***
Какой бы отвратительной не была весна в марте — ей все радуются. Думают, будто всю тоску и застой она заберёт с собой вместе со снегом, холодом и вечной темнотой. Словно та в силах вдохнуть жизнь не только в увядшую зелень на деревьях, но и в тела человеческие. Оттого и девочки все с приподнятым настроением ходят, улыбаются чаще положенного и даже смеяться тихонечко себе позволяют. Наташа может посоревноваться бледностью с трупом окоченевшем, а синяки под глазами подтвердить, что вскоре им она и станет. Недостаток сна ощущается всё сильнее и сильнее. В шеренге Романова не позволяет себе сутулиться, хотя до безумия хочется свернуться клубком и закрыть глаза, лишь бы не видеть здесь больше ничего, раствориться с этой темнотой. Но приходится смотреть прямо на мимо идущего Солдата, который останавливается в метре от неё. — На маты, — указывает он на рядом стоящую Лену. Та безоговорочно следует к указанному месту и начинает разминаться перед спаррингом. Учитель бегло пробегается глазами по девочкам и разворачивается к ним спиной, которую рыжая в ответ буравит тяжёлым взглядом. Хочется прожечь её к чертям, чтобы в лёгкие вместо кислорода дым и смог поступали живительной смесью. С момента победы Наташи не было ни единого совместного спарринга, даже слова лишнего не было сказано. Девочки с завистью косятся, ведь тело её больше не пестрит синевой поражения. Считают, что та отмучалась и теперь свободна. Но Романова злится, злится до безумия, когда в очередной раз произносится не её имя. Приходится кулаки поджимать, да губы кусать, дабы ничего лишнего с языка не слетело. Вместо тренировки с Солдатом ей в противники дают одну из соседок, дабы форму никому не терять. И за последние года организм никогда так сильно не отдыхал и не расслаблялся, ведь любая из девочек в первые десять минут оказывалась на лопатках. Тренер лишь кивал и просил не задерживаться и идти на следующие занятия, раз уж они здесь закончили. Казалось, когда за окном всё заливалось оживающим светом проснувшегося солнца, а листва цепляла глаз своей небывалой яркостью, Наташа в противовес угасала. С потерей аппетита пропадали и жизненные силы, оттого десять минут победы превращались в пятнадцать, а затем и вовсе сошли на нет. Проигрыш следовал одним за другим, отчего оставалось лишь пожимать плечами перед вопросительным взглядом Солдата и смиренно плестись в больничное крыло, ведь то бровь рассечена, то рёбра необходимо на перелом проверить. — Да что же с тобой происходит, Нат? — Лена позволяет себе зайцем пробежать в палату к подруге после перевязки той. Голос пестрит гневом, глаза же искрятся нежностью. — Всё в порядке, всего лишь растяжение, — Романова закатывает глаза и усмехается. — Я не об этом, — блондинка подсаживается рядом и кладёт руки на ноги подруги и слегка поглаживает кожу. — Разве сейчас ты не должна быть на тренировке у Солдата? — то ли в порыве переживания, то ли в раздражении слетает вопрос. — Тренировку отменили, — хмыкает Белова. — Да и не об этом сейчас речь. — Как странно, — игнорирует последнюю фразу Романову. — Её отменяют лишь в крайних случаях. — Солдат после задания себя неважно чувствует. Давай просто порадуемся, что сегодняшний день обойдётся без очередного нашего избиения. — И то верно, — хмыкает рыжая и лицом утыкается в плечо подруги с усталостью вековой. — Мне просто нужна небольшая передышка. Обещаю, всё вернётся на круги своя. — Не затягивая с этим, слабость здесь не терпят.***
На улице хлопьями зима вечная украшает каждый дюйм земли сырой, в заботе нежной укрывая ту покрывалом. Наташа бредёт тяжёлыми шагами по тугому снегу в неизвестном направлении; подальше отсюда — вот её цель. Каждая косточка промёрзла, а волосы превратились в живое стекло, которое может треснуть в любой момент, губы же трещинками напоминают расслоённую сухую кору старого дуба. Идти сложно, порою и вовсе невыносимо, но остановись на секунду — в цепких лапах смерти окажешься. Впереди виднеется мутный силуэт, чудом избежавший великую силу снежной бури. Первый ориентир за несколько бесконечно длинных часов дарует иллюзию восполнившейся энергии, отчего рыжая переставляет окоченевшие конечности с особым упорством. Безымянная тень в конечном итоге оказывается очередным заплутавшим путником, чьё незавидное положение было продиктовано собственной глупостью и излишним самомнением. Романова в резвом скачке подскакивает к лежащему мужчине, падая на колени с той же отчаянностью, с какой в молитве к богам склоняются. Хочется растереть щёки страннику, дабы румянец алый стёр смерти маску бледную, но не удаётся даже справиться с тремором собственных покрасневших