Я есть твоя плохая память

«Сегодня я Каин. Завтра я буду Авелем. Мертвым грузом, лежащим возле окраин Пестрых когда-то давних развалин, Распростёртыми крылом над полем кровавой войны, Как позавчерашний весенний снег поодаль труны После прошедшей угрюмой зимы».

      Мир сошел с ума. Иссиня-черным горят тлеющие угли сожженных тел в братских могилах, иссиня-красным пропитана земля, укрытая сажей, иссиня-ржавым потрескивает смола обгорелых деревьев в кострах. Вдалеке слышатся крики взрослых, всхлипы детей, вой быков из Боен и тишина мертвецов. Отреченные мечутся из стороны в сторону, харкая зараженной кровью на уже и так багряную брусчатку. Стены покрыты алой слизью из запекшейся крови, пота, грязи и остатков того, что можно было бы когда-то назвать человеком. Бродячие животные разрывают трупы на куски, разнося их в дикую Степь, пожирают и больше не чувствуют голода. Зараженные бросаются на здоровых, плюются мертвой кровью и просят избавить их от страданий ножом под одно из двадцати четырех ребер; в их глазах — страх и безумие, в очах живых — ещё не истлевший огонь, в зеницах Данковского — грех и пороки. Полное разложение, грязные и смрадные кварталы. Жалкое зрелище. Ведь болезнь — близкая неизбежность, которая повинуется лишь Закону. Орудие мира, смерти и здравой логики природы. Мор в который раз прозрачным панцирем обволакивает эту землю.       Бледая Луна смотрит на всё с презрением. Даниил тоже. Они смеются друг другу в лицо. Один — сталь, потрескавшийся мраморный камень, холодный и отрешенный, другой же — жалкий притворщик, пародист на самого себя. В конце концов, только один из них — настоящий. И все же, в этом спектакле кому-то придется сыграть всего лишь старую смятую декорацию, не более.       Пробило ровно двенадцать. Полночь. Завершение прошлого и начало нового. У Бакалавра в руке пришедшее утром письмо, в сумке ещё несколько таких же. Но это особенное. Белоснежно чистое, с отрывистыми буквами на развороте, отдающие ароматом здешних полевых трав и парфюмом хозяина. Бергамот, кедр и древесный янтарь. На нем гербовая печать Каинов. Синяя, будто омут очей. Виктора.       Кругом веет терпким цветом твири, ветер разносит его даже в самые дальние углы построек и пыльных погребов; от него болит голова и раскалывается сердце. Снаружи устоялся запах прогнившего тела и крови, изнутри особняка пахнет чем-то дурманящим, но лёгким и приятным, на языке ощущается тонкий невесомый запах Chaenomеles jароnica. Эти красные деревья-кустарники в горшках у жителей Горнов всегда забавляли. Их яркие бутоны похожи на опухоли или кровавые сгустки.       Данковский вновь оглядывает помещение и вещи в поле зрения его глаз превращаются в расплывчатый водоворот. Справа медленно разгорается огонь из дров в топке камина, слева кресло-качалку пошатывает сквозняк из отворившейся двери. Кочерга с грохотом падает на половицу, оповещая о новоприбывшем госте. Стрелки часов уверенно идут своим чередом — время никогда не останавливается, вечный ход вверх-вниз. На него с пренебрежением и самодовольством лицезреет Алая Нина сквозь зеркальный портрет. Отвращение застыло комом в горле. Лишь статуя в виде эмбриона стоит неподвижно и тяжело дышит.       