Луна и Солнце

Это мантра из детства, которую нужно повторять снова и снова, потому что некому больше подарить уют, а страх уже давно исказил правду. Под кроватью нет монстров. Я не боюсь темноты. Азула всегда лжёт. Азула всегда лжёт. Внутри всё сжимается, и она притягивает колени к груди, размышляя, какой нездоровый опыт мог заставить шестнадцатилетнего парня бормотать во сне эти слова. Она задаётся вопросом, почему это вообще должно её волновать. Она ему не доверяет. Он ей даже не приятен. Он просто появился в храме, размахивая рукой во время приветствия, и ожидал, что ему будут рады. Но она его не приняла. Она никогда его не примет, не после Ба Синг Се. Не после всего того, что он совершил. Азула всегда лжёт. Ногти впиваются в колени. Если бы только он прекратил, если бы только она никогда не просыпалась и не решала пройтись, чтобы избавиться от напряжения в теле. Тогда бы она не наткнулась на него — свернувшегося печальным калачиком вдалеке от тепла костра и его товарищей, бормочущего эти слова отчаяния снова и снова, будто оберег. Тогда бы она не испытывала внутреннего смятения, размышляя, должна ли она разбудить его или просто уйти. Азула всегда лжёт. Всего три слова, но каким-то образом они проникают глубже в её сердце с каждым вздохом. Возможно, в ней говорит целительница, или, может быть, просто просачивается её личное не поддающееся объяснению сострадание, создавая трещины в её решимости, сколько бы она ни говорила себе, что ненавидит его и что он не достоин и капли её уважения. — Просто не бери в голову, — говорит она сама себе. — Это всего лишь плохой сон. Правда, она знает, что не в её характере уходить. Это причина, по которой она всё ещё сидит рядом с ним, ёжась под бледным светом луны. Кошмар причиняет ему боль, подталкивает говорить эти зачарованные слова, которые заставят боль в его сердце утихнуть. Но монстр сильнее оберега. Она видит это по его напряжённой челюсти, собирающимся на лбу капелькам пота и безостановочному трепетанию ресниц. Он проигрывает поединок, и его боль словно говорит с ней, моля об исцелении. Азула всегда лжёт. Катара закрывает глаза и зарывается лицом в колени. Всё в ней противится помогать ему, но другая её часть — та, что протянулась к щеке со шрамом и провела рукой по грубой, словно чешуя дракона, коже — знает, что она должна сделать. Потому что ей не всё равно, и хотя она ему не доверяет, она не может игнорировать его. Тихо выдыхая, она поднимает голову из своего укрытия и пристально смотрит на парня рядом. Он всё ещё лежит, поджав ноги, его руки прижаты к груди точно в мольбе. Потные волосы липнут к лицу, наполовину скрывая уродливый шрам, что исказил левую часть лица, и почему-то от этого он выглядит невообразимо юным. Она наблюдает, как его губы складываются в эти слова вновь и вновь, его оберег против сестры – против любой правды или лжи, которые Азула пыталась ему скормить. Выглядит жалко, но этого достаточно, чтобы побудить её к действию. Без слов она протягивает и робко устраивает руку на его щеке — в этот раз на стороне без шрама. Его кожа липкая на ощупь, но она не обращает внимания и поднимает пальцы к виску, концентрируя свои целительные способности на успокоении его мыслей так же, как при попытке помочь Джету в Ба Синг Се. Она встречает так много сопротивления и барьеров, но затем он медленно выдыхает, и теперь путь открыт. Она не видит, какие образы мучают его сознание, какие слова превращают его в ребёнка, гоняющегося за тенями, но она ощущает, как её покорение начинает овладевать им, и не может сдержать улыбку, когда его лихорадочное бормотание прекращается. Пока что он притих. Пока что он спокоен. Улыбка Катары сменяется хмуростью, когда она опускает глаза на него, изучая острые черты его лица. — Знаешь, ты мне всё ещё не нравишься, — шёпотом произносит она беззлобно. Парень со шрамом на лице лишь ещё раз медленно выдыхает и принимает более удобное положение. Она рассеянно убирает его липкие волосы с лица и, по непонятной для неё причине, кончиками пальцев нежно проводит до его челюсти, прежде чем убрать руку. Он не пошевелился, и за это одно она благодарна. Ночь выдалась достаточно странной и без того, чтобы он проснулся и обнаружил её, склонившейся над ним. Она знает, что никому не расскажет об этом спонтанном сеансе исцеления, особенно ему. Она ещё сильнее хмурится и устремляет взгляд на луну, позволяя серебру переливаться на её коже. Она чутко ощущает его присутствие, вздыхает, снова притягивает колени к груди и кладёт подбородок сверху. Она понятия не имеет, как разобраться в чувствах, что вихрем вьются у неё внутри. На самом деле, она никогда не знала. Намного легче отвергать и отрицать, использовать ярость и боль, чтобы придушить её замешательство, но с ним это невозможно. — Почему ты всегда всё усложняешь? — бормочет она, оглядываясь на черноволосого парня. Потому что она не знает, как простить Зуко, но она начинает осознавать, что также не знает, как ненавидеть его.