incertae sedis

ПЯТИСТОПНЫЙ АМФИБРАХИЙ НА ПРОИЗВОЛЬНУЮ ТЕМУ Пускай разъедает спокойствие мысленный фтор, Пускай, задыхаясь, все в страхе кричат то, что ты, Не видя и следа вторичности  в слове "повтор" И в слове "дотошный" не чувствуешь вкус тошноты. Хотя, выделяя морфемы, мы в меру точны, Пределы запрета мы видим в подборе прикрас: Нельзя мироточить — хотя бы, мол, мироточни, Нельзя раскачаться — хотя бы качнись пару раз. Нельзя — так нельзя, мы не в силах запрет преступить. Не в адрес гидравлики — вымерить качество вод, Но раз уж работа не ждёт, не позволь пресс тупить Об острые иглы прессуемых нами свобод. Описывать этот процесс — графомана удел, Но надо же дать всем вещам, наконец, имена! Экселевский файл, словно плащ, граф обмана одел. Где ломаной линией ложь вся соединена. Любого названия автор всегда, знамо, лжив, Ему подчинён неизменый обряд — облегчать. И точность всегда позади — все поймут! —смысл, мол, жив, А значит, не надо искать, время ставить печать. Но в слове "дотошный" не чувствуя вкус тошноты, Не чураясь повторов и глубже копать не боясь, Пусть толку в том мало, слова нарезать на шматы, Мы будем, пока не порвём предпоследнюю связь С тем миром, где речь наша кажется косной весьма, И неологизмы ничей не выкрикивал зык. Последняя связь же ажурна, тонка, как тесьма, Её назначенье — совсем не утратить язык. Учась говорить, подражая далёкой звезде, Где только лучи на своей гомонят частоте, Забыв о запретах, давно мироточим везде, Иконой работая век в бессловесной уже пустоте.