***
Это было самое прекрасное чувство, что когда-либо вообще испытывал Дазай, когда красная нить судьбы привела его к маленькому и очень милому Чуе, которому на тот момент только-только стукнуло десять. Это был день, когда прошлая жизнь Осаму рассыпалась пеплом, просто перестав для него существовать, а на ее место пришел новый смысл его жизни, ради которого шатен в буквальном смысле готов на все. В мире, где можно найти родственных душ, но при этом это сделать невероятно сложно, ведь неизвестно, кто именно из семи миллиардов людей на этой планете будет твоей половинкой, встретить своего соулмейта просто невероятная удача. Вампир никогда не думал, что удача благосклонно обратит на него внимание, ведь она всегда оборачивалась к нему спиной — один случай, когда Одасаку оказался соулмейтом Анго, многого стоит. Дазай с детства видел, как на его мизинце крепким бантиком горит ярко-красная нить, скрывающаяся где-то в облаках. Он радовался, потому что это значило, что его соулмейт жив, но он никогда не планировал находить его. Он никогда не верил в свою удачу, а найти свою родственную душу — слишком большое счастье, в которое он просто не мог бы поверить. Осаму не хотел испортить своей половинке жизнь постоянными сомнениями и правильностью происходящего. А в том, что он будет постоянно сомневаться во всем, шатен был твердо уверен. Такой уж он был человек, как бы смешно это не звучало, учитывая, что на самом деле он был вампиром. Впрочем, вампиры почти ничем не отличались от людей. Да, они жили куда дольше, но все равно были смертны. Просто все процессы их организма проходили куда медленнее, чем у людей. Да, они спали днем и бодрствовали ночью, но лишь потому, что благодаря своему острому зрению, ночью им было куда удобнее. Да и солнце не опаляло нежную кожу, на которой почти не было меланина. Да, вампиры были сильнее, быстрее и уставали медленнее людей, но пять человек легко смогли бы побороть одного вампира. Дазай знал, что когда-то давно жили такие могущественные вампиры, которые могли победить целую армию людей, где были сотни или даже тысячи человек, но, честно сказать, он не верил в это. Насколько могущественным должен был быть вампир, чтобы победить так много противников, пусть и слабее его? В конце-то концов, его банально задавят числом! Впрочем, это были всего лишь предания старины, потому что люди уже давно не собирались в армии или поселения. Людей в нынешние времена было слишком мало, и они прятались от нечисти — в основном от вампиров — чтобы те не могли посадить их в клетку и пить кровь до скончания времен. Каждая такая «кровавая жертва» ценилась невероятно высоко, и вампиры готовы были отвесить золотом по весу. Осаму устало вздохнул и скривился, вспомнив, что ему через пару дней надо будет наведаться к Достоевскому и выпить его крови. А тот будет пить у него. Шатену не нравилась кровь Федора — слишком горькой и невкусной она была, но у него не было другого выбора. Умирание от голода никак не входило в список устраивающих его самоубийств. Этот день, ставший для него самым необычным и счастливым во всей его долгой и не имеющей особого смысла жизни, начался на утренней прогулке (для вампиров поздний вечер, как утро), когда сумерки уже захватывали полноправно свои владения. Именно тогда, отправившись погулять в лес и подышать свежим воздухом перед долгой работой в своем кабинете, он встретил человеческого ребенка с необычными ярко-рыжими волосами и небесно-голубыми глазами. Ему достаточно было одного взгляда на испуганно вздрогнувшего мальчика, чтобы понять, что этот ребенок — то единственное, что ему нужно, и остальное его теперь не интересует. Один взгляд в наивно-распахнутые голубые глаза и на маленький мизинчик, где крепко-накрепко был завязан кончик красной нити, Дазай мгновенно пропал и растворился в этом образе, с первого взгляда оказавшись плененным им. Даже если бы Осаму захотел, он уже не смог бы покинуть свою судьбу, с которой встретился однажды. Даже если бы он кричал и сопротивлялся, вся