Глава 12. Обидная правда
14 июля 2020 г. в 21:05
Шли дни за днями, сливаясь в недели. И постепенно история с неудачной миссией Асоки начала забываться, отодвигаемая в сторону другими, более свежими событиями. С Энакином она почти не встречалась, тот, если не был на заданиях, то был с Падме, и часто за весь день ни словом не перекидывался с Тано. Впрочем, ей и самой пока не хотелось общения, куда больше хотелось побыть одной и внутри себя пережить весь позор от проваленной миссии и последовавшим за этим выговором от Совета.
Магистры тогда почти час мариновали её в Зале, на все лады внушая девушке как плохо быть самоуверенной, и чем это может окончиться. Счастье вообще, что в этот раз никто не погиб. Асока молча стояла посреди Зала и думала только о том, как бы не разреветься на глазах вышестоящих. Всё равно утешать никто не будет, она виновата и на сей раз это действительно так. Никаких смягчающих обстоятельств. Даже Магистр Пло смотрел на Тано без обычной нежности и отеческого тепла, скорее в его взгляде читалось осуждение и почти разочарование. От этого всего Асока чувствовала себя тогда совершенно потерянной и мучительно одинокой в наполненном разумными формами жизни храме. Одной против целого враждебного мира. Маленькой девочкой, потерявшейся среди людей, текущих мимо неё и вокруг серой равнодушной толпой, которой безразличны её слезы и из которой никто не хочет понять эту боль.
И, едва дождавшись конца этой расправы, иначе было просто не скажешь, Асока клятвенно пообещала никогда больше не повторять ничего подобного и выскочила из Зала. Больше всего ей сейчас хотелось найти кого-то из близких и с помощью их тихой доброй ласки утешить своё горе, да только вот не было их, близких. Магистр Пло на неё сердит и вряд ли отойдёт от этого сегодня, Энакина так же не оказалось в комнате, Баррисс возможно и была на месте, но подниматься к ней на этаж выше тогрута не захотела. Чувствовала видно, что Оффи не совсем тот гуманоид, который ей сейчас нужен.
Да, она — гуманоид умный, хорошо успевает по всем дисциплинам Ордена, знает много интересного и умеет об этом рассказать, но только вот при всех этих достоинствах душевности Баррисс явно не доставало. Нет, она была отзывчивой и если её просили, всегда приходила на помощь первой, да только вот очень уж была подвержена правилам и действовала чаще всего исходя из них, а не из веления сердца. Поэтому, особо смысла идти к мириаланке Тано не видела, и так знала, что Оффи скажет ей. Скорее всего это будет цитата из Кодекса, либо очередное наставление, от которых Асоку и так уже тошнило.
Исходя из этого, тогрута просто ушла в свою комнату и, закрывшись на замок, легла на кровать и пролежала так до самого вечера, глядя в стену. Потом не выдержала и решила сходить прогуляться, пока вечер не забрал последние остатки дневного света. Идти куда-то далеко не хотелось, и Тано отправилась по привычному маршруту — в центральный сектор Корусанта.
День был будний и потому народу в парке было немного, да и погода не очень располагала к прогулкам — пасмурная и хмурая. Аттракционы не работали, да Асока и сама не хотела кататься, прошлась по парку и проголодавшись зашла в местное кафе. Взяв себе чай и бутерброд, Тано устроилась за столиком и вдруг увидела, как к соседнему с ней столу приближается знакомая фигура, узнав которую, Тано едва не подпрыгнула и поспешила прикрыться стаканом, чтобы ненароком не попасться на глаза Падме, видеть которую хотела сейчас не более, чем самого генерала Гривуса. Хотя, отдельное ей спасибо за то, что она пришла сюда без Энакина. Неужели поссорились? Видеть их вместе у Тано просто не хватило бы сил и она, не сумев сдержаться, выкинула бы нечто такое, о чём потом ей пришлось бы пожалеть. Впрочем, благодушного настроя Асоки хватило ненадолго, его в последующий миг смыл один единственный звук — сигнал коммуникатора, игравший мелодию гимна Республики «Все звёзды светят, как одна». У Асоки, кстати, была такая же. Но не это заставило тогруту сейчас возмутиться, а то, что она увидела и услышала спустя миг после нажатия Амидалой кнопки приёма.
