мало ли кто умеет метать и рвать, складывать в обоймы слова да играть какие-то там спектакли, но когда приходит, ложится в твою кровать — то становится жив едва… Вера Полозкова
Февраль 1996. Штаб-квартира Ордена Феникса.
Римус закрыл глаза. По спине пробежал пот. Люпин ещё ничего не видел, не слышал, ни к чему не прикасался, но он уже знал наверняка, что снова оказался там. В своём личном аду. Это была сырая и тёмная полукруглая подворотня, где пахло сыростью, отходами и, как говорил в Люпине призрак оборотня, трупом зверька. И… Ещё одним трупом. Человеческим. Если бы желудок не был пуст, Люпин не держался бы так уверенно. Пульс стучал так часто и так сильно, что Римус чувствовал его и в груди, и в шее, и в ушах, и даже в ладони, которая крепко стискивала палочку. Люпин точно знал, что его слегка покачивает, как бы он ни старался быть стойким солдатом. Женщина с грязными и спутанными волосами, стоявшая перед ним, облизнула свою блестящую под светом его палочки ладонь. Кровь оказывала на неё такое же влияние, как сладкий леденец на маленького ребёнка. Вкусно! Хочется ещё! В подворотне темно, но некоторые вещи отражают голубоватый свет маленького «люмоса» на кончике палочки Люпина. Они заметны, но лучше бы Римус их не видел: ни блеск пота на её коже, ни огоньки в глазах с желтоватыми белками, ни обильную слюну, капающую с языка вперемешку с чужой кровью… Римус открыл глаза. Он едва не задохнулся от того, каким воздух стал мягким. Римус в полной безопасности. Он сидит на стуле в тёплой кухне на Гриммо, перед ним на столе свитки и отчёты — и чужие, и его собственные. В конце кухни ярко и сильно горит огонь в очаге. И пахнет здесь огнём, а ещё — людьми. Целый букет запахов. Надёжных запахов. Прекрасных запахов. Здесь нет крови, нет свежей человеческой плоти. Здесь всё хорошо. То есть, здесь всё ещё идёт война, они обсуждают ужасные события, но… всё хорошо. —… В районе Ливерпуля тоже замечали серию вспышек магии в окружении магглов, но никто, разумеется, не придал этому значения, — своим обычным, ровным и неторопливым голосом говорил Кингсли. — Я бы и не узнал об этом, если бы у меня не было товарища в ряду Стирателей памяти, которые занимались этим делом. — Кому-то в Министерстве выгодно скрывать попытки нападения и опасные угрозы, — прорычал Грюм, а потом, стиснув зубы, выругался. Слева от Люпина Сириус, который снова качается на стуле, хмурясь, а справа — Тонкс, которая только притворяется, что пишет что-то, а сама рисует смешную карикатуру на Наземникуса. Тот, в свою очередь, примерно раз в минуту роняет перо, а сам под столом прикуривает от трубки, которую прячет под пиджаком… Никто уже не ощущает едкий запах табака с примесями какой-то дряни, которую любит Флетчер, а Люпину, у которого до сих пор после полнолуния фактически до предела обострён нюх, это бьёт прямо в пазухи. Но оборотень дышит глубоко. Это не запах железа и грязной плоти. — Что касается Шотландии… — негромко продолжил Кингсли, но его перебила Молли Уизли. Она чуть побледнела, наклонилась ближе к столу и громко спросила: — Шотландии? Это же рядом с Хогвартсом! Мерлин, а там-то что? В Хогвартсе четверо её детей, а ещё Гарри. Римус возвращается в эту реальность уже яснее, потому что ощущает боль за Молли. Эта боль ему помогает. Отрезвляет. Боль матери, которая не может помочь своим детям, находящимся в потенциальной опасности — лучше, чем… чем… — То же самое, — с тяжестью в голосе произнёс Кингсли, а потом попытался наладить обстановку. — Но это далеко от Хогвартса и Хогсмида, так что… Молли всплеснула руками и громко выдохнула. На её щеках горели алые пятна. — Сегодня далеко, а завтра… — она не договорила и повернулась к мужу с мокрыми глазами. Тот только пожал плечами и