Сборник драбблов

Он тихонько напевал что-то, приоткрыв окно. Шипение ветра забивало мелодию белым природным шумом, а он все вел и вел легкую высокую нить, смотря в никуда со странным умиротворением в блекло-зеленых глазах. Сидящий рядом кусал губы, но послушно не останавливался – стрелка уже дрожала где-то недалеко от 60 миль в час. Он старался не смотреть, как медленно кивает парень, словно бы слушая кого-то. Он даже не пытался поднять стекло и убрать вой и ночной холод. Поздно что-то менять. Он просто смотрел на темнеющую впереди дорогу, стараясь не коситься на двигающиеся в бесконечном «люблю» бледно-сиреневые губы. Крайне больно видеть, как в полуметре от тебя умирает небезразличный тебе человек. «Скажи мне, что все хорошо.» «Да. Все хорошо. Спи…» А внутри – гранитной глыбой мысль о том, что он в этом тоже виноват. Пропустил мимо глаз, решив, что само пропадет. А не пропало… «Прекрати. Я сказал, прекрати!» «Ты не понимаешь. Он… он ангел, он мой Рай, Рай внутри меня…» О да, Рай. Ценой в еще одну дозу. Дерет душу от одного взгляда на исколотые темные вены, на расплывчатые пятна синяков по нездорово-розоватой тонкой коже, на выпирающие ребра с сеткой беловатых шрамов-царапинок… Он весь побледнел, исхудал, будто бы он исчезал-пропадал-стирался из этой жизни, из бесконечности вселенной, из этого по-детски несправедливого мира. Пустая оболочка. Душа жива только в этих полупрозрачных глазах, уже затянувшихся бессмысленной теплой пеленой. И шевелятся губы в отвратительно-блаженном слове. Он смеется, неплотно закрыв ладонями лицо, запрокидывает голову и смеется. Тихо так, счастливо. Визжит, догоняя машину, жестокий полуночный ветер. Парень, плюнув на все, начинает тормозить. Мягко съехав на обочину, он глушит мотор и беззвучно ругается самыми последними словами. Со злостью дергает ремень, едва не вырвав крепеж, хлопает дверью, нервно закуривает предпоследней сигаретой. Странно, вроде бы заживо истлевает друг, но сейчас гнилым он почему-то чувствует только себя. Никотин не приносит облегчения; он все еще на взводе, все еще готов врезать от души этому наркоману - за зверски убитые нервы, за всю эту херь с люблю-не-люблю, за эти затуманенные глаза цвета зашлифованного до шелковистой гальки бутылочного стекла. Остается только рычать на пределе. «Открой глаза.» «Не надо. Свет… Больно…» Шорох за спиной. Это не вездесущий холодный ветер, что пугливо прижимает траву к земле, это не случайный шелест деревьев невдалеке. Со спины прижимается худое тело, утыкаясь лицом куда-то под лопатку. Он будто бы замерз сидеть в одиночку, ему будто бы стыдно за все, что он себе позволяет, будто бы отхлынула волна светлого наслаждения от общения с его ангелом, которого видит только он. «Что с руками?» «Это все мир. Мир в моей голове.» - Я его не догоню. Не догоню никогда, понимаешь? – шепот неожиданно мелодичен, слегка возвышенно-отстранен. И горек на звук. - Не узнаю, не пойму, не увижу… Он только тут, и не тут – а где-то на другом конце света. Слишком далеко для меня… И это тоже кромсает обрывки души. Каждый раз. Стоит обернуться, чуть отодвинуть его, оглядеть, стараясь не замечать не по-живому зеленых глаз, и в сердце ласково вопьются маленькие незлые иголочки боли. Босиком пришел... Снова. - Пошли уже, - зачем-то говорит парень, хотя его даже не услышат. - Ну же, давай, сделай это, - бессвязно шепчет второй. - Ты же так хочешь, я вижу, я вижу, сделай же, ты тоже хочешь этого Рая… - Не твоего, - без сил выдыхают ему в ответ, закидывая чужую руку на плечо и помогая добраться до машины. Он снова забудет, снова свернется клубком на заднем сидении, снова будет говорить и говорить в пустоту одно-единственное слово, пока не вырубится окончательно, а на следующее утро снова будет едва слышно стонать. «Почему ты не открываешь глаза?» «Я вижу только правду.» Не у него одного небеса могут существовать только в нереальности.