The guy from my nightmares

      Известная вам история повторялась вновь и вновь каждую ночь. Кошмары, кажется, стали неотъемлемой частью моей жизни, терроризируя меня ночью и занимая добрую долю моих мыслей днём. Конечно, без нормального сна бытие моё усложнилось, нет, оно стало просто невыносимым. Мысли о сне преследовали меня почти постоянно, а работать пришлось ещё упорней, что бы не скатиться в учёбе.       Из-за этого дурацкого недосыпания не могло пройти и дня, что бы я во что-то, или в кого-то, если не так повезёт, не врезался. В общем, излюбленное мною «Прости» я стал использовать ещё чаще. Ну и, конечно, нервишки мои тоже немного пошатнулись, начал замечать у себя зарождающуюся паранойю, появился страх засыпать, а жизнь стала напоминать какую-то жалкую пародию на преисподнюю. И каждый раз, стоило мне устало закрыть веки больше, чем на полминуты, как в темноте появлялась знакомая пара зло блестящих глаз.       Ещё заметил, как резко за последний месяц увеличилось количество употребляемого мною кофе. Напиток, на который я раньше без сахара и молока смотреть даже не хотел и теперь лишь от запаха которого получал невыносимое удовольствие. Временами мог за день хоть семь кружек выпить, забив на то, какой вред я сам себе наношу. На самом деле, что довольно удивительно, были в этом и плюсы. Мы с Антоном, который оказался тоже немалым кофеманом, стали часто ходит на переменах к ближайшему кофейному автомату или, если повезёт, даже в близлежащую кофейню.       За это время мы и правда довольно сильно с ним сблизились. День уже не мог пройти без того, что бы мы не поболтали перед сном, хоть бы и на банальные темы или просто не узнали, как у друг друга дела. Провождение времени вместе на переменах стало обычным делом, как и совместный поход домой, по крайней мере, по вторникам.       С каждым днём я чувствовал, как подобно тому серебристому слою на лотерейных билетах, стираемому монеткой, постепенно стирается та призрачная грань между дружескими действиями и общением и чем-то большим между нами. Но я никак не мог понять, один ли я замечаю эти изменения, или, может, ты и правда на что-то мне намекаешь.       Ах, да, просто держу в курсе, я всё ещё не признался в своих чувствах. Я пытался, правда, но в последний момент резко передумывал и откладывал эту идею до лучших времён. Вот и дооткладывался, глупец.       Кстати, я сделал для себя парочку открытий насчёт своих кошмаров. К примеру, никогда бы не подумал, что у образа из сновидений, а точнее у меня, поскольку подобные сны, работа моего накрученного разума, такое широченное воображение. Сколько раз мне уже снились кошмары с участием злобного образа Антона, а ни разу сюжет не был идентичным предыдущим — что-то, да всегда менялось.       У образа из кошмара постоянно находились новые способы причинить мне боль: то он проходит рядом с какой-то смеющейся девчонкой, словно без причины, целуя её, но неотрывно глядя в мою сторону, как будто отсчитывая секунды до того, как разобьётся моё сердце и пытаясь догадаться по моей реакции, угадал ли он количество секунд до этого момента. Всегда угадывает.       А вот он сидит рядом со мной, с наигранной нежностью поглаживая мои пропитанные кровью волосы в полной тишине, прислушиваясь к тому, всё ещё ли бьётся моё покалеченное сердце. Ну, а после нагибается, даря краткий горький поцелуй и шепча что-то невыносимо болезненное, словно насыпая столовую ложку соли на новообретённую рану, после чего, если не повезёт проснуться, возвращается к старому-доброму избиению моей малоподвижной тушки.       Ещё кое-что, зачастую он приходит в виде Дипломатора и такие приходы наполнены не только вызовом у меня слёз и подобным психологическим гнётом, а ещё и жестоким избиением моего тела. Словно скрытый под маской, он становится ещё увереннее и сильнее. Будучи же в своём привычном виде, он, чаще всего, сосредотачивается на нанесении мне душевных ран, что выходит у него не хуже, чем причинение физических.       Как бы я не пытался, но ощущение того, что тот двойник из кошмаров и правда Антон, всё никак меня не покидает. Хотя с каждым взглядом на пару светлых и таких искренних глаз такого милого и дорогого человека, признаюсь, я начинаю убеждать себя в обратном. Однако каждую ночь, когда взор таких чужих и холодных, гневом сверкающих глаз, но в такой знакомой оболочке останавливается на мне не на одно длительное мгновение, ощущение схожести вновь переполняет меня.       Неужели я скрыто боюсь того, кого обожаю всей душой? Я так люблю твою улыбку, Антон, но с недавних пор мне всё сложнее и сложнее не замечать в ней тень яростного оскала. Я млею от твоего голоса, но мне становится так неловко от того, что я испуганно дёргаюсь, когда ты просто со мной здороваешься. А твои глаза, такие необычные и завораживающие… Я не могу поверить, что стал замечать в них только хорошо знакомый блеск и ничего более.       Нет-нет-нет, я не могу позволить кошмарам испортить мне жизни. Не могу позволить своей судьбе просто течь по течению, не взяв всё в свои руки из-за какого-то неоправданного страха. Я должен что-то с этим сделать. Но что?

