Перед грозой

      В покоях главы ордена душно. После утренней свежести сада это ощущается особенно остро. Неподвижный воздух густо напитан благовониями, и Цзинь Гуанъяо непроизвольно задерживает дыхание, почтительно кланяясь.       — Отец хотел видеть Гуанъяо?       Цзинь Гуаншань еще не одет до конца, служанки суетятся вокруг него, собирая волосы в замысловатую прическу. Он небрежно кивает в ответ на приветствие.       — Мне не хотелось тревожить тебя в столь ранний час, но увы, некоторые дела невозможно отложить.       — Гуанъяо считает своим долгом разделить ваши заботы в любое время, — он снова кланяется.       Цзинь Гуаншань отсылает служанок, жестом приказывая сыну подойти ближе.       — Только что в Башню Кои прибыл глава клана Сюн, — по холеному лицу скользит пренебрежительная усмешка. — Я догадываюсь, с каким вопросом он прибыл и почему не поленился выехать затемно. Их спор с кланом Цао об охотничьих угодьях долины Инин длится не первый год, и сейчас он хочет просить меня решить этот вопрос в его пользу. Пользуясь тем, что глава Цао тяжко болен и уже вряд ли встанет со своего ложа, — Цзинь Гуаншань бросает на сына короткий цепкий взгляд из-под полуприкрытых век. — Однако он не знает, что три дня назад я уже получил письмо от главы Цао, и сегодня его наследник прибудет в Ланьлин, — он небрежным жестом смахивает несуществующую соринку с рукава и вновь переводит взгляд на Цзинь Гуанъяо. — Я не собираюсь принимать главу Сюн до его приезда.       Цзинь Гуанъяо кивает. Разумеется, отец заранее решил, в чью пользу разрешится спор. Надеясь успеть первым, глава Сюн напрасно проделал неблизкий путь до Ланьлина.       — Займи главу Сюн учтивой беседой, — Цзинь Гуаншань неопределенно взмахивает рукой. — Пусть дожидается приема столько, сколько понадобится.       Цзинь Гуанъяо низко кланяется и поспешно выходит вон. Сворачивает на пустынную по раннему времени террасу, останавливается, делает несколько глубоких вдохов. Воистину, никто не может похвастаться тем, что всегда гуляет рука об руку с удачей, но подобное стечение обстоятельств — просто издевательская насмешка судьбы. Прямой приказ отца — это не та вещь, которой можно пренебречь. О том, чтобы незаметно уехать из Башни Кои, теперь не может идти речи, и из-за такой ерунды, как пограничный спор двух мелких кланов, он будет вынужден тратить драгоценное время на пустую болтовню, в ожидании момента, когда глава ордена, наконец, соизволит уделить своим вассалам немного внимания. Цзинь Гуанъяо усилием воли заставляет себя разжать стиснутые пальцы, разглаживает смятый край рукава. Вряд ли глава Лань пустится в дорогу с рассветом. Если наследник клана Цао прибудет в Ланьлин до полудня, возможно еще удастся добраться до Цинлу вовремя.       ***       Легкий ветерок игриво колышет шелковые занавеси гостевого павильона, ласково касается щеки и улетает прочь, наполнив воздух нежным ароматом цветущих пионов. Цзинь Гуанъяо делает медленный глубокий вдох и устремляет взгляд в окно, на алеющий солнечный диск, почти касающийся краем горизонта. Расцвеченное закатными красками небо отливает всеми оттенками багрянца, и Цзинь Гуанъяо представляет, как в кровавом мареве, захлебываясь, тонут искаженные ужасом лица отца, мачехи и обоих просителей, чьи визгливые голоса доносятся до него как сквозь ватное одеяло. Учтивая улыбка не покидает его лица, но измочаленные кисточки бахромы на скатерти могли бы многое сказать внимательному наблюдателю. К счастью, таковых в павильоне нет. Глава Сюн и первый молодой господин Цао слишком заняты желанием вцепиться друг другу в глотки, чтобы замечать такие мелочи, а прислуга в Башне Кои и вовсе приучена не поднимать глаз. Закатные лучи окрашивают кармином ворс дорогого цинхайского ковра, вызывая непрошенные воспоминания. Пришедшие просить о милости в Знойный дворец боялись вздохнуть громче положенного, не то, что поднять голос. Цзинь Гуанъяо вспоминает, как Вэнь Жохань решал судьбы куда более сильных и крупных кланов, и едва заметно кривит губы.       — Клан Сюн всегда был верным вассалом ордена Цзинь! — Резкий голос выдергивает Цзинь Гуанъяо из раздумий. Жидкая седая борода главы Сюн трясется от негодования, а сам он, кажется, едва сдерживается, чтобы не накинуться на молодого господина Цао с кулаками. Самое время вмешаться. Цзинь Гуанъяо разжимает пальцы, выпуская истрепанный край скатерти, и почтительно наклоняет голову. Безотказная память мгновенно выуживает из сотен прочитанных свитков нужный отчет.       — Разумеется, глава Сюн, в Башне Кои прекрасно помнят и о четырнадцати штуках полотна, и о трех умелых врачевателях, присланных в лазареты нашего ордена во время Низвержения солнца, — он успевает поймать презрительную ухмылку молодого господина Цао. — Еще немного терпения, благородные господа. Как только у отца появится свободное время, он примет вас тотчас же, — он с извиняющейся улыбкой разводит руками и делает знак служанке вновь наполнить чаши гостей. А затем прячет ладони в широкие рукава и незаметно давит на аккупунктурные точки, пытаясь унять головную боль. С каждым часом невидимый обруч все сильнее сдавливает виски. Каждая драгоценная минута этого дня, потраченная на бессмысленную свару из-за ничтожного клочка земли, отзывается в сердце бессильной ненавистью. Солнце окончательно скрывается за горизонтом, краски тускнеют, и сиреневые сумерки неторопливо заполняют павильон. Служанки начинают зажигать светильники, и Цзинь Гуанъяо молча смотрит, как последние всполохи заката растворяются в стремительно заливающей небесный купол темноте. В то, что Цзинь Гуаншань забыл о ждущих его приема вассалах, он не верит ни на мгновение. Но как быть, если глава решил перенести разбирательство на следующий день?! Когда старый Лю Шань, доверенный слуга Гуаншаня, бесшумно появляется в дверях, Цзинь Гуанъяо до боли прикусывает щеку изнутри, впиваясь взглядом в бесстрастное лицо.       — Лянфань-цзунь, — Лю Шань степенно кланяется. — Глава ордена хочет видеть главу Сюн и молодого господина Цао.       Оба просителя вскакивают, и, бросая друг на друга злобные взгляды, устремляются к выходу. На Цзинь Гуанъяо никто не смотрит. Он медленно выдыхает, чувствуя во рту солоноватый привкус крови, и на миг прикрывает глаза.       ***       Холодный ветер бьет в лицо, выжимая из глаз невольные слезы, топот копыт тревожной дробью рассыпается в ночном безмолвии. Башни Ланьлина давно скрылись из виду, и сейчас вокруг расстилаются лишь бесконечные поля, залитые темнотой. Каждая потерянная минута жжет Цзинь Гуанъяо изнутри, но от идеи долететь до Цинлу на мече он отказывается сразу. Как бы ни хотелось наверстать упущенное время, он трезво оценивает свои возможности: запас его духовных сил недостаточен. Он пригибается к гриве и сильнее сжимает колени. Конь под ним всхрапывает, но бега почти не ускоряет — клочья пены тревожно и угрожающе белеют на темной шкуре. Еще десяток ли такой скачки, и животное падет. Цзинь Гуанъяо еще раз прикидывает оставшееся до Цинлу расстояние и натягивает поводья, заставляя коня замедлиться, постепенно и вовсе переходя на шаг. Желание бросить все, вскочить на меч и рвануться напрямик вновь поднимается изнутри, и он давит этот порыв привычным усилием воли. Все ещё слишком далеко, а риск заблудиться в темноте, сбившись с пути, слишком велик. Он спрыгивает на землю, наскоро обтирает дрожащего коня куском ткани. Снимает вышитые золотом клановые одежды, меняет их на скромный, неброский наряд торговца. Тщательно стирает с лица киноварь и собирает волосы в простой высокий хвост. Пояс с Хэньшеном поначалу тоже отправляется в сверток с одеждой. Цзинь Гуанъяо ощущает непривычную тревожную пустоту и успевает удивиться тому, как быстро меч стал неотъемлемой частью его жизни. Он несколько мгновений колеблется, а затем решительно застегивает ножны поверх пояса и вновь вскакивает в седло.       