его вампирская суть воспротивилась бы тому, чтобы уйти от пары. У ребенка чудное переливчатое имя «Чуя», которое шатену хочется бесконечно катать на языке, а пахнет он так сладко, вкусно и приятно, что он всю оставшуюся жизнь готов просидеть рядом с ним, лишь бы тот хоть иногда гладил и уделял свое внимание. Если ты находишь пару, ты считаешься невероятным счастливчиком. Если ты находишь пару, когда ты вампир, ты сделаешь все, что угодно, чтобы эта самая пара, живая и здоровая, оставалась с тобой рядом как можно дольше. Если ты находишь пару, ты — вампир, а твоя пара, к тому же, все еще ребенок… Твои внутренние скрытые до нынешнего дня инстинкты обостряются и сосредотачиваются исключительно на благополучии этого ребенка. Ты видишь опасность в каждом для этого ребенка. Ты чувствуешь себя одержимым сумасшедшим, когда следишь за каждым его словом, шагом или движением, но ничего не можешь с собой поделать. И самое главное не то, что не можешь, а просто не хочешь. Тебя интересует исключительно благополучие этого ребенка, который доверчиво смотрит тебе в душу голубыми глазами и невинно протягивает крошечную ладошку, с любопытством наблюдая за красным бантиком на твоем мизинце. Ты свою жизнь готов положить за его счастливую светлую улыбку и веселые шаловливые искорки в голубых глазах. За его радостный смех ты готов перегрызть горло каждому, кто попробует его забрать. За объятия и смешливое «Ому», произнесенное любимым ласковым голосом, тебе хочется вырвать свое сердце и вручить этому ребенку, наплевав на то, что он сделает с ним после. Даже если бросит и растопчет, ты лишь примешь это с блаженной улыбкой, ведь все его внимание в этот момент направлено исключительно на твою персону. За свою ожившую жизнь и веселые песенки, когда рыжик похож на яркую-яркую певчую птичку, ты готов бесконечно молиться Богу и целовать ему ступни, даже если ненавидишь этого самого Бога до дрожи. Ты понимаешь, что подобные чувства и привязанность ненормальны даже для вампира, и ты понимаешь, что стоит хотя бы немного изменить свое отношение к ситуации или отношение к Чуе. Хотя бы немного, чтобы не выглядеть таким невероятно одержимым, как это происходит сейчас. Раньше, если бы на свободу Дазая покусились, он бы сделал все возможное, чтобы покусившийся не дожил бы даже до рассвета. Но то было раньше, а не сейчас. Как бы Осаму не пугали некоторые свои изменения в поступках или характере, он готов принять все это, если рыжик до конца останется с ним — именно и только с ним. Шатен понимал, что смог бы изменить свое отношение — не на слишком много, но смог бы — если бы захотел. Но дело как раз-таки было в том, что он не хотел. Он не хотел ничего менять. Его все устраивало. Его устраивало свое отношение к Чуе, даже если рядом с ними на много километров никого нет. Его устраивало, что этот ребенок принадлежит только ему. Его устраивало, что тот постоянно отвлекает его от важных дел, от которых бы раньше вампир ни за что бы не оторвался. Его устраивало, как тот залезает к нему на колени и обнимает, засыпая в его объятиях. Его устраивало, что только ему достаются все эти чувства и эмоции. Иногда Дазай сам себе напоминал Кощея, трясущегося над своим золотом — вот только золото для него — веселый рыжеволосый паренек с потрясающими небесно-голубыми глазами. Осаму хотелось прибить каждого гостя — даже Одасаку, которые приходили к нему по каким-либо причинам. Просто когда в доме были гости, Чуя прятался в специально переоборудованном для этого подвале, где никто не смог бы его учуять, даже если бы постарался. А если мальчик сидит в подвале, то его не может рядом с собой держать Осаму. А если не может, то у шатена сильно портится настроение, потому что он всегда ощущает невероятно сильное беспокойство и почти навязчивую паранойю, когда рыжик не находится в пределах его зрения. Вампир знает, что подобную одержимость старшей родственной души своей младшей, особенно если у них большая разница в возрасте, природа заложила специально, чтобы у детей было