***
Жёсткое металлическое сиденье в регистрационной зоне аэропорта впивалось в задницу, и Сасори поерзал, размышляя, стоит ли идти курить в третий раз или это уже лишнее. Он всегда приходил на место встречи раньше, чтобы точно не опоздать, а потом, с каждой минутой раздражаясь все больше, ждал остальных, иногда выходя в курилку. Курил Сасори исключительно на гастролях, потому что это был единственный способ снять напряжение и одновременно остаться в здравом уме. Оркестранты постепенно подтягивались: одиночки кивали Сасори и сразу шли регистрироваться на рейс, другие ждали друзей, сбиваясь в группы по два-три человека, кто-то сразу приезжал вместе. Яхико подвёз Конан и Нагато на своей старенькой Хонде, которую чинил так же самозабвенно, как играл в перерывах джазовые импровизации на кларнете. После них появились Кисаме и братья Учихи — на фоне двух достаточно хрупких виолончелистов, придавленных тяжестью своих футляров с инструментами, бугай Кисаме выглядел слишком счастливым со своим узким чехлом для смычка. Поздоровавшись с Сасори молчаливыми кивками, они прошли к регистрации, и вот здесь для Кисаме началось настоящее веселье. — У меня два билета, для меня и моей виолончели, — приговорил Итачи, предъявляя документы. — Неудобный у вас всё-таки инструмент, Итачи-сан, — добродушно заметил Кисаме, — слишком большой, чтобы поместиться в ручную кладь, и слишком капризный, чтобы можно было сыграть на местной. — Не то что твои дрова, Кисаме, — парировал Саске, пока Итачи забирал билеты. — Какое неуважительное отношение к моему инструменту, Саске-кун, — вкрадчиво ответил Кисаме, — может, в этой поездке мне больше тебе не наливать? — Прости, Кисаме, но мне уже есть двадцать один, поэтому я могу наливать себе самостоятельно. Итачи никогда не встревал в их перепалки: знал же, что эти двое просто делили его. И Сасори откуда-то тоже это знал. Вообще его мозг на гастролях начинал работать совершенно неправильно, пулемётной очередью выдавая логические связи, которые были захоронены в самом дальнем ящике подсознания. Сасори начинал ясно видеть вещи, которые хотел бы не замечать никогда. Тени чужих отношений вставали перед ним мерзкими чудовищами, а он, будто в сонном параличе, мог только смотреть на них, не шевелясь, и молиться богам, чтобы они поскорее исчезли. Все же стоило ещё раз покурить, и Сасори встал, разминая затёкшие мышцы, и направился к ближайшей курилке. Следующие несколько минут он надеялся провести в тишине и одиночестве, но едва он открыл дверь, как увидел Хидана. Пути назад не было, ведь тот уже скользнул по нему острым взглядом и выдавил: — Здрасьте. Сасори кивнул и вошёл внутрь, закрывая за собой дверь. В тесном помещении почти не пахло дымом из-за хорошей вентиляции, а сквозь полупрозрачные пластиковые заслоны проникало много света. Прикурив, Сасори глубоко затянулся и выдохнул. В эти редкие моменты, когда они с Хиданом случайно пересекались в курилках во время поездок, ему казалось, что они достигают редкого взаимопонимания. При всей тяге к авантюрам Хидан тоже не любил гастроли — они накладывали на него некоторую степень ответственности, которую он так не хотел брать на себя, а еще заставляли держать себя в руках и не трахаться с Какузу перед концертом, иначе его губы опять не будут готовы нормально работать с мундштуком. Сасори понимал это так ясно, что тянуло блевать, но тело, будто парализованное, продолжало курить как ни в чём не бывало. Выбросив в урну окурок, Хидан промычал что-то невнятное и удалился. Пожелал доброго дня — вряд ли. Помолился, чтобы они оба пережили эти сраные гастроли — вполне возможно. Выругался, что какой-то ублюдок помешал ему спокойно покурить в одиночестве — скорее всего. Сасори затянулся, прикрывая глаза. Кажется, он начинал познавать дзен. Выйдя из курилки, он заметил идущих к стойкам регистрации Обито, Какаши, Рин и Дейдару. Их всех наверняка подбросил Обито, даже если они жили на разных концах города — он всегда и везде успевал. Сасори думал, что даже если дать Обито партии сразу двух батарей ударных, он успеет. Почему-то за внешней дурашливостью Сасори