собственное поведение, прожаривающее ему мозги. Вот эта вот тощая хуета, значит. С правом на неприкосновенность и помешанностью на дистанцировании от людей. Со шрамами на пол ебальника и ущербными черными полосами причуды. Член заинтересованно поднимается, и Тойя остервенело мычит под водой, потирая виски. Пиздец.       От Эр'Яранской реки уходят порталами Курогири – и на этот раз их три, – а оставшиеся несколько десятков километров Гончие преодолевают пешком, добираются до Второго Северного штаба и удачно передают папку с дохуя-секретными-материалами в загребущие ручки командования в лице психопата-Шигараки – как этого уебана вообще в штаб взяли? – и получают день заслуженного передыха, который семьдесят третьи тратят на себя.       Вытрахать душу из лучшей шлюхи получается на пять с плюсом, да только удовлетворение от этого настает только физическое, никакого душевного, потому что злоебучая душа требует оставить кучу укусов-меток на черных полосах, впивающихся в фарфоровую кожу, погладить огрубевшими кончиками пальцев бугристые рубцы на правой половине лица, заглянуть в небесно-голубой глаз и засадить по самые яйца, закидывая стройные ноги себе на плечи.       На следующий день Гончих отправляют куда-то в жопу, а если быть точнее, то на миссию по сопровождению в сраный Аляпряв, находящийся аж на другом конце страны, – Томура припадочно ржет, когда злющий как пиздец Даби материт его на все лады, знает, сученыш, как сложно до туда добираться, даже имея в своей команде телепортатора, и сколько времени дорога до туда займет. Расстаются они, разумеется, в прекрасных отношениях – синхронно шлют друг друга нахуй и расходятся, будто ничего и не было.       Курогири перекидывает отряд дважды на большие дистанции: сначала к Урскому холму, затем – к берегу моря Каюри-Ма. Тойя молчаливо благодарит богов рандома, которые ниспослали им свободный проход по нейтральной территории, и упорно ведет Гончих по следу. Придурочные подчиненные бесятся и постоянно испытывают его терпение на прочность все время, пока они идут по тенистому лиственному лесу, и вечно норовят сотворить какую-то поеботу, например, дернуть за хвост тигра аши, крайне недружелюбно настроенного к путниками, или раздразнить диких элотских ос, известных своим смертоносным ядом. Анга смотрит на товарищей, как на дебилов, но со временем, кажется, начинает понимать.       На третью ночь после очередного перехода Даби замечает, что Анга мерзнет – зябко кутается в форменную куртку, даже будучи в непродуваемом спальном мешке, и мелко дрожит, укутавшись по максимуму. Во сне она становится особенно беззащитной – невинно хмурится и поджимает губы, и Тойя ловит неожиданный приступ умиления, несвойственный его загрубевшему солдатскому сердцу, когда замечает это впервые. Когда ему становится совсем нетерпимо наблюдать за тем, как Ангу колотит от холода, он перетаскивает свой спальник поближе к месту ночевки подчиненной и ложится к ней боком – Тойя, вообще-то, ходячая батарея, и поделиться своим теплом ему несложно.       Спящая Анга сначала перестает дрожать, а потом и вовсе неловко перекатывается по земле и неосознанно прижимается к горячему командиру боком и частью груди и бедер, и Тойю как будто бы током прошивает – так не было, когда он ночевал с Тогой, Курогири, Мустардом или Спиннером, ощущения были совсем другие. Он чувствует, как его дыхание становится чаще и поверхностнее, стоит Анге только прикоснуться ледяными ладонями к его ребрами в попытке согреться, как внутри все скручивается от томительного желания, как глаза застилает сладкой пеленой, как затвердевает член, напоминая об их общей заинтересованности…       От Анги пахнет чем-то сладким, медовым, с едва заметной пряной горчинкой – так пахнет черемуха, когда-то росшая под окнами его дома еще в далеком-далеком детстве, когда небо было голубым-голубым, как сияние ее волос в лунном свете, и не было ни забот, ни тревог, ни обид, лишь только бескрайняя синева небес над головой и солнце, всегда пробивающееся сквозь тучи.       Сейчас небо для Тойи темно-серое, почти черное, и на нем не видно ни солнца, ни звезд, лишь отражение разливающихся по земле рек крови врагов, проливаемой ежедневно, ежечасно. Даби убивает людей уже десять лет как – сжигает ли он их дотла, проламывает ли черепа, простреливает ли башку, перерезает ли глотку, все едино, ему уже давно не страшно, не стыдно, не больно.       Наутро Тойя – убийца, нелюдь, суровый командир, беспощадный боец – выплевывает на ладонь крошечный цветок распустившейся черемухи. Тойя, уверенный уже не первый год, что он, вообще-то, любить не умеет, даже если раньше и знать, как это делать, влюбляется, блять, в самый неподходящий вариант из всех возможных – в мрачноватую, зашуганную хероту с самыми невозможными глазами на свете.       