скорбно посмотрел на неё, ласково приобнимая за талию, мол: «мы ничего не можем сделать». Римус закрыл глаза. И площадь Гриммо умчалась от него стремительно, как поезд, отбывающий с платформы лондонской подземки. Ни четы Уизли, ни Сириуса, ни Тонкс, ни Наземникуса… Он один. И здесь темно. С крыши, выложенной бетонными плитами, капает вода. А под ним — что-то ещё тёплое, что пахнет кровью… Запах этот бьёт по нему так, что Люпин едва не стонет. —… Глу-у-упый, ну-у-удный, ма-а-аленький волчонок! — размазывая остатки крови по потной щеке, хрипло протянула женщина. Её клыки — то ли искусственно наточенные, то ли оставшиеся после недавнего обращения — выдавались вперёд, когда она открывала рот. Женщина пнула что-то под своими ногами, подталкивая к Римусу. — Не хочешь попробовать эту девчонку? Поверь, едва попробуешь свежей кровушки, сразу же перестанешь валять дурака… Люпин не хотел смотреть… Он будто сквозь пелену видел сломленное и разорванное тело девочки лет двенадцати с длинными светло-русыми волосами. Домашнее светло-жёлтое платьице, в котором она была, было разорвано в хлам, а кожа на боку обглодана до костей, и сломанные рёбра торчали наружу, белея среди бесформенного мяса, кусков ткани и застывающей крови. Руки девочки сжаты в кулаки, лицо скрыто волосами, но Люпин был уверен, даже нет, он знал, что девочка умерла от боли, от ужасной муки… Он стиснул палочку крепче. Он задыхался. Он так зол, так напуган, так растерян, так не готов… Хотя это не самое страшное, он ещё во время Первой магической столько раз видел похожие вещи, даже похуже… Но сейчас он снова восемнадцатилетний мальчишка, которого впервые отправили на миссию в Ордене. К этому никогда нельзя привыкнуть. Особенно — к смерти детей. Это нож, который всаживают глубоко между костей, и с каждым разом лишь ударяют всё сильнее. — Её смерть — это ерунда, это ничего. Тысячи оборотней страдали больше, чем она… Тебе нужно выбрать нашу сторону, глупец, и ты всё поймёшь. Одна капля крови… И ты меня поймёшь, — тихо, почти заботливо напевала женщина. У неё был вид доброй медсестры, которая уговаривала ребёнка принять микстуру от кашля. Но только — нет, нет, нет. Здесь и не пахнет заботой и лаской. Эта женщина ела этого ребёнка, а сейчас оправдывала свой поступок! Люпин поднял на неё глаза, полные смешанных и очень сильных чувств. Глаза женщины были подёрнуты сизой плёнкой. А улыбка была ненастоящей. Кровавой. Все зубы в крови, между передними застряло мясо… Люпина кто-то ткнул под рёбра слева. Римус сильно вздрогнул и открыл глаза. Площадь Гриммо. Площадь Гриммо. Он снова на площади Гриммо. Огонь, чистота, чей-то сухой кашель, шуршание бумаг, чьё-то постукивание ногтей о столешницу. Дамблдор, сидевший во главе стола, говорил что-то, обращаясь к нему, Люпин понял это по тому, что все взоры были обращены на него. —… Как Римус выяснил, не все тёмные маги и существа ограничиваются беззаботными вспышками магии. Думаю, будет лучше, если Римус расскажет сам. Мерлин. У него сильно колотится сердце. Он душой до сих пор в той подворотне. Он оттуда не уходил. Сириус, который уже не качался на стуле, ткнул его сильнее и выразительно выпучил глаза, когда Люпин на него посмотрел. Римус сделал глубокий вдох. Пергамент, хлеб, семечки Кингсли, табак, волосы Тонкс… Люпин не хочет возвращаться туда, где нет этих запахов. Он нарочно прочистил горло в кулак, чтобы на несколько секунд оттянуть время, когда придётся заново, с самого начала погрузиться в тот мрак и в ту кровавую ночь со зверски убитой девочкой под своими ногами. И тут Тонкс то ли случайно, то ли с каким-то намерением заелозила на стуле и уселась, придвинув своё бедро вплотную к нему. А потом положила на него ладонь. И её тёплые, ни о чём не