— Привет, — сказала Падме, увидев на экране голограмму какой-то молодой женщины, в которой Асока вскоре узнала Солу, старшую сестру сеатора, — Я вот только освободилась, представляешь, никак не хотел меня отпускать, представляешь, на всё ради меня готов.
— Ты это об Энакине сейчас? — осторожно спросила Сола, а Падме с готовностью ответила:
— О нём, о ком же ещё? Вот уж не думала, что этот мальчишка может так сильно в меня влюбиться, интересно наблюдать за ним. Иногда так забавно, попросив у него что-то, потом смотреть, как он со всех ног бежит это искать. Интересно, если я у него планету попрошу, как быстро он её мне купит?
Дальше Асока уже не слушала, ей просто монтраллы заложило от несказанного возмущения. Да как она может так говорить? И про кого, про Энакина, этого святого человека с чистой и детской душой. Как же хотелось сейчас вскочить и, бросившись к Падме, высказать всё то, что думает о ней. Но тогрута знала, это не выход, надо действовать иначе, с другой стороны.
И следующим утром, едва дождавшись, когда Скайуокер выйдет из комнаты, подошла к нему и, отведя в сторону, прямолинейно заявила:
— Энакин, Падме не та, за кого себя выдаёт, она на самом деле вовсе не так хороша, как хочет казаться.
При её словах лицо мужчины немного покраснело, а взгляд стал тяжёлым, показывая то, что он в любой момент может вспыхнуть как порох, к которому поднесли спичку. И, смерив тогруту этим самым взглядом, спросил более менее сдержанно:
— Что ты имеешь в виду?
— Понимаешь, вот тебе кажется, что Падме хорошая и святая, — продолжила Тано свою речь, сил на деликатность и подбор слов она не имела, и так не спала почти всю ночь, думая о том, как рассказать всё другу, — А на самом деле это циничная и расчетливая стерва, которая умело манипулирует тобой, используя твою влюблённость...
Этого Скайуокер уже не смог выдержать молча, слишком взбесили его подобные слова в адрес возлюбленной. Да ещё и сказанные так бесцеремонно. Если бы Асока потрудились и сообщила бы всё более мягко, щадя чувства друга, то он бы возможно и смог сдержаться, но Тано выпалила всё так, как думала, без жалости хлестнув по душе влюблённого и без того окруженную разного рода сомнениями, в том числе и такими. И отчасти именно потому приступ гнева, испытанный Энакином, оказался настолько острым, закрыв ему глаза красной, кровавой пеленой.
— Не смей! — почти прокричал он, больно сжав пальцами плечо Асоки, — Никогда не смей трогать её, и марать прекрасное имя Падме в грязи своих сплетен и домыслов! Да она лучшая из всех, кого я когда-то знал! Лучшая и самая честная! И вообще, прежде, чем говорить о ней такое, посмотри на себя! Ты тоже у нас не идеал, поучилась бы у умных людей как выглядеть и вести себя, малявка завистливая! Потому и парня у тебя нет, что ты злая и вредная! И не будет, пока ты останешься такой.
— Да сам ты... — выдавила из себя тогрута, но от оглушившей её обиды оказалась не в силах придумать что-то такое же оскорбительное, слова не шли ей на ум, — Пошёл ты к Хаттам, Скайрокер, нужен ты мне сто лет!
И развернувшись, спокойно двинулась дальше по коридору, чеканя шаг, из последних сил заставляя себя не побежать во всю прыть, закрыв лицо руками, размазывая по нему горькие слезы очередного свидетельства своей отверженности и ненужности обществу. Обществу, по имени Скайуокер.