***

      Сижу за рабочим столом, немного согнувшись, усердно что-то строча на очередном аккуратно вырванном листе бумаги. Лампа на столе — единственный источник света в комнате. За окном же темно, даже небо сегодня беззвёздное, а фонарь напротив погас ещё вчера, после того, как какая-то слишком весёлая, и, наверняка, пьяная компания на спор бросила в него камнем. О том, кто же из них выиграл в споре мне сейчас хотелось знать меньше всего.       Очередной листок аккуратно вырванной бумаги, теперь небрежно скомканный, летит в мусорку, уже переполненную этими самыми листками, ударяясь об бортик мусорного ведра и присоединяясь к тем немногим, недостойно валяющимся на полу.       Очередной лист бумаги. Теперь уже в клеточку, поскольку черновик в линию буквально минуту назад опустел, а последний его лист только что присоединился к своим скомканным собратьям. Переводить страницы рабочих тетрадей как-то не хотелось, хотя для такой благой цели можно было бы и пожертвовать половиной тетради по литературе.       После первой же строки, после первого предложения и первой поставленной точки, я застыл, борясь с сильнейшим желанием сейчас же скомкать эту очередную, явно провальную попытку формулировки своих чувств. Встал из-за стола, начиная наматывать круги по комнате, дабы хоть немного упорядочить свои мысли. И делал я это так, словно сейчас была вовсе не середина рабочей недели, а время уже давно не перевалило за полночь.       После очередного круга по своим небольшим владениям, плюхнулся на кровать с телефоном, тут же отбрасывая назойливые идеи о том, что бы просто заснуть. От нечего делать просмотрел сообщения, не замечая никаких изменений, на пару мгновений остановившись на твоём кратком пожелании сладких снов. Сладкими мои сновидения не были уже давно. А вообще, ты всё чаще и чаще спрашиваешь, что же со мной происходит. Оно и не удивительно, ведь мешки под моими глазами, растущие с каждым днём, игнорировать становится довольно трудно. Зачастую я быстро лепечу что-то про большие нагрузки в плане учёбы, а после просто пытаюсь перевести тему. Не могу же я тебе рассказать правду о моих бредовых снах и о том, чем они вызваны, а хотя…       Мы стоим на улице, облокотившись на стены родного универа и попивая горячий кофе из университетской столовой. На самом деле, эту опекающую горло жидкость, язык не поворачивался назвать «кофе», но когда было мало времени или идти ещё куда-то за желанной порцией кофеина было лень, годилось это. И вот мы просто стоим, вокруг довольно шумно, но болтающим студентам особо до нас дела нет, по крайней мере, до меня уж точно. — Снова не спал? — прерываешь ты молчание, повисшее между нами. — Мгм. — неуверенно мычу я, отпивая из почти полного стаканчика. — Значит не спал. И чего же? — Да так, кошмары…       И после этого я, кажется, не выдерживаю: слова просто льются из меня, словно горячий напиток из судорожно сжатого мною стаканчика, струйками протекая между подрагивающими пальцами. Я говорю, и говорю долго, как мне самому кажется, но вскрывая на свет всю истину, всю боль, весь страх. А ты неподвижно стоишь рядом, внимательно слушая и не смея меня прервать.       Вскоре я замолкаю, осознание сказанного, словно снежный ком, накрывает меня с головой, а ты молча продолжаешь смотреть на меня ещё какое-то время, будто убеждаясь, что я закончил. После ты открываешь рот, желая осведомить меня о своём мнении на всё мною сказанное, но я не слышу от тебя ни звука. Вижу только, как беззвучно двигаются твои губы, как меняется выражение твоего лица, но оно ни капли не помогает мне понять о чём же ты ведёшь речь и какие чувства в ней пытаешься передать. Внимательно слежу за каждым движением твоих губ, но всё равно не могу разобрать ни единого слова. А ты и не замечаешь моей растерянности, продолжая о чём-то пламенно говорить. И на этом поток моих мыслей резко прерывается.       Нет, о моих кошмарах буду знать только я и других в эту историю втягивать не стоит. Понимаю, что пребывая в грёзах, всё это время пялился в до сих пор светящийся голубоватым светом экран телефона, от чего в глазах ощущался сильный дискомфорт. Отложив гаджет и потянувшись, прислушиваясь к хрусту собственных косточек, я вновь занял место за рабочим столом. С энтузиазмом взяв ручку в руки, я продолжил работу, обещая себе, что на этом листе я напишу больше, чем два несчастных предложения.