говорящие, едва заметные прикосновения держали его на волоске от того, чтобы Римус снова погрузился в ад. И тогда Люпин, изо всех сил цепляясь именно за эту реальность, за эту кухню на площади Гриммо, чувствуя тёплые прикосновения худых пальцев Тонкс, понял, что он способен рассказать о том, что видел. Он рассказал, как в ходе одной из слежек узнал о том, что оборотни, которые обычно не используют волшебные палочки, способны в несколько дней до и после полнолуния обнаруживать в себе новый вид магии. Это магия слабее той, к которой привыкли волшебники, но она достаточно сильна, чтобы оказать ошеломляющее воздействие на магглов. Опознав в себе эту магию и овладев ей, оборотни способны и в человеческом обличии, пока сильно влияние луны, гипнотизировать магглов и заставлять их подчиняться. Так он узнал о вспышке магии оборотней в одном из небольших муниципальных районов пригорода Лондона, но, к сожалению, не успел — группка оборотней уже успела вызвать из дома девочку-подростка и жестоко с ней расправиться. Люпин успел остановить только одну из нападавших. Остановить и отправить сообщение в Министерство, которое её и забрало. О том, что у него не хватило духа самому поднять на женщину палочку, Люпин умолчал. Как и о том, что женщина совсем не пыталась убежать, а рассказывала, как она сбежит и перекусит глотки всем детишкам министерских клерков. Он знал, что женщину должны были посадить в Азкабан. Он знал, что она не вынесет и месяца без своей стаи и без возможности проявлять свою сущность так, как она привыкла. Он знал, что ему не жаль. Но он винил себя… Если бы он подоспел раньше, если бы он сумел побороть себя, если бы он не впечатлился зрелищным растерзанным трупом девочки, может, остальные оборотни из компании пойманной им женщины не остались на свободе. Но главным было даже не это. «Поверь, едва попробуешь свежей кровушки, сразу же перестанешь валять дурака…» «Одна капля крови… И ты меня поймёшь». Люпин почти был уверен, что он бы понял эту женщину, если бы его не скривило от отвращения. Он знал, что вся его суть, приглушённая недавно принятым Аконитовым зельем, просто захлёбывалась слюной от вида свежей крови. И именно поэтому, чем ближе к концу был его рассказ, тем больше он ощущал, что не имеет никакого права оставаться в этой версии реальности, в которой безопасность, сочувствующие взгляды орденовцев, нежная и тёплая Тонкс и мрачный, но верный Сириус. Его место в подворотне. Не за этим столом. И когда он закончил, началось жаркое обсуждение, которое продлилось до самого конца собрания и в котором Люпин уже не участвовал. Он облокотился о стол и спрятал уставшее лицо за упавшей чёлкой и собственными пальцами. И пока Дамблдор, наконец, не подвёл итоги собрания и не объявил о дальнейших планах, Римус чувствовал, как рука Тонкс держит его рядом с собой. Он чувствовал, что она — совершенно точно — допускает ошибку, оставаясь рядом с ним.***
Тонкс печально смотрела в противоположную стену, не особо вслушиваясь в звуки Ордена, который не спешил уходить после собрания. Молли, едва всё закончилось, начала хлопотать по кухне, из ниоткуда появились тыквенный сок и горячие аппетитные булочки. Война, плохие новости и зловещие предзнаменования — всё отошло куда-то на второй план, орденовцы были счастливы выдохнуть и просто насладиться трапезой да будничным общением друг с другом. Кухню покинули только Дамблдор, которого ждали в школе, Снейп, который здесь никогда не задерживался, и Люпин, который заметно побелел и притих после того, как рассказал о своей недавней миссии. И Тонкс было неспокойно. Насколько убедительно и вкрадчиво Римус сказал: «пожалуйста, не следуй за мной, увидимся утром», настолько Нимфадора ощущала, что на душе скребут и воют