Боги рандома улыбаются и смеются со своих жердочек, и Тойя в голос шлет их нахуй, брезгливо сбрасывая белоснежные лепестки с ладони. Этого еще не хватало, они на войне, вообще-то, а не в приторно-сладкой сказке со счастливым концом, и ебучее ханахаки вообще не добавляет ему спокойствия – как командир Гончих, он всегда должен быть готов умереть, а не ждать, пока прекрасная возлюбленная ответит на его чувства взаимностью.       Тойя сознательно старается игнорировать тот факт, что он сам заигрался: позволил себе заинтересоваться и увлечься необычным новым экземпляром в их стройных рядах безумцев, а теперь, трижды ха, получи и распишись: давись собственной кровью и злоебучими мелкими цветами, вмиг становящимися ненавистными, и главное – попытайся при этом не сдохнуть в агонии.       Скрывать свой недуг ему удается, кажется, вполне успешно, и Тойя задается вопросом, а может быть, стоило в детстве пойти на курсы актерского мастерства, а не в военную академию, потому что Гончие, с которыми он прошел огонь, воду и медные трубы, ничего не замечают. Ну, или делают вид, что не замечают, пока Даби как последний придурок с кислым ебалом жует мерзкие белоснежные лепестки и притворяется, что вовсе не болен.       Он понимает, что актер из него так себе, когда на одном из привалов к нему подсаживается Курогири с крайне обеспокоенным выражением на туманной роже.       – Блять, только не начинай, – страдальчески выдыхает Даби, и цветы у него под ребрами мерзко шевелятся, заставляя его морщиться от отвращения.       – Не буду, – послушно отвечает Курогири и даже вскидывает руки ладонями вверх в знак примирения. – Ты ведь и сам все понимаешь, командир. Не время и не место.       – Не время и не место… – задумчиво повторяет Тойя и вдруг поднимает на подчиненного яростные, кристально-чистые синие глаза. – А когда оно будет, это время и место? Когда мы все дадим жнецу собрать кровавую дань из наших душ? Тогда, что ли?       – Время и место будет, когда мы закончим эту войну и выживем, Тойя, – вздыхает Курогири, и Тойе почему-то невольно становится стыдно за себя. – Ты ведешь 73-ий отряд специального назначения. Ты командир, и мы все идем за тобой. От тебя зависит очень и очень многое, и ты должен это понимать. А что до твоих чувств… – он поднимает с земли белоснежный цветок и задумчиво вертит его в пальцах, и Даби досадливо цокает языком, ощущая на нёбе горьковатый привкус лепестков. – Потерпи немного. Переболит – и все станет на свои места.       Переболит, думает Тойя, глядя на то, как Анга с трудом отдает Мускулу, – на удивление разбирающемуся в прическах, – право переплести ее волосы и со скрипом, но поворачивается к нему спиной, выдавая всей своей позой явное напряжение, когда тот приступает к работе, почти ласково перебирая своими огромными лапищами гладкие пряди. Отчего-то Даби хочется с особой жестокостью свернуть ему шею, но он успешно это желание подавляет – за него говорят не его мысли, но его чувства.       Иди нахуй, предельно искренне советует он ханахаки, и болезнь в ответ обиженно награждает его порцией удушающего кашля, вызванного огромным количеством цветов в легких. Густой аромат черемухи преследует Тойю по пятам, и даже сам он теперь насквозь провонял этим уебищным деревом – зато пахнет, как Анга, и это маленькое сходство делает его немножко счастливее. Впрочем, в следующий же момент эта мысль заставляет его от души вмазать себе по роже, потому что мерзотная сладость нежеланного чувства стекает по его горлу и растворяется на языке.       Одно дело – чертовски сильно хотеть трахнуть собственную подчиненную, это еще решаемо, это еще куда ни шло, здесь есть хоть какие-то варианты развития событий, и совсем другое – втрескаться в нее по самые уши и теперь жрать растущую под ребрами траву, потому что замученная постоянной войной душа решила: а почему бы, сука, и нет, конченый ты мудила?       С распространением ханахаки Тойе становится хуже, как бы он отчаянно ни старался это скрывать. Несмотря на то, что огненная причуда немного ему помогает, выжигая часть веток подчистую, ему все равно отнюдь не сладко – кашель душит его с утра до ночи, не давая нормально вдохнуть, и его пробуждение начинается с того, что он достает из глотки кровавую слизь вперемешку с белоснежными цветами и кашляет так, словно хочет выблевать все свои легкие наружу, потому что это невыносимо.       Невыносимо смотреть, как Анга осторожно, почти наощупь начинает общаться с Курогири и Мистером Компрессом, находит общие точки соприкосновения и устанавливает с ними что-то наподобие дружеского контакта; как Тога создает свой универсальный подход и шаг за шагом добивается доверия самой недоверчивой девушки на свете; как Твайс, придуриваясь и сходя с ума, веселит Ангу и отвлекает ее от невеселых дум, вытягивая ее из одной пучины безумия и тут же затаскивая в другую; как Спиннер с Мустардом учат играть ее в карточные игры на желания, откровенно поддаваясь, чтобы на изуродованном лице, уже очень редко закрываемом маской, проступила бледная тень улыбки при достижении долгожданной победы.       