чуял опасность — Обито всегда слишком много знал, везде совал свой нос и был словно в нескольких местах сразу. Скрытный по природе Сасори каждый раз чувствовал себя словно раздетым, и хотя Обито никогда не снимал перед ним свою клоунскую маску, чувство тревоги всё равно не отпускало. Какаши и Рин на его фоне казались чересчур спокойными и немного уравновешивали его пыл. Они стояли рядом и переговаривались, негромко смеясь над очередным рассказом Обито. Привычная картина, которую можно было наблюдать в каждом перерыве на репетиции. Единственным неизученным звеном в этой поездке был Дейдара. Сасори бегло осмотрел его багаж, состоящий из одного маленького чемодана и рюкзака, затем всмотрелся в лицо. Несмотря на то, что Дейдара умудрялся даже вклиниваться в рассказ Обито, он был напряжён — это выдавали нахмуренные брови и идиотская манера натягивать на лицо дерзкую ухмылку. И хотя Сасори понимал его волнение, единственное, что его заботило по-настоящему — чтобы Дейдара не доставил проблем. У молодежи часто сносило голову на гастролях. Почувствовав на себе взгляд, Дейдара посмотрел прямо на Сасори и едва заметно дёрнулся, приветственно кивая. Его ухмылка мгновенно превратилась во что-то непонимающе-растерянное, и Сасори отвернулся, замечая рядом со стойками регистрации Какузу с блокнотом. — Почти все отписались, что прибыли, — он провёл кончиком ручки по списку, когда Сасори мельком заглянул в него, — остальные скоро будут. — Отлично, — кивнул он. Если Какузу за всем следил, можно было спокойно проходить в зону ожидания. Когда-то во времена юности самолёты казались Сасори чем-то невероятным, но уже на второй полёт он понял, что нет ничего скучнее, особенно если сидишь не у иллюминатора. Разжевывая мятную жвачку, Сасори достал из рюкзака коробочку с наушниками и вложил их в уши, после чего начал задумчиво листать плейлист. — Я умудрился сфоткать у Какузу план расселения, гляди, — послышался откуда-то сзади заговорщический голос Обито. — А это типа тайна какая-то, да? — хмыкнул Дейдара. — Он не любит его показывать, чтобы никто не ныл, что хочет жить с другими — его это бесит. — Обито коротко рассмеялся. — Мы с тобой живем вместе. — Да блин… — протянул Дейдара. — Ты не рад?! — слишком громко воскликнул Обито, и Дейдара зашикал на него. — Ты так много разговариваешь, что я даже не знаю, что совершу первым: убийство или самоубийство. — В смысле я много разговариваю? Я говорю исключительно по делу, и вообще тебе как моему кохаю… Сасори быстро включил пятую симфонию Бетховена и прикрыл глаза: тема судьбы, стучащейся в дверь, перекрыла оставшуюся тираду Обито мощным оркестровым звучанием. Самый действенный способ абстрагироваться от реальности, наполненной разговорами о закупках в дьюти фри, сработал безотказно, и Сасори отвлёкся лишь на то, чтобы попросить у стюардессы бутылку воды и отказаться от обеда: организм традиционно был против всякой твёрдой пищи во время поездок, и Сасори старался не думать о том, что это как-то нездорово — так волноваться.***
— Да я, блять, лучше с Сасори буду в одной кровати спать, чем в одной комнате с тобой, сука! — по традиции возмутился Хидан, когда узнал, что живёт с Какузу. Фраза каждый раз менялась, но суть оставалась той же: он согласен спать с кем угодно, только не с Какузу. Возможно, он был бы согласен даже отсосать кому-нибудь за это, возможно, даже не метафорически. Эта дешёвая демонстрация с каждым разом раздражала всё меньше. Сасори с каменным лицом прошёл мимо, не позволяя себе ответить ни выговором, ни едкой иронией, ни даже ледяным взглядом, предоставляя Какузу самому с этим разбираться. — Штраф за нецензурную лексику, — ровно отозвался тот. — Завали ебало! — прошипел Хидан. — Второй штраф. — Да пошел ты на хуй! — Третий. Дальше Хидан, наверное, как обычно, показал ему средний палец и вошёл в комнату — Сасори видел это один раз и больше не интересовался. Третья, последняя, сцена первого акта «Цирка на гастролях» проходила по избитому сценарию. Сасори шёл дальше по коридору, слыша из комнат весёлую болтовню, волей-неволей заглядывая внутрь комнат. Кто-то уже