кошки. Она привыкла к меланхолику-Люпину, который иногда глубоко погружался в собственные мысли. В такие моменты она молчала, и любуясь его красивым профилем, небрежным изяществом русо-седой чёлки, упавшей на глаза, и слегка нервничала. Она любила его любым. Тонкс понимала, что если бы она была на его месте, если бы каждый месяц теряла над собой контроль — она бы, чёрт возьми, не пережила. Да она бы бросилась под первый попавшийся луч «авады», только бы не делить собственное тело и собственный рассудок с сущностью волка! Конечно, Тонкс всегда шутила («Погода такая, хоть вой по-волчьи, да, Рем?») и при любой возможности намекала на то, что ей абсолютно плевать, что Люпин болен ликантропией, но на самом деле, чёрт возьми, она беспокоилась. А Римус терпит это уже тридцать с лишним лет, и терпит с огромным достоинством. Каково ему, увидев подобных себе вблизи, кто поступает так… бесчеловечно? И как сказать ему, как доказать, что она переживает за него так же, как он переживает за депрессивного Блэка, что она беспокоится о его здоровье так же, как он каждый раз за её, даже когда речь идёт о каких-то глупостях вроде очередного столкновения с подставкой в виде ноги тролля?.. Как доказать ему свою любовь? Вот уж кому-кому, а Тонкс точно хотелось выть по-волчьи. Она влюблялась в Римуса всё больше, даже нет, больше уже было некуда. И она, чёрт возьми, переживала за него — и корила себя за то, что не может пробить его многолетний щит, созданный из бронеподобной меланхолии и свинцовой осторожности. — Как дела? — внезапно спросил Сириус, резко появляясь прямо перед ней и развеивая одним своим взглядом облако её мыслей. Лицо Сириуса, его яркие глаза, в которых так редко загорался подобный блеск, заставило девушку очнуться. — Пока не родила, — слабо отозвалась Тонкс. Чёрные брови Блэка изящно поднялись «домиком». — Вот дьявол! Ну не переживай, дорогая, воспитаем… Тонкс заставила себя коротко рассмеяться и притворилась, что хочет стукнуть дядюшку в плечо. Тот, посмеиваясь, поставил рядом с ней тарелку с булочками Молли. Девушка благодарно кивнула, хотя есть ей абсолютно не хотелось. — Я тебя такой ещё не видел. У тебя волосы потеряли краску, — произнёс Сириус, садясь рядом с ней за стол. — Правда? — нахмурилась Тонкс. Она провела рукой по волосам, заставив их увеличиться в длине, поднесла к глазам несколько прядей и обнаружила, что теперь они были обычного каштанового оттенка. — Оу… Я задумалась. Сириус фыркнул. — Так я тебе и поверил… — он придвинул свой стул ближе и серьёзно посмотрел племяннице в глаза. — Я не понимаю, что ты до сих пор делаешь здесь. На этой кухне. Когда Люпин… — он неопределённо махнул рукой в сторону верхних этажей, где сейчас находился Римус. — Ты сама видела, что с ним. Тонкс несколько секунд выразительно смотрела на Блэка. Его губы, переборов напускную серьёзность, изобразили тёплую улыбку. — Только не повторяй слова Лунатика и не говори, что между вами совсем-совсем никогда в жизни не было никакой искры… — Дело не в… — автоматически начала Тонкс, а потом резко хлопнула себя по губам и ошеломлённо посмотрела на Сириуса. — Как давно ты знаешь? Сириус самодовольно усмехнулся. — Если бы я не знал о том, что происходит между вами, можно было бы сказать, что меня подменили. Ваши взгляды, ваше общение, ваша забота друг о друге и просьбы всегда ставить вас партнëрами — что ещë это может быть? — Сириус воспользовался тем, что Тонкс замялась, что было для неë совсем непривычно, и сказал тише: — Я буду краток, Тонкс. Ты нужна Люпину. И ты знаешь, где его найти, так что лучше не теряй времени. Она была под впечатлением от слов Сириуса. Их робкая романтическая история, которую никто из них двоих (Римуса и Тонкс) пока не решался назвать