Один Даби ходит как неприкаянный, глядит волком и не принимает абсолютно никаких попыток к сближению, хотя обычно одним из первых твердит, насколько важна командная работа. Анга на него в ответ не смотрит даже, пусть приказов и сухих советов слушается беспрекословно, хотя и у нее крыша иногда начинает шалить – тогда ей сносит башню подчистую, и она своими кинжалами орудует, как обезумевшая, иногда даже – очень редко – переставая различать своих и чужих. Ее губы кривятся в оскале, шрамы виднеются четче, полосы причуды становятся глубже, левый глаз загорается демоническим голубым светом, и она прыгает-прыгает-прыгает из тени в тень, мечется смертоносным духом между живых и даже не думает останавливаться, чтобы перевести дух, пока не убьет каждого, кто смеет стоять на пути между ней и кровопролитием.       В такие моменты черемуха под ребрами Даби начинает шевелиться, распускаясь очередными мелкими, душистыми цветами, а член – заинтересованно подергиваться, и Даби низко и озлобленно рычит сквозь зубы, выжигая синим пламенем очередное вражеское лицо.       Потому что пиздец – как вообще можно избавиться от этой хуйни под названием ханахаки, если ее источник каждый чертов день находится рядом и маячит перед глазами не специально, но вынужденно? Это невозможно, как минимум пока Анга не уйдет из отряда – или пока ее не убьют, чего Даби как командир себе точно никогда не простит.       Болезнь мучительно клубится в легких и в глотке, мешая нормально, без проблем дышать, и Тойя задыхается от горького чувства, заставляющего его то мимолетно прикасаться, то вдыхать запах чужих волос, то любоваться неуверенной улыбкой и безумным блеском разноцветных глаз. Он думает, что любовь – это болезнь, самая страшная болезнь, которая когда-либо была известна человечеству, потому она не только смешивает в одну кучу все мысли, вытесняя их одной-единственной, но и вынуждает тянуться к объекту воздыхания, охранять его, беречь и жаждать убить любого, кто осмелится прикоснуться, даже несмотря на то, прав на объект никаких, по сути, нет и никогда не было.       Даби душат собственные чувства – пока он выдирает мелкие мерзкие цветы из глотки, в голове у него на повторе крутится только «господи, как все заебало, еб твою мать». Пока они идут от Касаяна по Шинрайскому хребту, его пальцы сводит судорогой от невозможности полноценно прикоснуться к изуродованному лицу, а глаза сами шарят по окрестности в попытке найти узкую спину и низко завязанный пучок волос.       Это ненормально. Это просто, блять, ненормально.       Даби все ждет, когда же его безмолвная любовь на пару с ханахаки заставят его совершить одну-единственную ошибку – непоправимую, страшную, после которой он обязан будет переосмыслить свою жизнь, чтобы прийти к правильному и верному решению. Воздух вокруг него ошеломительно пахнет черемухой, но Тойе плевать – пока он может жить, он будет жить и дышать пропитавшимся горчащей сладостью кислородом, и делать вид, что у него все в порядке, и командовать так, как не командовал никогда раньше.       От цветочной болезни не умирают, к сожалению или к счастью, зато мучаются долго и страшно, так, чтобы лучше пулю пустить в висок или с обрыва прыгнуть, потому что куски легких выходят наружу вместе с белоснежными лепестками, обагренными кровью.       Даби не ищет возможности ошибиться – возможность ошибиться находит его сама.       Вместо того, чтобы броситься на помощь к Спиннеру, окружаемому с нескольких сторон, и выиграть ему несколько секунд, чтобы высвободиться из кольца, страх потерять возлюбленную вынуждает Даби спешить к Тэнгу, зажатой в угол, совершенно забывая, что позволяет делать ее способность, – поэтому через несколько секунд она возникает совершенно в другом месте, а голова Спиннера падает на землю за долю секунды до того момента, как обрушивается вниз его тело.       Эта его ошибка стоит 73-ему отряду верного союзника – никто не винит Тойю, потому что все прекрасно понимают, но он не может сказать им за это спасибо. Лучше бы крыли матом, орали, старались его задеть морально или физически, но не смотрели с таким пониманием и всепрощением. Это безжалостные, безумные Гончие, не способные на сопереживание, сочувствие и прочее, так почему, почему?..       Анга заглядывает в его заледеневшее, равнодушное лицо с искренним участием, отражающимся на самом дне ярко-голубого глаза, мимолетно сжимает его плечо в знак поддержки, в знак извинения, и отходит к Тоге, вставая рядом с ней памятником самой себе.       Переболит, думает Тойя, глядя на то, как Анга мимолетно вытирает засохшую кровь со своей щеки, и давит в себе возникшее желание вытереть эту кровь самостоятельно, а после обещает себе с особой жестокостью задавить ненужное, бесполезное на войне чувство.       Обязательно переболит.