Голый расчет

Ночь была потрясающей. А вот утро началось с причитаний Ильи. — Что мы наделали! Это же кошмар настоящий, — шипел он и зачем-то пытался вытащить Наполеона из теплой постели, — А ну, вылазь! Вылазь, кому говорю! — Имей в виду, — Наполеон поплотнее натянул на себя одеяло, приоткрыл один глаз и сурово посмотрел на любовника, — если у тебя опять какой-то там кризис, то я в этом отказываюсь участвовать. Мы все вчера решили. Точка. — Да какой там кризис! — Илья со всей дури дернул за край простыни и попытался таким образом вытряхнуть Наполеона из кровати, но не на того напал — хороший шпион должен, как и хороший солдат, уметь удерживать занятую позицию даже при преобладающей силе противника. — Габи! — Что «Габи»? — Габи же сейчас придет! — Ой. — Вот тебе и ой! Наполеон сел на постели и огляделся. Спальня представляла собой довольно жалкое зрелище, хотя ничего «эдакого» Илья вчера так и не позволил. Они просто уснули здесь, обнявшись, утомленные треволнениями прошедшего вечера. А ведь еще была гостиная с многострадальной софой. Хотя они и старались быть крайне осторожными, но… — Габи в номер пока пускать нельзя, а то она может нас неправильно понять, — резюмировал он, — вернее, как раз правильно. Не очень похоже, что мы дрались. — Вот именно! — согласился Илья. — А что делать? — Дать ей задание в рамках миссии и услать подальше, пока все здесь не приберут, — на одном дыхании выдал Наполеон. Илья посмотрел на него со смесью восхищения и скепсиса. По крайней мере, Наполеон интерпретировал его взгляд именно так. Хотя, вообще говоря, восхищения могло бы быть и побольше. — Так она и услалась, — буркнул Угроза. — Ей еще переодеться нужно. — Не нужно! — оживился Наполеон. — Так даже лучше. Пусть сделает вид, что всю ночь не спала, а караулила блудного мужа, — на этом слове он поморщился. — Жениха, — поправил Илья, — легенда же сменилась. — Ну, да. Пусть будет жених. Это слово звучало не так жутко, хотя тоже неприятно. Как будто Илья мог по праву принадлежать кому-то другому. И так претендентов много А. Н. К. Л., Союз, барон еще тот навязался! — И перед кем ей делать вид? — скепсиса в голосе и взгляде Угрозы становилось все больше. — Так перед фройляйн Кляйн. У нас миссия, ты не забыл, случайно? — Наполеон приспустил с плеча одеяло и с наслаждением понаблюдал за тем, как взгляд Ильи ползет вслед за тканью все ниже и ниже, как на его щеках появляется лихорадочный румянец, а дыхание учащается. Член Наполеона тоже весьма заинтересовался происходящим. Мда, еще немного и о миссии действительно ни один из них не вспомнит, как и о бедняжке Габи, которую придется всеми правдами и неправдами держать подальше от того непотребства, что они учинили в номере. Как же все-таки приятно видеть совершенно ошалевшего Угрозу и не прятать собственного сумасшествия в ответ! Как здорово просыпаться после совместной ночи и с полным основанием ждать продолжения. Видимо, Илья думал о том же самом. — Вернемся в Нью-Йорк, — пообещал он срывающимся голосом, — неделю тебя из постели не выпущу! Перед глазами замелькали очень соблазнительные картины. Оказаться бы сейчас дома, на кровати, специально предназначенной для страстных ночей. Они с Ильей, конечно, уже занимались на ней сексом, но как-то неправильно тогда все было между ними. Не по-настоящему. Теперь все будет иначе. — Будто Уэйверли даст нам эту неделю, — фыркнул Наполеон. — Хотя я всецело поддерживаю идею, но, к сожалению, вообще не помню, чтобы у нас в контракте был упомянут отпуск. — А я и самого контракта не помню. Никаких бумаг лично не подписывал, — пожал плечами Илья. Кажется, его ничуть не беспокоило такое странное положение дел. — По-моему, об этом стоит напомнить Уэйверли, — Наполеон собирался лично это проконтролировать. Чтобы ни малейшей лазейки не осталось у того, кто решил бы услать Угрозу назад в СССР. Мало ли что. — В любом случае Габи захочет умыться, — Илью было сложно сбить с мысли, — и