отношениями, была под большим секретом. Прежде всего, от Сириуса. Не потому, что ему не доверяли, а потому, что ожидали от него неуместных шуток, подколов и желания вмешаться, которое вполне рационально, учитывая, что он мается от скуки в заточении. Но сейчас Сириус был абсолютно понимающим. Это подкупало. — Он попросил его не трогать, — неуверенно сказала Тонкс. — Я ведь должна уважать его просьбы, не так ли? — Он придурок и он всегда об этом просит, даже когда истекает кровью и не может сам дойти до уборной, — Сириус наклонился ниже к молодой женщине и заговорил отрывисто и убедительно: — Но ты. Нужна. Ему. Сейчас. И ты это знаешь. Я хочу, чтобы мой лучший друг и моя любимая племянница были счастливы. А они будут счастливы, если будут вместе. Ой, не красней! Если ещё и ты будешь делать вид, что между вами ничего не происходит… — Постой-постой, — резко оборвала его Тонкс, сделав глаза больше. — А Люпин делает? — Да, но не потому, что ему с тобой плохо, — успокоил еë Сириус. — Он просто не хочет, чтобы окружающие думали, что у тебя из-за него испорчена жизнь… — увидев скривившееся лицо Тонкс, он понимающе кивнул: — Люпин придурок, но его можно понять. Ему нужно дать время, понимаешь? Но время — это не дистанция. Просто побудь с ним, сейчас ему это очень нужно. — Думаешь, он выгонит меня? — пробормотала Тонкс, вставая. — Я ему устрою, если он тебя выгонит, — пообещал Сириус. — Удачи, племяшка.***
Римус плотно завесил окна тяжёлыми тёмно-серыми шторами, залез под два тёплых одеяла и закрыл глаза. И всё равно он оказывался там, в подворотне, где у женщины блестело лицо от пота и крови, и где дул затерявшийся в грязном муниципальном квартале ветер. Она смеëтся ему в лицо и скалит окровавленные клыки. И нет в этом смехе, в этой улыбки ни капли того, что может вызвать у него сочувствие. — Я такая же, как ты, волчонок, — раскатисто говорит она, оглядывая Люпина с ног до головы. Люпин рывком возвращается обратно на Гриммо. Ему вмиг стало жарко, к голове прилила кровь, в висках стучит пульс. А образ женщины теперь преследует его по пятам. Вот она, стоит прямо перед его постелью, тёмная, с неразличимыми чертами… Он резко вскидывает палочку и быстро садится, готовый атаковать. Здравый смысл шепчет, что это лишь видение, но Римус слишком устал бороться с ним. Это полнолуние прошло для него слишком тяжело. Но женщина в слабом голубоватом свете палочки оказывается Тонкс. Его Тонкс — худенькая, молодая, в короткой юбке и свободной футболке с концерта «Ведуний». Тонкс, которая, видимо, чем-то обеспокоена, потому что в её волосах нет его любимых красных и розовых оттенков, но всё равно она такая же чудесная, жемчужная, родная… Поняв, на кого он только что наставил палочку, Люпин издаёт тихий, гулкий стон. Палочка падает на кровать и комната вновь погружается в тьму. — Туше, — негромко произнесла она, подходя ближе — ноги в домашних тапочках, которые она притащила сюда ещё осенью, чтобы не ходить всё время в тяжёлых форменных ботинках, прошуршали по стёртому ковролину. — Это всего лишь я. — Тонкс… — он спрятал лицо в своих ладонях, провёл пальцами по волосам, а затем поднял на неё мучительный взгляд. Он едва не ранил её. Он спутал её с той садисткой. Он так опасен для неё… — Извини меня, пожалуйста. Ты в порядке? — Явно лучше, чем ты, — невесело хмыкнула Тонкс. Она запустила в лампу на прикроватной тумбочке слабый огонёк «Люмоса», и в комнате начали играть оранжевые блики. Их достаточно, чтобы они могли рассмотреть лица друг друга, но мало, чтобы свет начал бить по его усталому разуму. Потом слегка прогнулся матрас — Тонкс села на край кровати, внимательно изучая Люпина. На её губах играли слова, которые мечтали сорваться и рассыпаться, разлететься по