рук. Небрежно убирает пряди с лица чужого, после чего собственный лик преисполняется ужасом. Наташа в неуклюжей попытке отстраниться падает на локти. Перед ней Солдат лежит, чей пульс также незаметен, как и маленькая потерянная девочка в бескрайних сибирских лесах. Вот только у него есть крохотный шанс, которым он и пользуется. Ощутив нарушение вечного сна и желанного годами покоя, мужчина неторопливо раскрывает глаза заржавевшего механизма. Белёсый свет режет сетчатку с особой жестокостью. Хочется отблагодарить свою Герду или же обругать с ног до головы, вот только и звука издать не удаётся, лишь мычание нелепое. Страх животный в глазах девчонки уже не кажется нормальным — он настораживает. — Ваш… Ваш рот, — Наташа мужается и подползает обратно, на колени перед идолом своим садится и протягивает руку в многоговорящем и обнадёживающем знаке. До сих пор лишь мычание злобное. Может от холода губы слиплись так, что до мяса плоть придётся разрывать? Солдат подносит бескровные руки к лицу и ощупывает его: не чувствуется ни тепла, ни жизни. Стоит пальцам дойти до губ, как блеяние гневное сменяется на жалобное. Уста перевязаны нитками шерстяными, да цвета бордового в тон вязкой крови. Цепкой хваткой Наталья оказывается в бескомпромиссных тисках учителя. Хочется отвернуться и опустить веки, чтобы не успеть запомнить лик ужаса, но будто по наитию взгляд завороженно приковывается к голубизне глаз страдальца, в которых борется и смерть, и жизнь, да тайны мира — её мира — раскрыться готовы. А тот всё мычит в безуспешной попытке песнь свою финальную спеть. После взмаха длинных ресниц девушка первым делом делает раздражающий глотку непомерно большой вдох до треска в лёгких, вторым вытирает влажный лоб тыльной стороной ладони. Пока глаза привыкают к темноте, удаётся примкнуть пышными губами к стеклянному краю стакана в спасительном глотке. Наташа суеверной никогда не была, но сейчас, под сияющим лунным светом, заставляющим кожу блестеть, хочется прислушаться к своему чутью и вытрясти с учителя все запретные тайны. Кажется, что сегодняшняя ночь простит все наделанные глупости, спрятав их под своим священным куполом, и позволит правде пролиться. Каждая горящая звезда небосвода тихонько нашёптывает зазывающие мотивы песен древних, тех самым, что человечества старше. Поступью твёрдой Романова кошкой крадётся по коридорам мрачным, холодным и бесконечно длинным. Но по ощущениям проходят лишь жалкие секунды, прежде чем заветная дверь оказывается перед глазами. В затуманенном сознании ноги сами ведут хозяйку, пока разум пытается обработать хоть толику информации, но битву эту проиграл он давно. Рыжая даже не стучит, не желая давать шуму разрастаться глухим эхом. Умело тенью оказавшись, на цыпочках проникает внутрь и замирает по центру тёмной комнаты. Купается в лучах луны, что благоговеет детям своим, и, будто повторяя сцену из сна, она садится на колени перед кроватью, к изголовью. Перед ней учитель дышит тяжело-тяжело, отчего грудь высоко вздымается, и морщится во сне. Что-то бормочет непонятное своим демонам, заставляя ресницы вздрагивать. — Солдат, — рукой бледной, мраморной, девчонка дотрагивается до лба раскалённого кошмарами души и обжигается, но, к боли привыкшая, оставляет всё как есть. Наташа готова поклясться, что сейчас, находясь в запретной комнате, да со Смертью играясь, она на правильном пути. Вся жизнь её была залогом этого момента. — Что ты… — мужчина от прикосновения просыпается резко, а в глазах огонь горит, что разум в сновидениях жжёт. Пожар нечеловеческий и на Романову переходит, заражает её и подчиняет воле своей, отчего губы дрожат, а лицо алеет. — Вы весь горите, — девчонка от волка голодного убирает ладошку обратно. Мужчина вертит головой и трёт глаза, пытаясь привести рассудок в порядок. Но мысли бегут слишком быстро, а тело не слушается, будто сон ужасный не закончился. Но ведь ужасен вовсе не сон. — Солдат? — реально ли то, что перед ним лицо Наташи сейчас? Или вновь дьявольские проделки рук человеческих, а может и вовсе иллюзия от уставшего временем разума? — Джеймс, — в этот раз прозвище произнесённое, что имени роднее стало, режет слишком глубоко. А забытое годами и волей сломанной прошлое ночью этой пожелало из пепла восстать, да напомнить о себе ударом болезненным. В зеркальном действии учитель плавным мазком проходится по мягкой щеке ученицы. Она и вправду настоящая, из крови и плоти, сидит перед ним на коленях будто святая и выжидает приговора. — У Вас температура, — Наташу под дых бьёт непривычно мягкий жест Солдата. — Я сделаю компресс. Она отстраняется, желая то ли помочь, то ли сбежать. Руки