Третья стража уже подходит к концу, когда едва переставляющий ноги конь наконец добирается до Цинлу. Цзинь Гуанъяо ведет его в поводу. Нетерпение тлеет в крови, заставляет сильнее сжимать пальцы на узком витом шнуре. Он сворачивает с главной улицы в темный проулок, но не успевает дойти даже до середины, когда из тени выходят две коренастые фигуры, заступая дорогу.       — А ну, стой! — грубая рука перехватывает повод.       Цзинь Гуанъяо не надо оборачиваться, чтобы понять, что дорога назад тоже отрезана — чуткий слух заклинателя ловит шарканье еще двух пар ног.       — Не будешь дергаться — уйдешь живым, — бандит щерит в усмешке гнилые зубы. — Может даже с целой шкурой.       Чаша терпения Цзинь Гуанъяо, наконец, переполняется и по жилам разливается обжигающий ледяной огонь. Он медленно улыбается. От этой улыбки пленники в подвалах Огненного дворца начинали биться в оковах раньше, чем их тел касалось раскаленное железо, но в переулке темно, и тем, кто так неудачно решил поживиться его кошельком, видны лишь смутные очертания лица.       — Конечно, добрый господин, — он выпускает повод из рук и делает шаг назад, под прикрытие конского бока. Взмах левой рукой — широкий рукав плещется в воздухе, невольно приковывая взгляд. Пальцы правой уверенно ложатся на пояс, смыкаются на рукояти — и Хэньшэн с едва слышным звоном вылетает из ножен, отсекая вцепившуюся в поводья руку. Жестокий пинок — бандит спиной впечатывается в забор, тело безвольно сползает вниз, так и не успев издать ни звука. Огненный талисман вспыхивает в ладони — и второй грабитель роняет нож, с воем катится по земле, отчаянно пытаясь сбить пламя. Цзинь Гуанъяо рывком разворачивается. Тяжелый шипастый шар со свистом рассекает воздух, и он уходит вбок одним плавным движением. Времени на повторный замах Хэньшэн бандиту не оставляет — кровь хлещет из рассеченного горла, заливая одежды, изрыгающий ругательства рот захлебывается булькающим хрипом. У последнего из четверых хватает ума не вступать в схватку — он разворачивается и со всех ног несется прочь. Короткий толчок духовной силы, резкий свист рассекаемого воздуха — и лезвие Хэньшэна пробивает худое тело насквозь, коротко и хищно подрагивая в неподвижной спине упавшего. Цзинь Гуанъяо призывает меч назад и возвращается к тому, кто заговорил с ним первым. Бандит судорожно скребет ногами по земле, подвывая от ужаса, отчаянно пытается отползти, зажимая обрубок руки.       — Господин… господин… пощадите…       Одним коротким ударом Цзинь Гуанъяо сносит ему голову и брезгливо отступает от хлынувшей фонтаном крови. Хладнокровно втыкает клинок в горло хрипящего бандита, обожженного талисманом, окидывает опустевший переулок цепким взглядом и возвращается к коню. Вышколенное животное стоит там, где его оставили, но тонкие ноздри тревожно раздуваются, ловя разливающийся в воздухе резкий запах крови. Цзинь Гуанъяо успокаивающе похлопывает коня по шее. Тщательно вытирает Хэньшэн, убирает его в ножны, и, подхватив поводья, направляется к выходу из переулка, ни разу не оглянувшись.       Огни в трактире давно погашены. Стучать приходится трижды, и когда Цзинь Гуанъяо уже начинает терять терпение, заспанный слуга наконец открывает дверь, невнятно бормоча извинения.       — Не ездили бы вы по ночам, молодой господин, времена нынче неспокойные. Цзинь Гуанъяо нетерпеливо кивает. После сегодняшнего ночная жизнь Цинлу определенно станет чуть более спокойной, но разговаривать на эту тему он не намерен.       — Вот и друг ваш уже, почитай, в полной темноте приехал, не дело это!       Сердце пропускает удар. Цзинь Гуанъяо быстро облизывает губы, роется в поясе и бросает слуге кусочек серебра.       — Не провожай меня. И пусть утром нас не беспокоят, пока не позову.       Он торопливо пересекает внутренний дворик, едва сдерживаясь, чтобы не бежать. Сквозь ставни на окнах флигеля пробивается слабый свет. Цзинь Гуанъяо замирает перед входом, задерживая дыхание, бессознательным движением одергивает ханьфу и тихо открывает дверь.       Свет одинокой свечи почти не разгоняет царящую в комнате темноту. Неяркие золотистые отсветы дрожат на полированных боках медной курильницы, ложатся на лицо сидящего за столиком Лань Сичэня, делая его черты мягче и нежнее. Цзинь Гуанъяо застывает, не в силах сделать шаг, в который раз очарованный этой строгой и чистой красотой. Лань Сичэнь оборачивается на шорох, его лицо озаряется радостью. Он порывисто поднимается навстречу, и Цзинь Гуанъяо не успевает даже поклониться, мгновенно оказываясь в кольце сильных рук.       — Эргэ… — он утыкается лицом Лань Сичэню в грудь, обнимает, льнет к нему всем телом, не в силах совладать с голосом.       — А-Яо, — Лань Сичэнь сильнее прижимает его к себе, гладит волосы, — Мой А-Яо…       От его голоса мурашки разбегаются по всему телу, Цзинь Гуанъяо прижимается еще крепче, цепляется пальцами за гладкую ткань.       — Эргэ… Прости, я заставил тебя ждать.       — Все хорошо, А-Яо. Ты ведь приехал — это главное, — Лань Сичэнь чуть отстраняется, тени от длинных ресниц трепещут на скулах. — Я так скучал по тебе.       Цзинь Гуанъяо прерывисто вздыхает.       — И я тоже безумно скучал, эргэ, — он говорит это шепотом, все еще пугаясь собственной дерзости. — Я так ждал…       Лань Сичэнь гладит его по щеке. Цзинь Гуанъяо ловит тонкие пальцы, прижимает, не удержавшись, касается губами.       — Я ждал с того самого дня, как отправил тебе письмо. Так боялся, что ты не распознаешь скрытое послание, я ведь ни о чем не предупредил, — в голосе Лань Сичэня звучит раскаяние. — Но я знаю твоё упорство и твой острый ум. Ты не мог не догадаться, что это письмо написано не просто так. И все равно твоя бабочка застала меня врасплох, — смех Лань Сичэня отдается в груди Гуанъяо легкой щекотной дрожью. — Теперь я каждый вечер вглядываюсь в окно, жду твоего посланника. Такая красивая, изящная техника. Научишь меня?       Сама мысль о том, что он, Цзинь Гуанъяо, слабый и неопытный заклинатель, может учить чему-то главу Лань, кажется абсурдной, но Лань Сичэнь спрашивает абсолютно серьезно. Цзинь Гуанъяо торопливо кивает.       — Конечно, эргэ, все, что захочешь.       Он совершенно не способен думать о техниках — сейчас, когда Лань Сичэнь держит его в объятиях. Сам того не замечая он тянется выше, запрокидывая голову, жадно вглядываясь в любимое лицо. Лань Сичэнь не говорит больше ничего, только смотрит враз потемневшими глазами — и наконец склоняется, мягко, но уверенно накрывая его губы своими. Цзинь Гуанъяо поднимает руки, обнимая Лань Сичэня за шею, запускает пальцы в густые волосы. От тонкого, чуть горьковатого аромата кружится голова. Губы у Лань Сичэня нежные, требовательные, и он мгновенно теряет себя под их чуткими прикосновениями. Руки Лань Сичэня скользят по его спине, плечам — и вдруг замирают. Лань Сичэнь отстраняется, на его лице проступает тревога.       — А-Яо, ты ранен?       