его маленькой и душной комнатке в чужом доме, но Дора просто молчала и смотрела на него. — Зачем ты пришла? — хрипло спросил Римус. — Я нужен сейчас внизу? Новая миссия? — Никаких новых миссий, — категорично ответила Тонкс, пододвигаясь ближе к нему. Она прикоснулась тыльной стороной ладони к его взмокшему лбу и нахмурилась. — Я об этом лично позабочусь — чтобы твоя задница никуда не удрала, пока ты не перестанешь дëргаться от любой тени и выпадать из этой реальности на несколько минут. О, Мерлин. Так решительно может говорить только молодая женщина, работающая в коллективе со старыми мракоборцами, в которых, помимо важных профессиональных качеств, редко есть то, что может позволить ей расслабиться на рабочем месте. Так может говорить только протеже Грюма — Люпину сразу стало ясно, что он рискнёт, если Тонкс узнает, что он выбрался из постели и ушёл из этого дома на поиски приключений. Только Тонкс не понимает, видимо, что ему это не нужно. Он больше десяти лет жил один и заботился сам о себе, даже когда был тяжело ранен или болен. С ним никогда ничего не случится — его проклятое и изломанное тело способно выдержать любую напасть. И эту тоже выдержит. А бедную Тонкс нужно мягко выставить отсюда… Она просто пока не понимает, как он опасен. — Я… — он хрипло кашлянул. — Я буду в порядке. Мне нужно просто выспаться. Это всё от недавнего полнолуния и потому, что я плохо спал несколько дней… Она перебила его: — О, профессор Люпин, вы абсолютно не умеете лгать. — Я не лгу, — он не сдержал слабой улыбки; Тонкс называла его профессором часто исключительно для того, чтобы посмотреть на его реакцию. — А вот и нет, — её тёплые и мягкие запястья легли на его руку. Она стала осторожно гладить его пальцы. В этом было что-то трогательное и невыносимое. — Я три года отсидела на мракоборческих курсах, и единственный курс, который продолжался все три года, был связан с сохранением здоровья и восстановлением после разных опасных ситуаций. Мракоборец не может выйти на дело даже если у него минимальные сопли — он рискует дать себе слабину и в самый неподходящий момент подставить себя и своих напарников. А что касается того, что связано с головой… Люпин перебил её, мотнув головой (в голове это отозвалось гулом и наплывом тупой боли). — Думаешь, я схожу с ума? Тонкс пожала плечами и ответила просто: — Сходить с ума — не так уж и плохо. Это в порядке вещей, если вокруг творится дерьмо, это рано или поздно случается, но с этим нужно что-то делать, а не думать, что это пройдëт вместе с крепким сном и абстрагированием… — она вздохнула и посмотрела на него с укором. — Ох, Люпин, ты вообще умеешь о себе заботиться? — Что я должен делать? — он выдернул свою руку из её и уставился на одеяло. Её слова и вопросы были чем-то невыносимым. Чем-то, чего он не заслуживал. Чем-то, от чего он должен отказаться. Тонкс закусила губу и помедлила с ответом. — Обратиться за помощью. Не глушить эмоции в себе. Рассказать кому-то о том, что ты пережил… — она шумно сглотнула, собирая руками волосы. — Хотя бы не убегать от меня. Видеть её печаль, вызванную им же, было ещё хуже и тяжелее. Он готов метнуться обратно в ту подворотню к убитому ребёнку и женщине, с чьих губ капает кровь, только не слышать нотки тоски в её нежном голосе. И Римус сам положил ладонь ей на спину. Она слегка удивлённо подняла глаза. — Дора, дорогая, я ценю твою заботу, — тихо сказал он. — Но это не первая моя война. В прошлый раз всë было хуже и страшнее, у меня не было столько опыта, сколько есть сейчас… И то, что я видел не так давно — на самом деле не совсем сравнимо с тем, что бывает ещë. Она выскользнула из-под его неловких полуобъятий, поцеловала его в колючую щёку, а потом неожиданно легла рядом, на