В прошлый ночной визит Даниила Данковского Виктор уснул за стопками бумаг. События выбили его из колеи жизни. Зелёные зайчики бродили по комнате, соединяясь в узорчатый рисунок с одной стороны, и расходясь в неприметные маленькие точки с другой. В воздухе остался только горький запах кофе и каких-то свечей. Лицо хозяина дома излишне мрачное, брови нахмурены сильнее обычного, губы сомкнулись в одну ровную линию, зрачки быстро ходили под веками. Вероятно, какой-нибудь дурной сон. Бакалавр стоит недвижно и пристально вглядывается в эту угрюмую грозовую тучу в конце сентября. Тихий шаг вперёд, наклон головы вправо и застывшая улыбка на лице. Кончики пальцев коснулись чужих скул. Из уст вырывается лишь беззвучное «Adsum». Ощущается теплота человеческого тела, холод промокших от дождя рук заставляет вздрогнуть, но не проснуться. Даниил медленно проводит по волосам, немного треплет их, касается челки и поправляет ее в сторону. Невесомое прикосновение к губам вынуждает пробудиться от сна. Сбитое дыхание и осторожный поцелуй, который позволяет Виктору утянуть Данковского к себе, крепко прижать и больше не отпускать. Тот в ответ что-то нежно шепчет Каину на латыни. На щеках у обоих проступает румянец. Свет лампы в отражении окон снова погас.       Сейчас же громкий вздох Виктора нагло достает ночного гостя из ещё не затуманенных воспоминаний и опрокидывает в реальность. Переворачивает из позиции Шута ровно на 180 градусов, или же наоборот. Все зависит от итога этого спектакля двух актеров. Победа или поражение? На кону стоит слишком многое, чтобы с ним вот так просто распрощаться. Особенно, если этим «ним» окажется кто-то из них.       — Люди верят всем, кто обещает им спасение и исцеление. Не менее глупые и неотёсанные в своих раздумьях, чем ранее отчаянные и озлобленно-слепы, они под влиянием паники идут на любые безумства, как одержимые устремляются за каждым знахарем или же псевдолекарем в поисках медикаментов и лечебных трав; они пичкают себя таким количеством таблеток, стредств и настоек, что не только швыряют деньги на ветер, но и преждевременно из страха инфекции отравляют себя, ослабляя свой иммунитет перед началом Мора, вместо того, чтобы укреплять его. Idiotarum.       Бакалавр нервно вздыхает и скрещивает руки на груди, показывая недовольство всем своим видом. Монотонный стук каблука сопровождают постукивания пальцами по деревянной поверхности. Часы не перестают выстукивать свой извечный ритм «Тик-так, тик-так», а листы в стопке бумаг шуршат один за другим, не давая сосредоточиться на основном. Звуки сливаются в одно безумие и неприятно отдают какофонией в ушах. Гул усиливается и голова начинает болеть ещё больше. Чёрт. На месте не усидеть. Происходящее явно его раздражает.       — Ничего не ответите? Nolite tacere.       В глазах Виктора блещет азарт и желание продолжить игру. На воображаемой шахматной доске он делает свой ход и забирает фигуру соперника. Или же успешно отбивает чужие карты своими. Как кому удобнее. Шахматы, шашки, кости, карты, лотерея или рулетка, может, и поле войны — впрочем, неважно в какое развлечение ему предложит сыграть Данковский, Каину без разницы, он в любом случае должен выйти победителем.       — Неужели эн-Даниил сегодня не в настроении? — голос не звучит насмешливо, нет, тихо и с толикой заботы. Больше похоже на затишье перед бурей, чем на полное спокойствие. Мнимое самообладание. Шаг в сторону — сорвётся в безумие, отступ назад — провалится в чувства, рывок вперёд — потеряет контроль. Он — стеклянный цветок, внутри же него — кипящая лава. Кровоточины в теле гниющего города, которые вот-вот просочатся наружу.       — Я прочел письмо. Вы хотите умереть?       Руки сжимаются в кулаки. Охота врезать как можно сильнее в это безэмоциональное лицо, оставить кровавые следы. Сбить костяшки до бурых ссадин. Выбить все зубы, до последнего оставшегося. Размозжить нос, оглушить ударом в челюсть до отключки. Потрепать до кровоподтеков и синяков. Пусть почувствует боль во всей ее красе. Изуродовать, раскроить до неузнаваемости, а потом снова сложить этот пазл в одну миловидную картинку. Благо, руки Бакалавра на такое не способны.       — Мы снова вернулись к исходной точке. — некое разочарование переходит в воодушевление. Руки начинают активно жестикулировать, показывая то перевёрнутую пирамидку, то кривой ромб. В голове всплывают картины массивного Многогранника, — Мы иначе решаем вопрос о смерти. Исчезновение прежней личности и возникновение вместо нее личности совершенно новой — что это, смерть или нет? Безумие — это ли не форма смерти? Утрата памяти — не истинная ли это смерть?       — Вы намерены потерять ум или память? И говорите об этом вот так, заранее?       Злоба кипит. Долгий устойчивый выдох, чтобы сосредоточиться и взять себя в руки. Нельзя сорваться, нельзя показать слабость, нельзя уступить гневу. Это ещё не безысходность. Но пока что. На крайний случай всегда есть тузы в рукаве змеиного плаща.       — Вы шутите… А между тем, я ведь совершенно серьёзен. Я именно к тому и веду, что непроизвольно может наступить странное состояние, при котором все мы как бы потеряем себя… погрузимся в дрему, из которой долго не будет возврата. Кто возьмет на себя заботу о наших делах?       Взгляд устремлён не на Даниила, куда-то сквозь, в пустоту. Да, правильно, лучше не смотреть на возможную помеху его решению. Иначе внутренний механизм может сдать, заработать в обратную сторону, расколоться. Его жертва не должна стать напрасной, его многолетние труды не должны бесследно исчезнуть, его память не должна рассыпаться. Он не-дол-жен оступиться. Только не сейчас, не когда все почти закончено, не перед этим человеком. Идти на компромисс — удел слабых. Выигрыш — залог Утопии.       — Ради чего идти на самопожертвование? — непонимание стынет ржавчиной на железном стержне. Разъедает, словно зараза в теле человека. Течет по сосудам как Песочная Язва и бьёт прямиком в сердце, — Если докажете разумность суждений и подальших действий, я соглашусь выполнить Вашу просьбу. И даже больше.       — Вы верите в возможность манипулировать переселением душ?       — Нет.       Бакалавр — сплошной клубок противоречий. «Танатика» подразумевает исследования о вопросах вечной жизни. Будь то бессмертие души или тела, неважно. Иммортализм несёт под собой взгляды, основанные на стремлении избежать смерти или отдалить ее. Основная ценность — человеческая жизнь. Достижение неограниченного долголетия — цель Данковского и его коллег. Сейчас же все разрушено. Бумаги сожжены, на месте осталась лишь груда расколотых камней и развеянный пепел исследований. Но он просто напросто не хочет верить. Ответить «да», значит признать правоту Каина и согласиться на все условия. Поражение де-факто.       — Знаете ли вы о том, что у нас называют Памятью?       — Вряд ли.       — Память — это тончайшие частицы человека, которые существовали всегда между ним — и всем, что не он. Некоторым дано.., — Даниил не слушает, слова проходят сквозь пальцы. Надоело. Бред и пустые фразы. Данковский снимает кожаные перчатки, расправляет их, вертит в руках и небрежно бросает на стол. Тянет к себе свою черную сумку, раскрывает и роется внутри. Шелест жёсткой бумаги и звонкий цокот стекла. Колбы бьют друг об друга и, кажется, одна даже треснула. Проводит рукой из стороны в сторону, что-то ищет. Резкая боль и неприятное покалывание в безымянном пальце. Руки наткнулись на оставленный где-то внизу скальпель. Железяка выброшена куда-то в бок вместе с руганью из уст. Кровь алыми каплями медленно спадает на пол.       — Я могу помочь?       Виктор немного встревожен. Такое поведение сбивает его с толку и не даёт возможным закончить начатое. Запах крови будоражит мысли. Бакалавр вечно встревает во что-то непонятное и пытается себе навредить. Внутри ледяного Змея прячется маленький рассеянный ребенок.       