***

      Я хорошо помню каждый кошмар и тот уж вовсе не был исключением, даже наоборот — он мне запомнился лучше остальных. Почему же? Дело в том, что он был другим, совершенно не таким, как все предыдущие. Честно, я до сих пор не знаю, стоит ли то, что я видел в ту ночь такого негативного обозначения, как «кошмар». Ведь теперь этот кошмар — всего лишь моё чёртово существование.       В этот раз я оказался в университете в самый разгар рабочего дня и всё было, как обычно, по крайней мере сначала. Я стоял в шумном переполненном людьми коридоре, сзади чувствовалась привычная тяжесть рюкзака, а в руках я держал парочку рабочих тетрадей. Передо мной то и дело проходили болтающие о чём-то своём студенты, а я никак не мог вспомнить, какая у нас сейчас по расписанию должна быть лекция. Поэтому заметив знакомых ребят из моей группы, я тут же двинулся за ними.       Почти сразу после того, как я поднялся за компанией на этаж выше, заметил знакомую фигуру возле окна, рядом с которой слышался смех и многоголосый говор. Антон оживлённо обсуждал что-то с группой учащихся, одаряя их своей отменной улыбкой. Я же решил подождать в сторонке, пока они закончат, что бы хоть поздороваться. Ждать пришлось не так уж долго и уже через пару минут Антон, помахав своим знакомым на прощание, направился в мою сторону. Я слабо улыбнулся, сильнее сжимая тетради, что их я держал в руках, но не успел я даже вымолвить «Привет», как ты просто прошёл мимо, словно вовсе меня не видя.       Стоит ли описывать, что я почувствовал в тот момент и насколько болезненно сжалось моё сердце. Не знаю откуда у меня появились на это силы, но я тут же рванул за Антоном, вовсе не обращая внимания на недовольные высказывания отталкиваемых мной людей, хотя, странно, мне показалось, что я подобных вовсе и не слышал.       Продолжая следовать за Звёздочкиным, я на секунду остановился в дверях уборной, но после решительно оттолкнул дверь, пройдя внутрь. Он стоял у раковины, небрежно плеща на лицо ледяную воду, не обращая внимания на намокшие рукава пиджака. Когда я зашёл он поднял голову, внимательно рассматривая своё отражение в старом запотевшем зеркале. «Привет, Антон. Мы можем о кое-чём с тобой поговорить? Антон?» — но ты, будто продолжая меня упорно игнорировать, смотрел в висящее над раковиной зеркало, словно пытаясь рассмотреть на нём видимые только тебе трещины. На твоём уставшем лице не было ни следа той прежней улыбки, с которой ты что-то активно пояснял тем студентам буквально минуту назад. На нём отображалась лишь неимоверная усталость и тоска. Тогда я медленно подошёл сзади, мягко постучав пальцем по твоему плечу. Ты не реагировал, всё неотрывно смотря на собственное отражение и, кажется, вовсе не шевелясь, лишь грудь твоя неспокойно вздымалась и губы немного содрогались при каждом глубоком вдохе. Я мельком взглянул в зеркало, не понимая, что же так сильно могло привлечь твоё внимание. Я не сразу поверил тому, что увидел, а точнее тому, чего я, наоборот, увидеть не смог.       В зеркале отражался ты, сейчас судорожно сжимающий пряди волос в руке, но там вовсе не отражался я. Тетради тут же выпали из моих рук, упав на пол, но этого никто не услышал, как и моего испуганного писка. Я застыл, лихорадочно переводя взгляд с собственных рук на треклятое зеркало в котором меня по-прежнему не было видно. Я бессильно осел на холодный пол, вовсе не ощущая ногами его прохлады, что напугало меня ещё больше. Мне показалось, что контуры моих рук становятся какими-то расплывчатыми и нечёткими, и виной этому были явно не слёзы, уже начинающие поблёскивать на моих глазах. Именно в этот момент я замечаю, как ты уходишь, выключая свет и захлопывая за собой дверь и, конечно, не слыша, как я зову тебя, как кричу тебе вслед, прося, буквально умоляя подождать, не уходить, не оставлять меня. Ты не слышишь, как я плачу, оставшись наедине в темноте, не в силах и шагу ступить к спасительной двери. Я тяну размытое очертание руки в твою сторону, на полупрозрачную ладонь попадает последний лучик солнца, перед тем, как дверь захлопывается, что бы уже никогда не открыться. Я продолжаю сидеть во всё сгущающемся мраке, ожидая, когда же это закончится, но я всё не просыпаюсь, а надежды на спасение развеиваются подобно эху от моего тихого плача.