другую сторону кровати, опираясь на локти. Теперь она смотрела на него снизу вверх, и его собственная тень почти полностью скрыла её прекрасное лицо. — Ты сильно обидишься, если я скажу, что ты уже не так молод? — Ты едва ли не каждый день затыкаешь мне рот, когда я говорю, что я стар. — А ещё у тебя на лицо признаки ПТСР. Это… — она вздохнула. — Это дерьмово. Очень. Последние слова звучали совсем тихо. Тонкс действительно за него беспокоится. Абсолютно забытое чувство. — Ну и что мне делать, Дора? Что я, по-твоему, могу предпринять? — неожиданно вскинулся Римус. — Если бы не я был на той миссии, на ней был бы кто-то другой. Ему было бы тоже плохо, но два-три дня и он бы снова был на ногах. Вот и я… — Дело ведь не только в самой миссии, Рем, — Тонкс, хмурясь, приподнялась и снова села рядом с ним, вглядываясь в его морщины и шрамы в полумраке. — Было что-то ещё… Что-то, что потрясло тебя сильнее прочего. Та женщина тоже была оборотнем… — её пальцы медленно танцевали на пододеяльнике. — И произошло что-то, о чëм ты умолчал. Что-то взбрыкнуло в его желудке, и Римус снова почувствовал, как в висках стучит учащённый пульс. Батюшки, он и забыл, что именно заставило его сбежать сюда в конце вечера, он и забыл тот ужас… С Тонкс было легко забыть даже о конце света. Но так быть не должно. Она не должна знать никаких подробностей. — Я, кажется, ещё внизу попросил оставить меня в покое. Не припоминаешь? Наверное, это прозвучало слишком сухо и резко, но Люпин этого и добивался. Тонкс, очевидно, почувствовала силу его злости и отчуждённости, потому что перестала быть открытой и мягкой. Она поджала тонкие губы, слегка свела брови на переносице и отползла к изголовью кровати, оперевшись о него спиной. Скрестила руки на груди, смотрела в противоположную стену… Но не ушла. Маленькие старые настольные часы на комоде, которые никогда не было слышно, к чьему тиканию он привык — сейчас они звучали оглушающе. Каждый звук, вызванный механизмом, который движет стрелки, стучал, отзываясь эхом, в его голове. Римус прикрыл глаза. Он чувствовал себя ничтожным и омерзительным. Наверное, он заслуживал этого чувства. Тонкс не ушла. Шли минуты, внизу кто-то тихо ходил и переговаривался, за стенкой скрёбся, бормоча что-то самому себе, Кикимер. Жизнь текла везде, кроме этой комнаты. Жизнь казалась чудом и, при этом, невыносимым испытанием, и было совершенно удивительно, что даже молчание Тонкс, полное презрения, не способно остановить движение жизни, заглушить голоса и шаги, остановить стрелки часов… — Ты не уйдёшь, верно? — хрипло и тихо спросил Люпин, когда прошло, по ощущениям, минут двадцать. — Верно, — едва проговорила Тонкс. — Почему? — Потому что я люблю тебя, — она сказала это так, что у него перехватило дыхание. И Люпин посмотрел на неё впервые за всё то время, что они оба медленно варились в мучительном молчании. Её взгляд был направлен куда-то вдаль, а на лице — тяжёлые чувства. — Люблю. Даже когда ты злой и сонный, даже когда ты отходишь после полнолуний, даже когда ты переживаешь из-за моих синяков и ночных дежурств… — он не выдержал и отвёл её волосы от лица, чувствуя, как они под прикосновениями его пальцев начинают завиваться и наполняться силой. Он завёл их за ухо — и она порозовела. — Даже когда ты заводишь шарманку под названием «я слишком стар и болен для тебя, Дора». Даже когда ты рефлексируешь сверх меры… — его рука спустилась на её плечо, но она сбросила её и наконец повернулась к нему всем телом. Её глаза горели, а сама она говорила всё быстрее, будто боясь, что не успеет, что не хватит времени, дыхания, сил… — Даже когда ты сейчас пытаешься оттолкнуть меня, хотя я, Мерлин знает, всеми силами хочу сделать так, чтобы тебе стало легче. И снова стало