дрожат безумно, но от страха ли? А уста раз за разом смакуют услышанное имя непривычное, что ножиком перочинным вырезано отныне в мозгу. — Ни один компресс мне не поможет, — мужчина говорит хрипло, как-то гортанно и еле уловимо. Шальные мысли в голове развязывают верёвки самоконтроля на каменных руках. — Что ты тут делаешь в такой час? — Мне сон дурной приснился, — девушка в найденное полотенце кладёт обжигающий снег, что спасением должен стать. — Мне надо было увидеть Вас. Возможно Наташа слишком сильно ударилась головой на тренировке, отчего совершенно позабыла о страхе. Овечка добровольно пробралась в логово зубастого хищника, что пощады не знает. — Жар спадёт, — рыжая уверенным жестом умещает полотенце на лоб наставника. — Во сне Вы хотели что-то рассказать, но не могли, Вам не позволили. — И ты пробралась сюда поздней ночью за ответами? — снег за секунды растаял, дорожками кипящими по коже скатившись. Столь резкий контраст был чертовски приятен. — Пробралась… — Романова взглядом свежим смотрит на мужчину, обмозговывая фразу. Корит себя за необдуманную выходку и хочет скрыться от пронизывающего металла в очах. Солдат вертит в очередной раз головой, отчего волосы плечи щекочут. В глазах девчонки луна пятном ярким засела, гипнозом своим под контролем любого беря. А та в довесок губы пышные переминает зубами, отчего кровь в жилах стынет. Сам Дьявол в игры с ним играет. — Прошу, уходи, — разум сделал выпад в очередной бессмысленной попытке, ведь сила духа давно покинула мужчину, оставив всю силу телу физическому. В противовес словам он берёт маленькую ладошку ученицы, что синевой венозной отдаёт, и прислоняет к собственному лицу, будто та вместо снега способна даром целебным жар снять. Трётся о неё, как кот, носом, лбом, щеками, оставляя губы сухие напоследок. Рыжая завороженно смотрит своими блестящими изумрудами и не верит. Ей даже думать о подобном запрещалось, ведь перед ней собственный палач и убиенный ею. — Уходи, — повторяет тот, не справляясь с собственным диссонансом. Резко отрывает от себя руку чужую и смотрит с мнимой угрозой, мольба плачевная за которой прячется. — Я всё решила, — кивает та в отрицании словам мужчины. В битве этой разум плоти слабой проиграл. Довольно томительных снов, граничащих между кошмарами и истомой сладкой. Осмелевшая Наташа выбрала метод своей казни — Солдат, как она всегда и знала, — будет её наказанием. А на смерть надо иди с гордо поднятой головой и уверенным взглядом. Именно поэтому она без колебаний равняется с сидящим Джеймсом и примыкает к его губам. Пулей безжалостной прошибает разум поцелуй девичий. Учитель резкой и болезненной хваткой пальцами о подбородок отстраняет лицо ученицы и смотрит с напускной серьёзностью, отчего мурашки по нежной коже бегут. Опаляет её дыханием жарким, раздумывая буквально для виду секунды бесконечные, а после сам наклоняется к устам податливым и с волчьим голодом сминает их. У Романовой земля из-под ног уходит, из-за чего приходится коленом опереться о кровать между раздвинутых ног мужчины. Воздуха в лёгких не хватает, но кислород ей больше не нужен, не он больше служит источником жизни. Поцелуй углубляется, отчего тихий девчачий стон разносится по комнате, что служит катализатором для активации огрубевших ладоней, которые с шеи продолжают исследование по юному телу. За ними следуют и губы мужчины, с явным наслаждением следовавшие по изученному пути, дорожки влажные и красные в гордом знаки оставляя. Прикусывает клыками звериными тонкую кожу под ключицей в желании крови, после чего следует очередной стон. — Джеймс… — Наташа хрипит, привлекая губы мужчины обратно к своим. Ладошку запускает в спутанные волосы и ноготками кожу подразнивает. От новых ощущений крышу сносит так, что вся вселенная пятном блеклым и невзрачным становится. От произнесенного вслух имени старого, что жертвой войны стало, кровь в жилах леденеет. И с хаосом, что в голове творится, Солдат разрывает тонкую майку на девчушке, ожог оставляя на месте лямки тонкой. Позволяет себе взглядом, метель бушевавшую хранивший, окинуть грудь, ладошкой стыдливо прикрытую. Свет лунный, искрящийся, ласково окутывает мраморную кожу ученицы подобно броне. Третий стон раздаётся тогда, когда в несдержанном жесте мужчина очерчивает пятернёй бюст перед ним, легонько поддразнивая соски одним из пальцев. А затем, будто по щелчку, в голове что-то щёлкает. — Довольно, — от случайного взгляда на свою взрослую и грубую ладонь, что покоится на теле не детском, но почти, мурашки ходуном пошли. Неправильно и несправедливо для неё, не стоит так губить молодую душу. — Теперь уходи и не возвращайся.