На правом безымянном теперь белым кругом красуется бинт. Мелкий порез не может оставить отметину. Шрамам не место на тонкой изящной деснице. Данковский оглядывает кисть и дальше продолжает свое дело.       — Хах. Жаль, что не обручальное кольцо. Продолжайте. — минута молчания обрывается на резком отказе. В ответ лишь тихое «аккуратнее».       В руку попадается почти выпитая бутылка твирина. Пахнет чистым спиртом и полевыми травами. Первый глоток, чтобы прополоскать горло, второй для бодрости и ясности ума, третий контрольный. И последний остался для Виктора. Да, всё-таки Стаматин делает плохое пойло. Медик рассматривает бутылку со всех сторон, крутит ею, выставляя конечность немного вперёд. Явный намек. Ждёт каких-либо ответных действий, но ничего не происходит. Резкий хлопок по руке и отобранная выпивка. Пока Даниил тянет ухмылку, Каин хмурит брови и смотрит сверху вниз. Он не любит алкогольный смрад больше, чем вонь гниющих тел на улицах Города-на-Горхоне.       — Вы слушали меня? Достаточно убедительно?       — И не собирался.       Холодный Webley-Fosbery из внутреннего кармана плаща перемещается в ладонь. Мрамор цвета стали. Для первого выстрела курок вручную отводится назад, далее работает автоматика. Все просто. Осталось только нажать спусковой крючок.       Прицел устремлён на Виктора, прямиком в его грудную клетку. Смерть на уровне вытянутой руки. Каин заранее знает, что Данковский не выстрелит. Не сможет, не посмеет. Закрывает глаза и опирается на стол. Даниил ведёт револьвером вправо, а потом вскидывает руки вверх и, улыбаясь, кладет его на стол. Всего лишь невинная шутка.       — Кругом ходят лесорубы с заточенными топорами и готовятся срубить на корню сад, который мы выращивали всю жизнь. Вы согласны за ним присматривать?       — Это Ваша просьба? Или голоса погибших родственников говорят Вашими устами?       Надменная ухмылка не сходит с лица. Бакалавр уже сделал свой выбор, и он от него не откажется. Их нити судьбы тесно сплелись в один узел, чтоб так просто развязаться, а у ножниц слишком притупились лезвия, чтобы разрезать. У этой задачки только одно решение, и примут они его вместе.       — Это многолетнее бремя Каиных. Никто из нас не в праве от него отказаться.       За окном начался дождь. Наконец-то вся дрянь на улицах смоется в канализацию. Взгляд перемещается по комнате, переходит от одного угла к другому, останавливается на глазах Каина. В карманах лежат револьверные патроны. Полный барабан. Ровно шесть.       — А хотели бы?       Когда-то давно он задавался таким вопросом, но все нерешенное было захоронено в глубине сознания и припорошено памятью о других. Не о себе. Посвятить свою жизнь другому и отречься от собственного «Я». Это ли так называемая вечная жизнь? Первая осечка в расчете. Невидимая трещина появилась между ним и человеком-отражением напротив. Что будет, если это зеркало разобьётся?       — Увы, таков удел моей семьи — гибнуть, сгорать заживо, растворяться в других без остатка.       Белый.       Виктора похоронят в белом цвете ритуальных одежд, облачат в белёсые лилии, опустят в пионы и покроют эустомами. Сделают мраморную корону и наденут белое золото с жемчугом на фаланги пальцев. Он станет бледым призраком из детских сказок. Однажды сквозь туманную пелену ветер развеет черные волосы и глаза цвета меда смогут взглянуть в последний раз. Он — почти мертвец, пережиток прошлого, который когда-нибудь проснется в будущем. Тогда его веки опустятся, а похоронный саван мягким снегом окутает тело. Город станет его могилой, а Многогранник вместилищем для души. Карт Бланш. Полная свобода действий, до которой осталось лишь пару дней.       