Перед грозой

      На следующее утро Цзинь Гуанъяо просыпается от шелеста дождевых капель. Небо затянуто сплошным серым покровом, и в облачной пелене не видно даже намека на просвет. Тонкие косые струи весь день уныло поливают сад, отбивая всякую охоту выходить на улицу, и Цзинь Гуанъяо мается, не находя себе места. Цзинь Цзысюань, которому внезапно испортившаяся погода тоже сорвала какие-то планы, неожиданно снисходит до разговора, и вполне миролюбиво расспрашивает его о жизни в Цинхэ. В другое время Цзинь Гуанъяо не преминул бы воспользоваться возможностью завязать с братом более близкие отношения, но сегодня, отговорившись занятостью, сбегает от него, не выдержав и четверти стражи, и запирается в собственных покоях. Он умеет ждать, он умел это всегда, но сейчас неизвестность причиняет почти физическую боль. Сумел ли он вложить в заклинание достаточно энергии, ведь путь до Гусу не близок? Смог ли его крылатый гонец преодолеть защитный барьер вокруг Облачных Глубин? И если все же послание достигло адресата, как отреагирует Лань Сичэнь на столь откровенное признание? Цзинь Гуанъяо кусает губы, чувствуя, как начинает гореть лицо. Он помнит гладкий шелк клановой ленты в собственных руках, но верить в то, что его чувства взаимны, все-таки гораздо проще, когда Лань Сичэнь рядом.       Проходит почти неделя, прежде чем из Облачных Глубин приносят очередное письмо. Цзинь Гуанъяо до рези в глазах вчитывается в знакомый почерк, испытывая одновременно облегчение, досаду и едва ощутимую, безотчетную тревогу. На первый взгляд письмо ничем не отличается от всех, полученных им ранее. Привычный тон не изменился, иероглифы выписаны с тем же изяществом, что и всегда. И тем не менее, в нем чувствуется какая-то едва уловимая неровность, которую менее наблюдательный и хуже знакомый с Цзэу-цзюнем человек счел бы обычной небрежностью, неудачным подбором слов. Но Лань Сичэнь никогда не допускает небрежностей в переписке, и Цзинь Гуанъяо раз за разом прокручивает в памяти пространное послание, не несущее, казалось бы, никакой важной информации. Лань Сичэнь, при всей поэтичности своей натуры, не стал бы тратить столько времени на описание погоды, если бы за ним не крылось что-то важное. Что-то, не предназначенное для чужих глаз. Тайна дразнит Цзинь Гуанъяо, мешает сосредоточиться на текущих делах, отвлекает во время медитаций. Он мысленно перебирает все возможные варианты прочтения текста, который помнит до последнего иероглифа, однако по-прежнему чувствует, что упускает что-то очень важное.       Перед сном он вновь достает письмо, тщательно осматривает и ощупывает футляр. Медленно разматывает свиток, снова и снова перечитывая знакомые слова, рассматривает бумагу на просвет. Увы, ничего сверх того, что написано тушью, в свитке нет, и тоска по Лань Сичэню, по его голосу, взгляду, нежным касаниям наваливается на Цзинь Гуанъяо с новой силой. Он тяжело вздыхает и бережно проводит рукой по гладкой бумаге, вспоминая точные, выверенные движения кисти в тонких пальцах. Взгляд его рассеянно скользит по ровным столбикам иероглифов, и вдруг выхватывает осмысленную фразу — там, где ее никак не может быть. Цзинь Гуанъяо впивается взглядом в текст, торопливо читает поперек, вопреки правилам и здравому смыслу складывая первые иероглифы каждого столбца. «Wo… yao… kan… ni…» Не веря своим глазам, перечитывает еще раз, но изящно выписанные символы никуда не исчезают, по-прежнему утверждая невозможное. «Я — хочу — тебя — видеть.» Дрожащими руками он разматывает свиток до конца. «Приеду — куда — скажешь». Цзинь Гуанъяо крепко зажмуривается, не в силах поверить, пытаясь унять вихрь взметнувшихся эмоций, но яркое, ослепительное ликование все равно затапливает его с головой, отнимая возможность мыслить связно.       Следующие дни Цзинь Гуанъяо проводит, словно в лихорадке. Сердце рвется из груди, предвкушая долгожданную встречу, но разум безжалостно требует соблюдать в подготовке предельную осторожность. О том, чтобы позвать Лань Сичэня в Ланьлин, не может быть и речи. Но и сам Цзинь Гуанъяо не может незаметно отлучиться из Башни Кои больше, чем на день — более длительное отсутствие обязательно вызовет ненужные вопросы. Он тщательно перебирает все возможные варианты, и в итоге его выбор падает на Цинлу. Этот небольшой городок, в трех часах пути от Ланьлина, своими чистыми и аккуратными улицами чем-то неуловимо напоминает ему Юньпинь. Цзинь Гуанъяо долго колеблется, выбирая, но все-таки отказывается от крупного и богатого трактира на главной улице в пользу куда более скромного, расположенного ближе к окраине.       Он толкает дверь, и подвешенные над ней колокольчики отзываются неожиданно легким, мелодичным звоном. Цзинь Гуанъяо окидывает помещение быстрым взглядом. Видно, что трактир знавал лучшие времена, однако даже сейчас от скромной обстановки веет уютом: пол чисто выметен, стены украшены гирляндами бумажных цветов, запахи, доносящиеся с кухни, заставляют невольно сглотнуть слюну. Невысокая пожилая женщина, с коротко остриженными по вдовьему обычаю волосами, переставляет на полках посуду. Заметив Цзинь Гуанъяо, она опускает на скамью тяжелый кувшин, отряхивает руки и не спеша идет ему навстречу.       — Что угодно молодому господину?       Темные глаза быстро, но внимательно оглядывают добротную одежду, широкий пояс с металлическими накладками, резную шпильку в прическе… Образ младшего сына преуспевающего торговца Цзинь Гуанъяо продумал до мелочей и потому выдерживает ее взгляд спокойно.       — У матушки Шэнь найдется для меня немного вина?       Женщина кивает, уходит к стойке и возвращается с подносом. Цзинь Гуанъяо осторожно пробует вино. Его вполне можно пить, не морщась, и он слегка склоняет голову набок, «надевая» на лицо самую обаятельную из своих улыбок.       — Скажи, у тебя есть комната, в которой можно переночевать? Хорошая, большая комната?       Лучшая комната в трактире и впрямь оказывается чуть больше обычной. Впрочем, главным ее достоинством является тот факт, что находится она в отдельном флигеле, в стороне от основных помещений. Цзинь Гуанъяо внимательно осматривается, стараясь не упустить ни одной мелочи. Приводить главу Лань в темную, скромно обставленную комнату все еще кажется ему кощунством, будто заворачивать драгоценную нефритовую статуэтку в грубую мешковину, но внутренний голос настойчиво твердит держаться подальше от более дорогих и респектабельных мест. Словно в ответ этим мыслям он будто наяву видит ласковую улыбку Лань Сичэня.       «А-Яо, первые весенние цветы пробиваются к солнцу из грязи, сквозь труху и тлен прошлогодних листьев — но разве ты думаешь об этом, любуясь их красотой?»       Цзинь Гуанъяо помнит, что Лань Сичэнь умеет выглядеть, как небожитель, даже в темном, заваленном старым хламом сарае, в котором он вынужден был прятать его после разгрома Облачных Глубин. Стройная фигура на фоне потемневших от времени стен, отрешенно-спокойное лицо с закрытыми глазами, падающий из крошечного окошка под потолком луч света, окутывающий неподвижную белую фигуру сиянием — ни в одном из храмов ему не доводилось видеть ничего более прекрасного. Мог ли он тогда знать, что этот необыкновенный человек станет центром и смыслом его жизни?       Он вынимает из кошелька увесистый слиток серебра, протягивает его хозяйке.       — Мое имя Лю Фан. В пятый день следующего месяца я буду проезжать через Цинлу. Возможно, я приеду вместе с другом. Я хочу, чтобы комната была готова.       Хозяйка почтительно кланяется, слиток словно по волшебству исчезает из мозолистой руки.       — Конечно, пусть молодой господин не изволит беспокоиться.       Цзинь Гуанъяо слегка прикусывает губу и все же уточняет.       — Может случиться и так, что мой друг приедет раньше меня. Будь с ним любезна.       Ему хочется заплатить за неделю вперед, выкупить эту комнату насовсем, чтобы никто из посетителей трактира не осквернял своим присутствием стены, в которые он намерен пригласить Цзэу-цзюня. Увы, такое бессмысленное расточительство неизбежно вызовет пересуды по всему городку. Он еще раз оглядывает комнату, которой предстоит стать их пристанищем, укрыть главную тайну его жизни от недобрых и любопытных глаз. Невольно задерживает взгляд на отгороженной ширмой единственной кровати и торопливо отворачивается.       Все приготовления закончены, все возможные меры предосторожности приняты, и этим же вечером Цзинь Гуанъяо отправляет в Облачные Глубины послание, называя место и время встречи. В этот раз он волнуется еще сильнее, ци суматошно мечется по меридианам, и сформировать заклинание удается лишь с третьей попытки. Сегодня он побоялся даже выпустить его из окна собственных покоев, выбрав для этой цели одну из уединенных беседок в дальнем углу сада. Светлая искорка долго петляет во тьме меж деревьев, и Цзинь Гуанъяо, затаив дыхание, неотрывно смотрит ей вслед.       В назначенный день Цзинь Гуанъяо просыпается с первыми лучами рассвета. Некоторое время лежит, изредка поглядывая на светлеющее небо за окном спальни, но радостное волнение гонит сон прочь. Он поднимается, с особой тщательностью укладывает волосы в прическу, придирчиво осматривает собственное отражение. Сумка с одеждой, которая позволит ему перевоплотиться в Лю Фана, стоит собранной уже несколько дней, и все же он еще раз внимательно перебирает ее содержимое. Чай, который так любит Лань Сичэнь, благовония для курильницы, которых в гостинице, разумеется, не будет, шкатулка, которую он везет в подарок… Он готов сделать все от него зависящее, чтобы превратить этот день в праздник. После мучительно-недостаточной встречи в Башне Кои, невозможности подойти, коснуться, необходимости контролировать каждый взгляд и каждый вздох — долгие часы наедине. Целый день и целая ночь — от этой мысли сердце сбивается с ритма, а щекам против воли становится тепло. Он не знает, когда именно Лань Сичэнь приедет в Цинлу, и потому сам намерен оказаться там как можно раньше. Пожалуй, стоит выехать немедленно, не дожидаясь, пока дворец проснется окончательно. Он еще раз окидывает свое отражение критическим взглядом, легко подхватывает собранную сумку — и вздрагивает от резкого стука в дверь.       — Молодой господин Цзинь, — адепт в клановых цветах почтительно кланяется. — Глава ордена зовет вас к себе.