я никому не посоветую становиться с утра между ней и душем, в прошлый раз она меня чуть с ног не снесла. Вряд ли она станет мыться у тебя или ждать уборки номеров. Так что ты пока одевайся и постарайся навести здесь порядок, а я займусь гостиной и ванной комнатой. Наполеон только вздохнул. — Что ты там убирать собрался, скажи на милость? Особенно в ванной. — Эм… — Илья отвел глаза, хоть не покраснел и то хорошо. Наполеон бы вряд ли это вынес спокойно, а Габи не заслуживает наткнуться на любовную сцену, попирающую все возможные человеческие и божеские законы. Да и они с Ильей такого тоже не заслуживают. — Что «эм…»? Ничего ведь толком и не было. — Ты же кончил, — прошипел Илья, уперев глаза в пол — и что там такого интересного увидел? — И не один раз! — И ты тоже, — ухмыльнулся Наполеон, — ну и что? Учитывая позы и способы, в которых мы предавались страсти в ванной комнате, и, конечно же проточную воду, там сейчас даже монашке можно помыться без греха. Без греха, как же! Да Угроза один сплошной ходячий грех. Его губы на груди, животе, ниже… ниже… Прикосновение к головке — удар тока. Неужели это всегда так будет с ним? Разряд. Еще разряд. Еще! — Иллиа! А он глаза поднимает, правильно, мол, действую? Искуситель и инквизитор одновременно. Самые невинные ласки в исполнении Ильи заставляли гореть и плавится до самого нутра, а уж это сносило крышу почище любого наркотика. — Какой же ты все-таки, Ковбой, kaverznik! — непонятно возмутился Илья, выбив Наполеона из сладких воспоминаний. Он мысленно сделал заметку узнать значение и этого слова. Выпытать. Каким-нибудь сексуальным способом. Выбрать что-нибудь эдакое, чтобы Илье понравилось, и он захотел потом вернуть удовольствие Наполеону. Вот как с минетом вышло. Они, конечно, довольно много уже испробовали, но всегда можно найти что-то интересное. Илья, кажется, вполне готов к экспериментам, ведущим к взаимному удовольствию. — Я тебя тоже люблю, — вдруг вырвалось у Наполеона И он замер, любуясь, как лицо Ильи все-таки вспыхивает от этих слов. — Люблю! — Илья шагнул вперед, — люблю тебя do smerti! Вот и что прикажете отвечать на такое странное заявление? «Do smerti» — это у русских вообще как? Вернее, у этого конкретного русского? В этот раз Наполеон догадался, что речь почему-то идет о смерти. Так любит, что убить хочет? С их-то историей вполне возможно. Илья навис над Наполеоном и поцеловал. Таким Угроза нравился ему больше всего. Его властные губы, настойчивый язык… «Да пусть хоть убьет» — невнятно подумалось Наполеону, — «только сначала трахнет пару раз. Пару тысяч раз. Может быть, тогда не так жалко умирать будет». Впору диагностировать у себя размягчение мозга. По-настоящему, Наполеон был уверен, что от рук Ильи ему ничего не грозит. Тот доказал это делом и не один раз. Откуда тогда дурные мысли? Сумасшествие какое-то. — Габи, — Наполеон неохотно оторвался от губ Ильи, — у нее есть ключ. — Ага, она и портье привести не постесняется, если что, — вздохнул Илья, — пойдем, некогда сейчас. Дело прежде всего. — Ты прав. О безжалостном урагане с красивым женским именем Габриэлла забыть невозможно. Наполеон поднялся с постели, посмотрел вслед Илье и вдруг понял, что именно опробует на нем, как только у них появится больше времени. *** Пять минут. Время почти закончилось. Наполеон смотрел как уходит Илья вместе с Габи, все ускоряя шаг, а потом перейдя на бег, и мысленно прощался с ним. Жаль, не получилось поцеловать в последний раз. А еще лучше — заняться любовью. Знал бы, что этот день так закончится — плюнул бы на последствия, заперся в номере на все замки и урвал у судьбы, что сумел, до последней секунды. Каким же идиотом он был все эти месяцы, когда отталкивал Илью и мучил их обоих! Сколько возможностей упущено. Могли бы уже много дней подряд просыпаться рядом. Илья нес Габи на руках, как будто она действительно была его невестой. Наполеону вдруг привиделась совершенно сюрреалистичная картина: они с Ильей оба в смокингах и обмениваются кольцами, а где-то высоко-высоко в небе звенят свадебные колокола. Перед смертью можно все, даже признаться себе в нелепом и неисполнимом желании сочетаться браком с мужчиной. Такого не будет никогда, ни через пятьдесят, ни через сто лет. По крайней мере, не в подчеркнуто религиозной Америке. Даже живое воображение Наполеона забуксовало, когда он попытался представить подобную свадьбу в Библейском поясе, да хоть бы и в Нью-Йорке. Смешно и дико. Наполеон действительно засмеялся. Если бы сейчас за ним кто-то наблюдал, он бы очень удивился, смех, вопреки сложившийся ситуации, звучал весело и искренне. Нельзя сказать, что Наполеон совсем не боялся смерти, но по крайней мере сейчас она обещала быть легкой и быстрой. А вот Илья наверняка будет винить себя, что не уберег, что бросил. Вот тебе и «do smerti». Иногда слова сбываются буквально. С одной стороны, Наполеону не хотелось, чтобы Илья мучился и изматывал себя сожалениями, а с другой — он надеялся остаться в его памяти надолго. Навсегда. Пусть Угрозу не возьмет ни пуля, ни нож. Пусть доживет до старости, ничего не забыв. И пусть у него будут женщины, которые скрасят его жизнь, но никогда больше не будет любовника-мужчины. Наполеон и раньше не скрывал, насколько силен в нем собственнический инстинкт, и не собирался делать это сейчас. И все-таки, ну почему именно ему везет на сумасшедших? Поступки противников с рациональным мышлением можно предугадать и нивелировать, а вот что выкинет безумец — никогда. Ну кто мог представить, что этот зациклившийся на фройляйн Кляйн кретин не только педантичный и упертый, но и богатый настолько, чтобы выкупить дом в центре города целиком. И нет бы ему поухаживать за дамой, как полагается, глядишь, ответила бы на его чувства хотя бы из-за денег. Так он почему-то решил добиться взаимности экстраординарным способом: затаился, словно паук и сплел настоящую паутину из проводов и взрывных устройств. Хорошо, что большую часть удалось обезвредить вовремя и эвакуировать людей, но для самого Наполеона это мало что меняло. Он застрял в самом сердце этой паутины, прикованный наручниками к бомбе, посреди роскошного будуара, явно обставленного для фройляйн Кляйн. А все потому, что спятивший преследователь решил, что Наполеон имеет виды на предмет его страсти. Да плевать ему на эту женщину и всех остальных женщин на свете. Илья сначала пытался обезвредить бомбу — тщетно, потом пытался снять наручники, разорвать цепь — все без толку. Наполеон эгоистично хотел верить, что не будь рядом Габи без сознания, Илья продолжал бы попытки гораздо дольше, несмотря на их очевидную бессмысленность, но в то же время был рад, что не пришлось прогонять Угрозу лично. Тот сделал единственно правильный выбор: спасти Габи и спастись самому — и не стал тратить драгоценные секунды на сентиментальности. Все верно. Наполеон и сам бы так поступил. Возможно. Но все же… все же Угроза мог бы сказать хоть слово на прощание. Три минуты. Сюда бы сейчас резак Ильи, или хотя бы те кусачки, которые так хорошо проявили себя в Риме. Покорно стоять и дожидаться взрыва было не в характере Наполеона. Хотя он мало что мог поделать, но все-таки упорно пытался вытащить запястья из стального плена. Кожа на них была рассечена до крови и казалось, что это может помочь, но на деле наручники, скользкие от крови, только бессмысленно проворачивались. Кровь вообще плохая смазка. Две минуты. И тут раздался взрыв. Только почему-то со стороны окна. Стекла разлетелись, что-то впилось в щеку, поцарапало лоб, но Наполеон не почувствовал боли. Он видел Илью, влетевшего в будуар в вихре осколков, и не верил своим глазам. В руках у Ильи оказались преогромные клещи, которыми он с одного раза перекусил цепь наручников и, потянув Наполеона за руку, скомандовал: — Прыгаем! Живо! За секунду до взрыва Наполеон осознал, что обязательно сделает Илье предложение, как бы глупо это ни выглядело.