больше шансов выжить. И чтобы старшие родственные души, особенно если это нелюди, не пытались избавиться от своей более маленькой, а значит, беспомощной половинки. Дазай знал, что это так проявляется его природный инстинкт по защите своего соулмейта, но не сказать, что его это как-то отвращало. Может лишь поначалу, но потом, как только Чуя оказался полностью в его руках, недовольство просто исчезло само собой. Осаму кристально ясно понимал, что именно сейчас его свобода как никогда ограничена, но ему было банально плевать. Пока его малыш остается с ним и любит только его, даже если тот пока не понимает весь смысл этого слова, шатен готов на любые жертвы ради этого. Сложнее всего удерживать себя от желания укусить красивую шейку с белой тонкой кожей, под которой быстро-быстро билась ниточка пульса. Сколько раз вампир давился слюной, смотря на нее. Сколько раз у него зудели и чесались клыки от нестерпимого желания укусить и глотнуть крови с самым потрясающим вкусом на свете, а то, что у его мальчика вкус просто потрясающий, он даже не сомневался. Сколько раз чуть ли не бил себя по рукам, когда его малыш обнимал его за шею и клал голову на плечо, сам того не ведая подставляя предмет самых темных желаний поближе к губам. Вот только Дазай не мог позволить себе навредить Чуе. Именно поэтому он лишь легко касался яремной венки губами, целуя, отчего его мальчик весело хихикал от щекотки и смешливо щурил голубые глаза, чуть ежась. Осаму выть хотелось от нестерпимого желания выпить крови именно своего соулмейта, ведь для вампиров даже ее запах — уже наркотик, но шатен слишком боится навредить рыжику, чтобы сделать это. Да и тот еще слишком мал для подобного, и поэтому мужчине приходится давиться горькой и невкусной кровью Достоевского или какого-либо другого вампира, в мечтах представляя, как однажды он глотнет амброзию, которая течет в венах его дорогого и невероятно милого малыша. Ах, от одной только мысли об этом его буквально потряхивает от нетерпения. Но еще слишком рано. Слишком… Шатен расстроенно вздыхает, потому что пока его Чуе не исполнится хотя бы пятнадцать, он не рискнет кусать его, чтобы не навредить.***
Годы летят слишком быстро. Дазай и оглянуться не успевает, как его маленький малыш вырастает. Он по-прежнему малыш, потому что даже несмотря на то, что вырос, ниже него на полторы головы, но Осаму это нравится. У его прелести такие же яркие рыжие волосы, которые отросли почти до поясницы (шатен не позволял своему мальчику их срезать) и яркие голубые глаза, в которых вампир тонет, постоянно зависая. Весь Чуя, с пальчиков на ногах до встрепанной рыжей макушки, такой милый, красивый и миниатюрный, что мужчине просто невероятных трудов стоит сдержаться, чтобы уже не сделать с этим аппетитным дитенком что-нибудь нехорошее. При чем, чего ему больше хочется — выпить крови или затащить в постель — Дазай не знает. А Накахара, наглый соблазнитель, спокойно ходит в легких шортах и футболке, демонстрируя свои лучшие подтянутые части. Осаму уже выть от этого тянет, так ему хочется хоть что-нибудь сделать с этим наглецом, что у него из разряда сладких и запретных мечтаний, но он не может себе позволить ничего кроме легкого поцелуя. К сожалению, рыжик все еще слишком маленький — ему только недавно семнадцать стукнуло. Шатен крепится и собирает всю свою силу воли в кулак, чтобы не сорваться. Ему осталось потерпеть всего лишь год и… Вот только мужчина и сам не успевает понять тот момент, когда Чуя оказывается в его постели. Тот просто однажды заваливается к нему в кабинет, предварительно хлебнув вина для храбрости (об этом они отдельно поговорят), приближается к удивленному вампиру, который сидит в своем кабинете и работает, а потом целует. И все, Дазай пропадает. Все его сдержанность и здравомыслие исчезают просто мгновенно, когда пухлые губы, на которых еще остался вкус вина, касаются его. Осаму не может сказать, что именно делал с Накахарой, потому что в его памяти осталось только то, как они бесконечно целовались, а