***

      Вот таким было то сновидение и, кстати, был это последний сон в моей бренной земной жизни. О да, на следующий же день дух мой покинул грешное тело, дабы скитаться без дела до конца веков. Нет, «скитаться» слишком неподходящее для моего существования слово. Ведь скитания мои начинаются и тут же заканчиваются масштабами моей старой общажной комнаты и определённой территорией этажа, где она расположена, так что особо и не разгуляешься.       Как же я умер? Да довольно глупо — из окна выпал. На самом деле теории насчёт своей гибели я слышал разные. Кто-то говорил, что я совершил суицид из-за разрыва с какой-то популярной девчонкой из универа, хотя некоторые поговаривали, что был я вовсе не по девочкам, считая и это возможной причиной моей смерти. Те, кто знал меня лучше или только говорили, что знали, намекали на убийство или несчастный случай, не видя или не желая видеть причин для моего раннего ухода из жизни по собственной воли. Были, конечно, и вовсе бредовые идеи по типу того, что я был участником какой-то секты или религиозным фанатиком. В общем, взглядов на причины моей гибели было много, но большинство сходились в том, что был это несчастный случай, как после и написали в протоколе моего дела.       Что я думаю по этому поводу, спросите вы? Не удивляйтесь, но мне как-то наплевать на весь этот говор. Спустя месяц моего существования в качестве никому невидимого призрака мне стало наплевать на многие вещи. Но определённые из них всё ещё много для меня значили. Ты, например.       Ты приходишь в мою комнату почти каждый вечер. Временами нерешительно мнёшься на пороге, просто оглядывая всё вокруг быстрым взглядом янтарных глаз под которыми давно уже красуются темнющие синяки; тут же срываешься с места, бесшумно захлопывая дверь, лишь бы поскорее убежать из этого пропитанного горько-сладкими воспоминаниями места до того, как слёзы предательски проступят на твоих глазах.       В другой же раз ты шагаешь вглубь комнаты, пройдясь кончиками пальцев по столу, смахивая накопившийся на нём слой пыли, садясь на край ранее принадлежащей мне кровати, прикладывая голову к стене и прикрывая глаза, отдаваясь воспоминаниям, таким невесомым, освещённым золотыми лучами заходящего солнца. Ты вновь и вновь добровольно принимаешь сильнейший яд для своей сознания и души, позволяя себе забыться хоть на одно краткое мгновение. На это мгновение губы твои приобретают слабые очертания знакомой мне улыбки, краешки которой тут же пересекают слёзы, сверкающие в лучах уходящего солнца.       Ты часто говоришь со мной, с самим собой, с этим местом и временами просто невозможно уловить момент, когда ты перескакиваешь от воспоминаний о какой-то забавной история, участниками которой были мы с тобой к бесконечно повторяющемуся лепету о том, как же тебе меня не хватает. Но самыми ужасными для меня, наверно, есть моменты, когда ты долгое время молчишь, а потом шепчешь, что скучаешь по мне, продолжая пялиться в противоположную стену. И в эти моменты я замечаю тусклый свет в твоих глазах, слабую надежду, что сию же секунду в тишине раздастся голос, что кто-то обязательно ответит тебе, скажет, что ты не один и что всё будет хорошо. И я готов крушить, метать и рвать на себе волосы, только бы больше не видеть этот пустой взгляд твоих глаз, я готов отдать всё, лишь бы не быть безмолвным наблюдателем того, как остатки надежды исчезают в твоих глазах и безвозвратно скатываются в землю вместе со слезами.       А после ты уходишь, всегда уходишь прочь, так же бережно прикрывая дверь. А я остаюсь. Мне хочется кричать от бессилия, обиды и чёртовой мирской несправедливости и я кричу, и я умоляю о помощи, зная, что ни одна живая душа меня не услышит.