Он жмурит глаза до разноцветных разводов, чтобы не видеть эти уродливые картинки в своем сознании. Голова кружится, черные пятна в глазах мешают видеть. Усталость даёт первые результаты. Даниил подхватывает его до того момента, как он упадет. Цвет Каина — не белый.       — Вы не ответили.       Чёрный.       Даниил мог бы быть священнослужителем. Читать молитвы на латыни и отпускать грехи с черным крестом в руках. Но вся дилемма в том, что он скорее похож на Змея-искусителя, чем клирика. У викария Данковского отблеск инферно в глазах особо виден при тусклом свете.       Именно в Городе-на-Горхоне сны бакалавра особенно кошмарны. Со всеми изяществами и эпидемией, которая никогда не закончится. Там его медленно разъедает болезнь. Выворачивает гниющие внутренности, сплетает тонкие кости, выгибает гибкие суставы. И тогда наяву он непременно идёт стрелять в черных моровых крыс.       Черные шахматные фигуры всегда тяжелее, черный флаг побеждает белый, черная магия сильнее светлой. Чтобы закрасить любой цвет из палитры, нужен черный. Стремящийся к хаосу, разрушению и раздробленности. Но нельзя ничего построить, не разрушив предыдущего. Цвет Данковского — не черный.       — Я обязан своей жене. Алая Хозяйка воздвигла фундамент города, вдохнула в него жизнь, заставила подняться с колен. Именно поэтому мне нужно сохранить ее в своей памяти, не дать исчезнуть.       Шестой патрон. Ржавый.       В древние времена умершего хоронили в позе зародыша и посыпали охрой, чтобы он мог возродиться в загробном мире. Перед сном Каину пахнет ржавчиной. Грязными бурыми пятнами на ровной поверхности. Шероховатыми рыхлыми налетами на металлах. Ржавыми колесами и вагонами поездов. Ржавой водой, ржавыми механизмами на Заводах, ржавой Столицей. Иногда ему снятся вещие сны. И тогда в ржавом отражении зеркала — чистое лицо. Но его мягкий блеск в глазах — почти ржавый.       — А она бы Вас сохранила? Сомнительно. Пожертвовала бы, жадно проглотила, а потом выплюнула, как кость в горле, не заметив потери. И ради чего?       Пятый патрон. Старое золото.       Когда-нибудь самые недоступные и надёжно запертые двери смогут открыться. Герой пройдет все испытания и получит желаемую награду, осталась лишь одна ступень к достижению цели. Золотая путеводная звезда подскажет направление. Божественное светило опускается за небосвод, лучи его преломляются сквозь бумажные стекла Многогранника и спадают разноцветом на город. Застывшие капли солнечного света отбиваются в слезах янтарных глаз Виктора.       — Ради Утопии. Такова цена.       Четвертый патрон. Изумрудный.       Каин не кристально-прозрачный, скорее хрустальный. Блеклый хрупкий кристалл. В нем присутствуют трещины, пузырьки жидкости и затуманенные участки. Такие минералы стоят гораздо дешевле «чистых». Он — тягучее, влажное, засасывающее болото в нефритовом колючем лесу. На дне остался лишь торф и обломки костей различных существ. Мерклый омут возле особняка Евы Ян. Хмельной обломок зелёного стекла.       — Вы действительно верите в Стеклянное оригами?       Третий патрон. Синяя сталь.       Жертвоприношения и дары богам когда-то были синими. Старые поверья говорят, что в полную луну в Степи танцуют синие бесы и поют песни. Однажды в детстве Виктор видел там маленькие синеватые огни, похожие на костры. С виду горячий свинец, на ощупь же холодная ртуть. Теперь он пришел на то же место, чтобы увидеть их вновь. В левой руке — стальной карабин, в правой — старая железная зажигалка. Пусть Степь выгорит дотла, потому что синим пламенем сгорает твирь.       — У меня нет выбора.       Второй патрон. Чертополох.       