он буквально насиловал своим языком рот рыжика, заставляя его почти захлебываться слюной. Шатен понимал, что это не правильно, но в тот момент ему банально было плевать. Он наконец-то получил своего мальчика и не собирался отпускать его. Да и его бы инстинкты этого просто не позволили, даже если бы он захотел отступить. Он не смог бы пойти против желания своей младшей родственной души. — Ну и зачем ты так? — тоскливо спрашивает он у своего малыша, который облизывает опухшие алые губы, к которым мужчине нестерпимо сильно хочется припасть в жадном поцелуе. Чуя ни на грамм не испытывает стыда, а вроде должен бы. Вампир пытается понять, когда именно он умудрился так распустить свою прелесть. Нет, не то чтобы его это не устраивало (устраивало, еще как), просто… Ну неправильно это. — Ты хочешь этого, я — тоже. Так в чем проблема? — обиженно фыркает Накахара, упирая руки в бока. — И не надо говорить, что это не так, я это по твоему жадному и раздевающему взгляду вижу. Дазай и правда прикрывает рот, потому что действительно собирался возразить и сказать, что не хочет (кого он вообще обманывает?). Он облизывает пересохшие губы, жадно бросая взгляд на опухшие из-за укусов и поцелуев губы рыжика, а после бормочет: — Но это ведь неправильно. Ты еще маленький! — А разве кто-то будет нас осуждать? Ты кого-нибудь видишь? Лично я — нет! — вскидывает брови его малыш, и Осаму теряется. Чуя снова прав. Шатен уже давно разогнал всех, чтобы не подставлять или палить свою прелесть. Но он продолжает бороться сам с собой, хотя рыжика завалить в кровать хочется просто нестерпимо. — Но… — Ому. — Накахара закатывает глаза, а шатен прошивает насквозь от этого обращения. — Мы здесь только вдвоем. Кроме нас никого нет. Нет никого, кто стал бы нас осуждать за то, чем мы занимаемся. Тем более, — тут юноша хитро усмехнулся. — Мы родственные души, а значит, можем делать, что хотим. Мужчина пытается еще возражать, но после поцелуя просто теряется, а потом у него срывает все тормоза. Вампир урывками помнит, как целовал, кусал, клеймил белоснежную кожу возлюбленного, бесконечно оглаживая ее и поражаясь мягкости. Помнит, как трогал-трогал-трогал и не мог оторваться. Помнит, как буквально каждый сантиметр Чуи заклеймил нежными поцелуями. Помнит, как долго-долго тянул прелюдию, чуть ли не вылизав всего Накахару языком, доведя тем самым почти до полного беспамятства от удовольствия. Помнит, как его рыжик кричал и гортанно стонал, красиво изгибаясь. Он помнит свое замешательство, когда хитрый дьяволенок протянул ему смазку — заранее ведь готовился, пакостник, наверняка знал, что все будет так, как он скажет. Помнит, как растягивал своего малыша, нежно зацеловывая кожу, чтобы отвлечь от не слишком приятных в первый момент ощущений. Помнит, как вошел внутрь своего Чуи, и нежные горячие стенки плотно сжались, почти заставив его завыть от удовольствия. Помнит, как долго вколачивался в Накахару, планомерно доводя его до оргазмов — один за другим, потому что ему было слишком сложно оторваться от него. Помнит, как снова и снова двигался внутри, хотя его рыжик уже почти не мог двигаться, так он его вымотал. И помнит, что юноша так и заснул на нем, когда его член все еще находился внутри. Дазаю стыдно (совсем чуть-чуть), но он куда больше доволен тем, что действительно окончательно и бесповоротно присвоил Чую себе. Давным-давно, Осаму сделал бы все, чтобы на его свободу никто не мог покуситься. Шатен никогда не понимал, почему вампиры с такой охотой попадают почти что в рабство к своим родственным душам, так как они гораздо сильнее зависимы от них, чем они — от вампиров. Однако, встретив своего малыша, у мужчины отпали все вопросы. Если бы ему предоставили выбор, изменил ли он что-нибудь в этой ситуации, он ничего бы не стал менять. Его все устраивало. Он и Чуя просто счастливы вместе, и большего Дазаю и не нужно. Не зря же говорят, что те, кто пошел по красной нити судьбы, находят такое сокровище, что по сравнению с ним меркнет весь остальной мир.