***

      Шёл третий месяц. Я знал, что сегодня ты обязательно придёшь. Удивительно, но в кои-то веке я не ошибся. В без пятнадцати шесть слышу знакомые шаги рядом с комнатой, слышу твой глубокий вдох и ты открываешь дверь. Оправа очков, всё ещё так тебе идущих, слегка скрывает мешки, ставшие за время ещё больше, но ты снимаешь её, наскоро вешая на ворот кофты и позволяя рассмотреть тёмные полукруги под глазами во всей их красе. Ты бережно ставишь принесённый тобой букет в вазу на столе, а сам занимаешь привычное место на кровати. — Уже третий месяц как-никак, Олегсей. — как только ты выдавил из себя эту фразу, послышался звон слетевшей на пол вазы. Я же неподвижно стоял рядом, наблюдая за тем, как ты тут же бросился собирать осколки и мокрые цветы: — Уходи.       Ты поднял очередной осколок, но он сразу же закатился под кровать, стоило тебе вздрогнуть из-за громко хлопнувшего окна. Ты, охваченный апатией, последовал его достать, вовсе не замечая пореза на пальце. Нагнувшись, ты выудил из-под кровати пыльную тетрадку. Я с замиранием сердца наблюдал, как ты, словно зачарованный, рассматривал выцветшую зелёную обложку. — Нет-нет-нет, не смей. Не смей её открывать, слышишь? — конечно же, ты не слышал.       Подобно ребёнку, тянущему пальцы к заветной розетке, ты открыл тетрадь, внимательно рассматривая сотни слов написанных моим корявым почерком. Ты медленно перелистывал страницы, не столько вникая в содержание текста, как пытаясь уловить особенности написания той, или иной буквы, слова или сокращения. Ты и не догадывался, что с каждой перевёрнутой страницей подбирался всё ближе к тому, о существовании чего я всей душой желал, что бы ты не узнал. — Нет, пожалуйста, стой! Прекрати! — я отчаянно и безрезультатно пытался трясти тебя за плечи, но полупрозрачные руки вновь и вновь проходили сквозь них. А ты всё перелистывал страницу за страницей, немного ускорившись, будто чувствуя — что-то поджидает тебя в конце. Я притих в гнетущем ожидании, а внутри зародилось слабое желание. Пусть уже и поздно, но ты должен узнать.       Смотреть на тебя нет сил, поэтому я перевожу взор на остатки разбитой вазы. Мне жаль, что я так поступил, но другого выхода я просто не видел. Наблюдать за тем, как любимый человек вновь приходит сюда, раз за разом наблюдать, как он от этого страдает, как он зовёт тебя, а вот он ты, совсем рядом, неспособный никак об этом сообщить, не способный ничего с этим сделать. Я вновь и вновь пытался прогнать тебя отсюда, сделать так, что бы ты, подобно хрупкому мотыльку, не подлетал к солнцу, обжигая крылья и оставаясь ни с чем. Но мотылёк вновь возвращался к солнцу, не в силах выкинуть его образ из головы. Неужели мы обречены на такое невыносимое существование?       Когда я вновь смотрю в твою сторону, ты держишь в руках знакомый аккуратно вырванный листок бумаги в клеточку. На нём красуются два мокрых пятна, причудливо размывающие старые чернила. Янтарные глаза прикованы к розовому пейзажу заката за окном, а такую спокойную и искреннею улыбку на твоём лице я не видел уже так давно. И мне кажется, что ради этого момента стоило умереть.