Гермиона Грейнджер и таинственное дитя

За последние годы с Драко Малфоем происходило много такого, чего он и представить себе раньше не мог. Но происходящее с ним в данный момент выбивалось даже за его значительно расширившиеся рамки возможного – не предполагал он, что придется работать гребаной жилеткой для гр... гря... Гер... Гермионы Грейнджер. То есть не то чтобы жилеткой – она не плакалась, она кричала о том, как ее достало происходящее. Не будь Драко так озадачен, он бы по-настоящему насладился ее гневом на гриффиндорцев, резво бросившихся устраивать личную жизнь, представил бы в красках и лицах, как она обломала обоих своих дружков, внезапно разглядевших в ней особь противоположного пола. Ее возмущение было таким смешным. Чего она хотела от вчерашних подростков, переживших страшную войну? Насколько Драко понял, пароксизм откровения был спровоцирован свежим происшествием. Начинающий аврор, дежуривший где-то в Хогвартсе, уронил вслед левитирующей Омут Грейнджер неудачную шуточку по поводу схожести формы каменной чаши с женскими бедрами, дополнив ее комплиментом, который Гермиона сочла слишком сальным, о чем и сообщила нахалу. К аврору подошел второй, и они – то ли тупые, то ли считающие, что у них еще по паре лишних жизней в запасе, – предприняли попытку облапать ее. – Ты сломала нос каждому? – поинтересовался Драко со смехом в голосе. – Что ты! Каждый получил по жалящему туда, где мама не найдет, – самодовольно сообщила почти успокоившаяся ведьма. Драко, пожалуй, стало страшно. Он вспомнил лицо Поттера, когда того приволокли в мэнор, и представил себе… бедных авроров. Не то чтобы он искренне им сочувствовал, просто сделал пометку на будущее: не приставать грязно к грязно… к Грейнджер. По крайней мере, пока она сама не попросит. – Ты – страшная женщина, – озвучил он очевидное. – Бойся. Смутились одновременно, уж больно последний обмен репликами был похож на флирт. – Я и боюсь, – внезапно и на Драко накатил приступ честности (гриффиндорство передается воздушно-капельным путем? Пришла Грейнджер, надышала – и вот его уже несет). – До сих пор понять не могу, с чего ты… – С чего я... что? – Общаешься со мной как с человеком. Ты должна меня ненавидеть, за школу, за шестой курс, за Дамблдора, – оказалось, что не так сложно поделиться этими мыслями, которые действительно не давали Драко покоя. Грейнджер вцепилась в него как чизпурфл в палочку, и важно было понять почему. – Тебя? Ненавидеть? Ты слишком мелок для такого всеобъемлющего чувства. В интонации Грейнджер было такое пренебрежение, словно он червяк на ее ботинке. Драко обиделся, хотя обижаться на то, что тебя не ненавидят, вроде как нелогично. – Сколько пафоса! – едко ввернул он. – Да никакого пафоса. Все просто – ненавидеть можно тех, кто стоит за всем этим… Ну, за тем, что мы пережили. А ты пешка. И это тоже было обидно. В основном потому что правда. – А ты прямо ферзь, – снова не сдержался Драко. – Да нет, такая же пешка, и Гарри пешка, и твой покойный декан, и все остальные, – пожала плечами вмиг повзрослевшая, помрачневшая и осунувшаяся Грейнджер. – Причем никто до конца не знал, в какой игре его используют. Даже Гарри. – Бедный-бедный Поттер. – Ты ничего не знаешь! – отрезала яростно. – Не тебя растили на… – она сфокусировала взгляд на Драко и, что-то для себя решив, передернула плечами. – Неважно. В общем, я тебя не ненавижу. Драко сделал приглашающий жест, побуждая продолжать. – Глупо ненавидеть за школьные выходки избалованного папенькиного сынка, – в этот момент Драко порадовался, что он не объект ее ненависти; если она так хлестко бьет словами того, кто ей безразличен, как она поступает с теми, кого считает настоящим врагом? – На шестом курсе… Опять же ты был подростком, который делал глупость за глупостью с почти фатальными последствиями. Спрашивать нужно не с тебя, а с тех, кто знал о твоей деятельности, хладнокровно наблюдал и, – ее голос взвился, Драко даже показалось, что сейчас