Асока дошла до рекреации, где в этот час никого не было и, присев на скамейку, приготовилась отчаянно разреветься. Но тут с удивлением обнаружила, что слезы исчезли, вместо них пришла злость, заставившая её выпрямить спину и сжать кулаки.
«Вот он, значит, как со мной!» — подумала Тано с ожесточением, — «Вот какова цена его дружбы. Значит, когда я в больнице его каждый день навещала, отрывая время от обучения и миссий, то я была для него хорошей и лучшей, а стоило только сказать ему в лицо своё мнение, так сразу же стала никем, превратилась в завистливую надоедливую малявку!»
Мигом начали вспоминаться те самые недавние события, бывшие потому ещё очень свежими в памяти. Вот Энакин получил ранение и попал в медкорпус, где его плечо собрали почти заново. Он пробыл там около двух недель. И Падме, его любимая и замечательная Падме, за всё это время пришла к нему только один раз, да и то ненадолго, всем видом показывая, как занята. В то время, как Асока, да, та самая вредная и противная Асока, собирающая гадкие сплетни, приходила к Скайуокеру ежедневно. Пропускала тренировки, чтобы прийти к нему пораньше, отпрашивалась с миссий, чтобы подольше с ним побыть, а после списывала у товарищей, прикрывших её отсутствие перед Магистрами, отчёт о её проведении, прячась от косых взглядов наставников. И живя в таком напряжённом ритме, к вечеру Тано совсем выбивалась из сил.
Но, странное дело, ненависти она сейчас не испытывала и никогда, даже в злую минуту, не напомнила бы об этом Скайуокеру. Ведь она была настоящим другом и помогала ему от души, а не потому, чтобы потом, припомнив это, при случае потребовать ответную плату или услугу. Но, тем не менее, было очень обидно, и случившаяся ссора долго ещё не будет давать ей покоя. И способ избавиться от этого чувства был только один — припомнить всё хорошее, что было связано с Энакином, а его за три года их дружбы набралось немало. И в самом деле, начав вспоминать всё с самого начала, Асока поняла вскоре, что больше не злиться на Скайуокера и даже больше, пришла к выводу, что сама виновата в том, что случилось.
«Всё-таки он у меня хороший, а я», — подумала Тано, глядя на воду в фонтане, — «Я просто дура. Ну вот кто, кто просил меня лезть в его отношения с Падме? Какая разница, что я там увидела или услышала. Отношения двоих касаются только двоих. А я полезла не в своё дело, вот мне и наказание!»
Придя к такому выводу, Асока встала и, вернувшись в жилое крыло, постучала в комнату Энакина, надеясь, что он уже вернулся. Дверь и правда вскоре открылась, являя взору тогруты её весьма недовольного друга, лицо которого, при виде неё, приняло выражение досады.
— Вот вечно бывает так, — произнёс он пренебрежительно, — Стоит избавиться от помехи, как она вскоре опять является тебе.
Асока без труда поняла, что имел ввиду Скайуокер, но решила сделать вид, что не услышала этой обидной фразы, а вместо упрёка сказала:
— Прости меня, Энакин, я не должна была так себя вести и лезть в твои личные дела. Я обещаю, что более никогда не сделаю этого.
Мужчина при данных словах несколько смягчился и, помолчав немного, словно думая о том, как поступить, сказал наконец:
— Ну хорошо, раз ты всё поняла, я тебя прощаю, но, имей ввиду, если ещё раз я услышу хоть одну гадость про Падме, второго шанса на прощение у тебя не будет.
Тано вспыхнула и больше всего захотела развернуться и уйти, и на сей раз уже навсегда, но вспомнив о боязни потерять дружбу, согласилась на такое унизительное для себя условие. Она верила, что не всё ещё потеряно, и их дружбу можно спасти. Но не зря придумали поговорку о разбитой чаше.