Цзинь Гуанъяо смотрит на свое плечо. Удар шипастого шара прошел по касательной, разорвав ткань ханьфу и оставив на коже уже почти запекшуюся ссадину. Повреждение настолько незначительно, что он даже не счел нужным обращать на него внимание, моментально забыв сразу же после боя.       — Ничего страшного, — рука совсем не болит, и Цзинь Гуанъяо, сжигаемый жаждой, вновь тянется к нему, чувствуя лишь досаду от того, что поцелуй прервался из-за такой ерунды. Но Лань Сичэнь считает иначе. Он мягко, но решительно отстраняет Гуанъяо.       — Покажи.       — Поверь, эргэ, это не стоит твоего внимания… — Цзинь Гуанъяо мотает головой, но сильные уверенные руки уже развязывают на нем пояс и тянут с плеч ханьфу. В комнате тепло, но он вздрагивает, когда прохладные пальцы касаются обнаженной кожи, легко обводя края раны. Светлая ци стекает с них, царапина заживает буквально на глазах, а Цзинь Гуанъяо не может отвести глаз от чуть склоненного к нему сосредоточенного лица, словно выточенного из лунного света. Глаза Лань Сичэня закрыты, и отрешенное выражение как никогда делает его похожим на небожителя. Цзинь Гуанъяо до дрожи в пальцах хочется коснуться этой белоснежной кожи, но он сидит, замерев, не смея нарушить чужое сосредоточение. Наконец Лань Сичэнь едва слышно вздыхает и открывает глаза, разом превращаясь из небожителя в живого человека. Цзинь Гуанъяо открывает рот, чтобы поблагодарить, но не успевает издать ни звука, задохнувшись, потому что Лань Сичэнь неожиданно наклоняется и осторожно целует едва заметный розовый шрам. Невесомое прикосновение прошивает насквозь, всё тело словно обдаёт кипятком. Губы Лань Сичэня медленно поднимаются по плечу короткими поцелуями, и Цзинь Гуанъяо начинает колотить дрожь. Последний поцелуй приходится в основание шеи — Цзинь Гуанъяо неимоверно остро ощущает свою наготу, запрокидывает голову, подставляя горло. Чувствует короткий горячий выдох на коже — и Лань Сичэнь отстраняется. Пламя свечи дробится и пляшет в расширенных зрачках, залитых чернотой. Цзинь Гуанъяо смотрит в них, как завороженный, поднимает руки, едва касаясь вышитых шелком одежд.       — Эргэ, прошу тебя… — шепот сам собой срывается с мгновенно пересохших губ, — позволь мне… тоже… Лань Сичэнь ловит его руки, подносит к губам, целует, не отрывая взгляда, потом опускает ресницы — и медленно склоняет голову, так, что упавшие пряди скрывают лицо. Цзинь Гуанъяо задыхается от нежности, от переполняющего до краев восторга. Бережно развязывает ленту, откладывает ее в сторону и приподнимает лицо Лань Сичэня так, чтобы вновь встретиться с ним глазами. Жадно вглядывается в прекрасные черты, осторожно обводит их кончиками пальцев. Коротко целует чуть приоткрытые губы, касается высоких скул, слегка прихватывает губами мочку уха. Спускается ниже и жарко целует шею и ключицы, разводя в стороны края одежд. Пальцы Сичэня вплетаются в его волосы, заколка соскальзывает и беззвучно исчезает где-то в ворохе ткани на полу. Цзинь Гуанъяо совсем стягивает одежду с широких плеч, целует, гладит ладонями вздымающуюся от частого дыхания грудь, сердце колотится как сумасшедшее. Он чувствует под пальцами такие же быстрые удары и отчаянно боится поднять глаза. Лань Сичэнь — воплощение праведности и чистоты, он никогда не был с мужчиной. Он и с женщиной никогда не был. Мысль о том что он, Цзинь Гуанъяо — первый, кому дозволено прикоснуться к этому безупречному телу подобным образом, заставляет его задохнуться. Тело затапливает резкий, обжигающий прилив возбуждения. Ему хочется столь многого, да что там — сейчас он готов на все, но как посметь предложить подобное? Цзинь Гуанъяо вновь скользит губами по шелковистой коже, ловит встречную короткую дрожь, перед глазами плывут цветные круги. Что, если Цзэу-цзюнь, чьи помыслы чисты и добродетельны, не примет столь откровенных ласк? Посчитает его распущенным и развратным, недостойным своей любви? Он чувствует, как руки Лань Сичэня осторожно изучают его тело ответными прикосновениями, и едва сдерживает стон. Собирает всю свою волю и поднимает глаза. Губы Лань Сичэня приоткрыты, щеки заливает нежный румянец, а взгляд затуманен.       — А-Яо… — в коротком выдохе столько страсти и нежности, что все страхи Цзинь Гуанъяо, все опасения показаться грязным, распущенным, недостойным, смывает жаркой горячей волной.       — Эргэ… Прошу, позволь мне… — он соскальзывает на пол и обнимает Лань Сичэня за талию, чувствуя даже сквозь плотную ткань, как каменно напряжен его мужской орган. — Позволь позаботиться о тебе…       — А-Яо, — голос Лань Сичэня срывается, — тебе вовсе не обязательно…       — Прошу тебя… Я так давно об этом мечтал… — слова срываются с губ сами собой помимо его воли, пальцы скользят, развязывая пояс, распутывают завязки штанов. Руки Лань Сичэня судорожно сжимаются на его плечах, но не пытаются отстранить. — Я еще никогда, ни с кем… Он слышит над собой не то стон, не то всхлип, судорожно сглатывает — и накрывает губами возбужденную плоть. Лань Сичэнь ахает и вздрагивает всем телом. Пытается не то оттолкнуть, не то прижать ближе, путается пальцами в волосах. Цзинь Гуанъяо задыхается, теряя голову от непривычных ощущений, от горячей бархатистой тяжести на языке. Сердце норовит выскочить из груди, но он продолжает, обводя языком каждый выступ, лаская, не в силах остановиться. У него нет опыта, но тело все знает само, и когда Лань Сичэнь хрипло и коротко стонет, изливаясь — Цзинь Гуанъяо только прижимается сильнее, не позволяя себя оттолкнуть. Терпкий вкус чужого удовольствия огнем горит на губах. Он выпускает Лань Сичэня, утыкается лбом в бедро, с трудом переводя дыхание. Чувствует, как тонкие пальцы скользят по щеке, обхватывают подбородок, заставляя поднять голову. Посмотреть на Лань Сичэня — страшно до обморока, но сопротивляться нет сил, и Цзинь Гуанъяо все-таки поднимает взгляд. Точеные губы искусаны, и оттого непривычно ярки, дыхание быстрыми неровными толчками вырывается из груди, а волосы рассыпаны в беспорядке, но таким Лань Сичэнь кажется еще красивее. Цзинь Гуанъяо рвано вздыхает, невольно облизывает губы, и Лань Сичэнь мгновенно останавливает на них пристальный, словно зачарованный, взгляд. Зрачки у него расширены до предела. Цзинь Гуанъяо замирает под этим взглядом, отчаянно пытаясь прочесть в нем хоть что-то, но Лань Сичэнь вдруг наклоняется и одним движением поднимает его с пола, впиваясь в губы поцелуем, от которого перехватывает дыхание, а мыслей в голове не остается вовсе. Сильные руки шарят по телу, мгновенно вытряхивая Цзинь Гуанъяо из остатков одежды, он чувствует спиной прохладную ткань простыней. Собственная нагота отзывается таким резким, обжигающим всплеском возбуждения, что в глазах на миг темнеет. Гуанъяо дрожит всем телом и только беспомощно стонет сквозь поцелуй, когда тонкие горячие пальцы обхватывают его мужское достоинство. Сознание тонет в этих ощущениях, в невозможной, немыслимой близости, и он отчаянно хватается за плечи Лань Сичэня, как за единственную опору. Лань Сичэнь быстро, коротко касается губами его губ, скул, век, выдыхая что-то бессвязное, и снова целует, глуша стоны, которые Гуанъяо уже не в силах сдержать. Он выгибается навстречу, задыхаясь, тело скручивает сладкой судорогой, и острое, ослепляющее наслаждение захлестывает его с головой. Лань Сичэнь не выпускает его из объятий, пока он не перестает дрожать, а когда он затихает, обессиленный — прижимает к себе еще крепче. Цзинь Гуанъяо прячет горящее лицо у него на груди, слушая частый стук сердца, и чувствует себя ужасно, до невозможности счастливым.       ***       Серый рассвет робко просачивается сквозь щели в ставнях, разбавляя царящую в комнате темноту. Цзинь Гуанъяо смотрит, как он медленно, но верно раздвигает пространство, как окружающий мир, совсем недавно состоявший лишь из смятых простыней, сбивчивого шепота, и горячих обнаженных тел, неумолимо расширяется до своих привычных границ. Он плотнее прижимается щекой, чувствуя размеренные удары сердца. Невесомо гладит кончиками пальцев шелковистую кожу, не удержавшись, вновь прикасается губами. Пальцы Лань Сичэня чуть сжимаются у него на затылке, замирают, а затем вновь принимаются ласково перебирать спутанные пряди. В слабом неверном свете постепенно проступают очертания окружающих предметов. Ворох разноцветной ткани на полу, в котором причудливо перемешаны их с Лань Сичэнем одежды, заставляет почувствовать легкий укол вины. Цзинь Гуанъяо готов поклясться, что никогда еще Цзэу-цзюнь не обходился со своими одеяниями столь неподобающим образом, и в замешательстве смотрит на учиненный ими беспорядок. Он даже приподнимается и тянет на себя одну из рубашек, пытаясь сложить ее аккуратно, но попытка навести порядок немедленно проваливается. Ткань мягко, но уверенно забирают у него из рук, а вокруг талии вновь смыкаются узкие ладони, утягивая обратно в постель.       — Брось, — Лань Сичэнь чуть поворачивается, давая ему возможность лечь удобнее. — Это не важно. У нас так мало времени, чтобы быть друг с другом. Мне жаль каждой минуты, потраченной впустую.       Цзинь Гуанъяо рвано вздыхает. Лань Сичэнь смотрит на него, не отрываясь, словно хочет запомнить его таким — обнаженным, растрепанным, без макияжа и украшений, и он совсем теряется под этим взглядом.       — Эргэ. Почему ты так смотришь на меня? — Он и сам не может отвести взгляд от стройного подтянутого тела, от рельефно прорисованных мышц, от черного водопада волос, струящегося по плечам, и рядом с этим воплощенным совершенством чувствует себя маленьким и незначительным.       — Прости, — Лань Сичэнь улыбается, в глазах светится нежность. — Я так долго мечтал о тебе… Я даже в мыслях не мог представить, что смогу быть с тобой, что ты не оттолкнешь меня, узнав правду. И сейчас каждая минута, когда ты рядом — драгоценность, которую я не хочу делить ни с кем.       От слов, от тона, которым они сказаны, перехватывает горло. Цзинь Гуанъяо тянется, переплетает пальцы Лань Сичэня со своими, подносит их к губам.       — С самой первой нашей встречи не было дня, в который бы я не думал о тебе, — он сам едва разбирает собственный шепот. — В Юньмэне, в Цинхэ, в Цишань Вэнь… Как я мог тебя оттолкнуть? — он переводит дыхание. — Ты — лучшее, что есть в моей жизни. Я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной…       — А-Яо, — Лань Сичэнь прямо смотрит ему в глаза, — мне никогда и ни с кем не было так хорошо. Единственное, о чем я жалею — о невозможности открыто ввести тебя в свой дом. Но я хочу, чтобы ты знал, — он тянется к вороху брошенной как попало одежды, уверенно запускает в него руку и вытаскивает шелковый мешочек. Распутывает тесемки и вытряхивает из него резную нефритовую пластинку, покрытую изящным узором. Ловит его руку и вкладывает пластинку в ладонь, накрывая дрогнувшие пальцы своими.       — Двери этого дома открыты для тебя всегда.       Цзинь Гуанъяо зачарованно смотрит на ключ, позволяющий свободно миновать защищающий Облачные Глубины магический барьер. Прижимает бесценный дар к груди.       — Клянусь своей жизнью, эргэ, тебе никогда не придется об этом пожалеть.