она расплачется, – позволил всему зайти туда, куда это зашло. – Эй-эй, – попытался успокоить Грейнджер Драко. Но та, кажется, уже вошла в раж. – Так что тебя можно жалеть, а не ненавидеть. Ты не просто пешка, ты пешка, которой удачно сыграли обе стороны. Под таким углом Малфой на ситуацию не смотрел. Ему даже стало себя жальче, чем обычно, но неприятно резануло, что Грейнджер, кажется, тоже испытывает к нему жалость, а жалость – это почти так же отвратительно, как презрение. Высказавшись, экс-гриффиндорка сникла. – Кажется, я слишком разговорилась. Забудь, Малфой. Но Драко забывать не планировал. Стало немножко понятнее, чем руководствовалась эта странная девушка, когда свидетельствовала в его пользу, да и весь расклад заиграл по-новому. – Ты вот, между прочим, тоже ведешь себя со мной почти прилично. Еще ни разу не высказался о моем происхождении. К ответным откровениям Драко был не готов. Он был в принципе не готов воскрешать в сознании ужасы последних лет и последних месяцев: закончилось – и славно. – Тебя что-то не устраивает? – вскинул он бровь. – Нет, все замечательно, – сменила тему Грейнджер. – Прости, что вывалила на тебя все накопившееся. Не знаю, что на меня нашло. – Да чего знать-то? Эффект попутчика, – блеснул эрудицией и белозубой улыбкой Драко, радуясь растерянности и смущению на лице собеседницы. – Что? Откуда тебе известны термины из магловской психологии? – Почему из магловской? – оскорбился Драко. – У маглов, по-твоему, монополия на средства передвижения, где можно оказаться рядом с незнакомцем? – Нет, но… маги не интересуются… – Именно поэтому прародитель твоей психологии – магического рода. – Фройд* – маг? – Сквиб. И не нужно пенять мне на то, что я кичусь происхождением. Вот ты только что продемонстрировала, что считаешь волшебников отсталыми. – Ладно, – Грейнджер пораженно уставилась на Драко, и в его груди разлилось удовлетворение. Все-таки уел. Видимо, его самодовольство не укрылось от ее взгляда, потому что она тряхнула гривой и фыркнула: – Только к нашей с тобой ситуации эффект попутчика не имеет никакого отношения. Ты не чужой мне человек. Драко не смог скрыть удивление, почувствовал, как расширились глаза и приоткрылся рот. Черт, он так скоро разучится быть Малфоем – совсем перестал владеть собой! Ему бы съязвить в ответ, выдать что-то смертельно ядовитое, чтобы сразить наповал, но… он не захотел. Почему-то стало теплее. Оказывается, быть не чужим приятно, только вот… с чего бы? – Что? Мы с тобой шесть лет вместе проучились, взрослели на глазах друг у друга, пережили страшное, пусть и по разные стороны войны. Мы точно не чужие, – резюмировала Грейнджер. – Уговорила, – Драко успел взять себя в руки и напустить равнодушно-напыщенный вид. – Ладно, давай к делу, – Драко еще в ее первый визит заметил, что скрывать смущение за бравадой – визитная карточка Грейнджер. Она вынула из-за пазухи наполненный светящейся субстанцией пузырек и помахала им у Драко перед глазами. – Уизлетта поделилась воспоминанием? – Драко опешил. Нет, женский пол непостижим! Неужели… Что-то в лице Грейнджер подсказало, что не все так просто. – Какая разница. Воспоминание у меня, и это главное. – Ты выкрала его! – догадался Малфой. Его удивление и восхищение росли с каждой секундой: – Ну ты и… ведьмища! – выдохнул он. Гермиона спрятала горящее лицо за стихийным бедствием – ее волосами – и слила воспоминание в Омут. После чего покраснела еще больше, осознавая, что и с кем собирается смотреть. Драко бы пройтись по этому словесно, да дело в том, что он и сам чувствовал похожий стыд. Оба застыли над Омутом, не решаясь склониться и увидеть воспоминание, которое на самом деле не касалось их обоих, которое было бы неловко смотреть даже в одиночестве, не то что вдвоем: одно дело изобразить беспечность в разговоре, другое – действительно решиться. – Ну что, поехали? – Грейнджер снова неуклюже дернулась, и они оба склонились над испещренной рунами каменной чашей.