тихо. Люпин чувствовал себя оглушённым. Он поражён. Потому что он чувствовал то же, что и она, не меньше, а гораздо больше. И потому что всё это неправильно. — Я… — он кашлянул, чтобы голос не звучал так рвано. — Дора. Не нужно этого сейчас. — Тебе не нужны мои чувства? — безнадёжно спросила она, собираясь отстраниться. Тонкс не любит плакать перед кем-то, даже перед ним. Он перехватил её руки, останавливая, умоляя взглядом побыть здесь хоть ещё несколько мгновений. Он поднёс её пальцы к своим губам по очереди, он не знал, как ещё собрать с них всю нежность и весь трепет, который трогает его, который заставляет его чувствовать себя живым. Вся её любовь — дороже и лучше звёзд, которые осыпают холодное ночное небо. Тонкс, приоткрыв рот, испустила лёгкий вздох, а затем снова выдернула руки, но только для того, чтобы притянуть его к себе и поцеловать. На его губах таяла какая-то горечь, и вскоре она исчезла совсем. Они целовали друг друга, всё меньше робея, всё больше желая насладиться. — Моë сердце болит за тебя, дорогая, — слабо сказал Люпин позже, держа её лицо в своих ладонях. — И твои слова лишь заставляют рвать себе душу ещë больше. Как будто то, что я могу дать тебе взамен на твои светлейшие и нежнейшие чувства, ничтожно мало… Я боюсь, что однажды тебе будет меня недостаточно. — Никогда, — прошептала Тонкс. — Моей любви хватит на нас двоих, если ты переживаешь об этом. Мне всегда мало твоей любви, но это исключительно потому, что я жадина. Ты прекрасен, Рем, и мне никогда не нужно было от тебя чего-то невозможного. Он грустно улыбнулся — и Тонкс поклялась, что никогда не видела ничего лучше, чем эта улыбка в темноте. — Ты заслуживаешь гораздо больше, — его слова заставили её разочарованно застонать. Под её: «Люпин, я убью тебя, если ты ещё раз…» он неуклонно говорил: — Ты заслуживаешь того человека, который подарит тебе много-много света, и за которым тебе не придётся уходить в тень, прятаться, скрывать от всех свои чувства… Она погладила его по щеке и покачала головой — ну почему именно ей достался такой невозможный дурачок? — Я люблю тебя не потому, что хочу похвастаться, какой у меня крутой бойфренд, — она улыбнулась, хотя изо всех сил хотела ему треснуть. — И ты сам обещал, помнишь, что когда станет тепло, ты покажешь мне люпиновые поля в тех местах, где ты вырос… Мне кажется, там будет очень-очень много света. — Я так люблю тебя, Дора, — просто сказал он. В этих словах — всё, что он действительно хочет ей сказать. Мало, но столько, сколько нужно. Он любит её просто так, а не потому что. Просто она рядом с ним и ей плевать на то, что он думает насчёт невозможности их отношений. Они вдвоём слишком многое прошли — наверное, только сейчас Люпин понял, что нет смысла её отталкивать. И никогда не было. А она, бессильно рассмеявшись от своей тихой радости, уронила голову ему на плечо. Её волосы вновь стали лавандовыми… Потом они будут лежать, путаясь в объятиях друг друга и глядя, как умирает маленький огонёк в старой и мутной лампе. — Вот ещё одна причина, почему я нужна тебе, — прошептала она. Он вопросительно поцеловал её в плечо. — Пока я здесь, ты ни разу не дëрнулся и не было этого дикого отсутствующего взгляда… — Ты здесь, чтобы отогнать мои кошмары? — Пусть будет так. — Я пока не могу рассказать тебе всё о том, что было в той подворотне, — хрипло произнёс Люпин. Это правда. Он не готов рассказать ей. Он не готов отпугнуть её тем, что едва не сорвался за этой женщиной, которая уговаривала его попробовать свежей крови. — Я могу тебя выслушать, когда ты будешь готов, — спокойно ответила Тонкс. — Всё в порядке. И её лёгкое, как пёрышко, «всё в порядке», было таким сильным и прочным, что до самого утра их сны ничего не тревожило.