Горячую натуру можно лишь спрятать под толстым слоем ответственности. Но жар все равно будет просачиваться наружу. Когда-то в драке Виктору сломали ребро. Кинули колючему подростку вызов и пожалели. Задели, но не сломали. Тогда мать сплела ему венок из чертополоха. Сорняка, растущего в саду. Годами позже он прочел, что такой карой Бог отплатил Адаму за грехи. Ему не безразлично. Но какая разница, ведь все знают, что Каины — эзотерики и чернокнижники.       — Выбор есть, нужно лишь видеть контуры цели.       Первый патрон. Кровавый.       Последний осколок памяти вонзается в кожу. Жжет и покалывает изнутри. Нужно вывернуться наизнанку, чтобы достать. Желание избавиться и больше не вспоминать прорастает все дальше.       Виктор держится за Даниила крепко, чтоб не свалиться. Чуть отпускает руки, отходит, но потом снова возвращается в исходное положение. В глазах все ещё слегка двоится и бегают разноцветные зайчики. Лицо побледнело, а в ушах шумит и отдает эхом. В помещении душно. Бакалавр говорит что-то невнятное, кажется, щелкает пальцами. После сгибает руку в локте и показывает её перед лицом, давая сфокусировать взгляд на одном неподвижном предмете. Ждёт и затем отстраняется на пару секунд, чтобы открыть окно и впустить свежий воздух. Становится немного светлее и прохладнее. Возвращается, снова придерживает за плечи и прикладывает холодную руку тыльной стороной ладони. Теперь лучше.       Капля падает на пол. Ещё две оказываются на брюках. Из носа начинает стекать дорожка крови, вторая уже опустилась к губам. Каин наклоняет голову вперёд, старается вытереть большим пальцем и прикладывает кисть. Данковский снова начинает рыться в сумке. Наконец находит заветный предмет. Бормочет под нос и вытирает остатки крови платком с чужого лица. Смотрит на губы и не может отвести взгляд.       Нежное прикосновение. Короткий мягкий поцелуй. Бакалавр приходит в себя и резко отходит. Его тихое «Извини» в ответ на немое удивление. Каин не сводит глаз и медленно проводит по волосам, заправляет кончики за уши, спускается ниже и поправляет брошь, ведёт пальцами вниз. Осторожно касается скулы, притрагивается к уголкам губ. Сдается первым и вовлекает Данковского в новый поцелуй. Ведёт языком по нижней губе, затем переходит к верхней, дотрагивается нёба. Едва трогает пряди волос, шею, проходится пальцами по позвоночнику и прижимает тело к себе. Их движения замирают на мгновение, пока Виктор не чувствует металлический привкус на языке. Кровь вновь струйкой стекает вниз. Они отстраняются, дыхание прерывистое и хриплое. Даниил слизывает кровь прежде, чем Каин находит платок.       — Значит, Вы уверены в этом? Нашли решение?       Он целует чужие руки, фаланги пальцев, запястье. Гладит лицо напротив и искренне улыбается. Пахнет осенней землёй, а ещё дымом сожженных листьев. Вечность сжимается в один единственный миг. Сейчас их не достанет ни Песчаная Чума, ни кто-то из посторонних. Дождь на улице прекратился.       — Etiam. И я хочу Вам его показать. Доверитесь мне?       Виктор решается. Кивок и согласие.       Зеркало ломается, трескается и разбивается на части. Человек напротив даёт руку помощи. Освобождение от внутренних оков, дышать становится гораздо легче, тяжёлый туман спадает с век — дымки больше нет. Партия закончилась. Ничья. Точнее, победа обоих.       Все цвета смешиваются в один забавный каламбур. Но теперь они смеются с этого вместе. Утопия рушится, Многогранник неизменно падет. Прежнее не изменить, не восстановить и не исправить, осталось лишь строить новое на пепелище старого. Самые короткие моменты станут для них самыми ценными воспоминаниями, а этот город могил — домом.       Каждый из них заслужил того, чтобы помнить, жить и любить. Думать, дышать и мечтать. Впервые за долгое время Виктор Каин хочет отказаться от смерти и освободить свою память для нового гостя. Бакалавра Даниила Данковского.       — Я согласен.