разбирал вещи, кто-то даже не открыл чемодан и первым делом решил оценить мягкость кровати, улёгшись на ней в одежде. Мозг лихорадочно воспринимал вообще всю информацию, не разбирая, полезная она или нет — эта особенность тоже раздражала. К счастью, коридор скоро закончился, и Сасори, остановившись перед дверью своего номера, открыл её магнитной картой. Его номер был чуть больше, чем крошечным: в нём едва умещались кровать, маленький шкаф, узкий стол и стул, а сбоку была дверь, ведущая в ванную. Сасори глубоко вдохнул и, не почувствовав никаких посторонних запахов, вошёл и со щелчком закрыл за собой дверь. Тишина зазвенела в ушах ангельским хором. Перед ужином они с Какузу встретились с принимающей стороной и осмотрели зал. Невыразительный мужчина восторженно что-то рассказывал о международном сотрудничестве, фестивалях, обменах и прочих мероприятиях, требующих слишком много времени, сил и затрат. Сасори и Какузу вежливо кивали и переводили разговор в нужное русло, обращая внимание на гораздо более прозаичные детали: количество стульев и пюпитров, освещение, время репетиции. Сцена была помещена в центре, а вокруг неё располагались зрительские места, как на арене. Бродя по жёлтому паркету, сияющему в свете софитов, направленных на сцену, Сасори пытался заглянуть в самые дальние тёмные уголки за последними рядами мягких кресел, но от напряжения перед глазами плыло, и то и дело приходилось смаргивать. Голоса Какузу и принимающей стороны эхом отдавались от стен, и Сасори вслушивался, как звук обрастает обертонами — акустика была действительно потрясающая. Когда невыразительный мужчина, наконец, хлопнул в ладони, знаменуя окончание всех переговоров, они вышли из зала, и Какузу немного наклонился, спрашивая на ходу: — Я соберу всех на ужин. Вы пойдёте? — Нет. — Как знаете. — Какузу понимающе вздохнул. Он был старше Сасори и успел поработать с двумя предыдущими дирижёрами, застав как расцвет, так и почти полный крах оркестра, вызванный элементарным непрофессионализмом. Едва Сасори закинули в этот оркестр, как молодого бойца на руины разрушенного города, они с Какузу быстро нашли общий язык: оба ценили своё время и готовы были заставить других ценить его. Они знали друг о друге больше, чем хотели бы, но молчали и не влезали, чтобы сохранить обретённый баланс. Закрывшись в комнате, Сасори достал из чемодана дирижёрский фрак и прошёлся по нему отпаривателем, разглаживая случайные складки, после чего повесил на дверцу шкафа. Залив в чашку с кофе кипяток из походного чайника, он осторожно извлёк из рюкзака партитуры и надел наушники. Их завтрашняя программа зазвучала в голове, и Сасори впился взглядом в ноты со множеством пометок, на полтора часа отрешаясь от мира.***
Следующим утром Сасори всё же спустился на завтрак: сахара в его запасах было слишком мало. Свежесваренный кофе из кофемашины пах совсем неплохо, и Сасори задумчиво кидал в него рафинад, наблюдая, как белые кубики мгновенно тонули в тёмном напитке. В ушах всё ещё звенела симфония Малера, и голоса проснувшихся оркестрантов доносились как сквозь вату: тело бодрствовало, но разум впал в предконцертный паралич, наглухо закрывая все потоки лишней информации, чему Сасори был действительно рад. Сев за дальний столик, он отпил кофе и поморщился: от количества сахара продрало горло, а язык едва не прилип к нёбу. Сасори не очень любил сладкое, но признавал его ценность перед активной интеллектуальной работой. К нему вскоре присоединился Какузу с полным подносом самодельных бутербродов с мясом и чашкой крепкого чёрного кофе. — А где… — Сасори неопределённо махнул головой, понимая, что его поняли с полуслова. — Если переводить с матерного, Хидан сказал, что ему не нужен завтрак, — пожал плечами Какузу. — Сидит, разыгрывается на мундштуке. — Серьёзно настроен, — задумчиво кивнул Сасори, безразлично глядя в сторону шведского стола, на одном конце которого Итачи мастерил бутерброды стоящим вокруг него Саске и Кисаме, а на другом — Нагато наливал молоко в мюсли Конан и Яхико. С лестницы послышались смех и бурчание, и в столовой показались Обито и Дейдара. Первый был настолько бодр, будто спал добрых часов десять, а вот Дейдара выглядел помятым. — Ты сам сказал, что это твой первый выезд за рубеж, поэтому ты обязан всё попробовать! — трещал Обито, повышая уровень шума в столовой в несколько раз. — Тоби, я не хочу есть, блин, — пробормотал Дейдара, протирая глаза — ранние подъёмы явно не были его сильной стороной. Обито, впрочем, совсем его не слушал, накладывая в тарелку всего понемногу, так что в конце концов в ней образовалась целая горка. Дейдара с мученическим видом принял всю протянутую еду и сел за стол, пока Обито накладывал себе и наливал им обоим кофе. — Некоторые уходили вчера гулять по городу, — отвлёк Сасори негромкий голос Какузу. — Здесь есть красивый парк и старинная площадь. — Отлично, — кивнул Сасори, в который раз подмечая, что у него есть только две реакции: «отлично» — когда Какузу сказал что-то коротко и по делу, «отвратительно» — на всё остальное. Поднявшись со стула, он отнёс чашку на специальный стол и ушёл к себе до репетиции, тактично оставляя Какузу в одиночестве заматывать в салфетки бутерброды для его личной проблемы. Захватив из номера рюкзак с партитурами, он направился прямо в местную филармонию, где жёлтая пасть сцены встретила его широкой чернозубой улыбкой из стульев и пюпитров. Вскоре появился и Какузу. Они пересчитали стулья и разложили партии по своим местам — Какузу не доверял оркестрантам перевозку нот и всегда тягал отдельную ручную кладь с ними, для надёжности. Вскоре начали приходить оркестранты: они занимали свои стулья, раскрывали ноты и пробовали самые сложные места, то и дело останавливаясь и глядя по сторонам — акустика этого зала была заметно лучше, чем в их собственном репетиционном зале, и звук распространялся так далеко, что отзвук задерживался едва ли не на полсекунды. Сасори листал партитуру, прокручивая в голове музыку. Им предстояло сыграть Первую симфонию Малера и сюиту из «Весны Священной» Стравинского. Разнородная программа давала оркестру шанс выложить максимум своих возможностей в одном концерте. Вероятно, будь у Сасори больше времени, они бы взяли другую симфонию Малера, но пока привлекать хор было рано. Ровно за две минуты до начала репетиции он поднял палочку и дал сигнал Кабуто. Тот мгновенно взял «ля», и оркестр подхватил ноту хаотичным звучанием медных духовых и струнных. Когда нестройный гул стих, Сасори выдохнул и дал ауфтакт к началу симфонии.***
Лёгкая прогулка на свежем воздухе после репетиции окончательно прояснила мысли, и Сасори, ещё раз отглаживая свой фрак, психологически был полностью готов к концерту. Насильно влитый в себя суп избавил от сосущего изнутри голода и грел внутренности, а ещё один стакан переслащенного кофе заставлял пальцы мелко подрагивать от предвкушения. Гримёрка для дирижёра была тесной, но зато целиком и полностью в распоряжении Сасори — для оркестрантов обычно выделялись две большие гримёрные, где всегда было шумно, раздавались выкрики музыкантов, искавших свои вещи, и пахло одеколоном. Атмосфера неразберихи Сасори совсем не вдохновляла, поэтому он спокойно переоделся и вышел только за десять минут до начала, ожидая за кулисами. Оркестранты разбились на организованные группы и постепенно выстраивались в том порядке, в котором обычно выходили из-за кулис. Кто-то весело переговаривался о всякой ерунде, кто-то, напротив, молча стоял в стороне, грея свой инструмент дыханием и мягкими прикосновениями. Самым ярким контрастом было соседство Майто Гая, который чрезмерно громко и воодушевлённо шептал что-то Какаши, размахивая блестящей трубой, и Хидана, который, уткнувшись губами в мундштук, перебирал пальцами по клапанам и невидяще смотрел перед собой. Какузу рядом с ним двигал кулисой от тромбона, проверяя, хорошо ли она смазана, гобоисты и фаготисты то и дело облизывали трости, не давая им засохнуть. Струнники перебирали пальцами по чёрным грифам, разогревая пальцы на сложных пассажах. — Волнуешься, парень? — донёсся до Сасори голос Кисаме. Тот спрашивал у Дейдары, но Сасори дёрнулся тоже. — Типа того, ага, — неловко посмеялся Дейдара и отбил по своему бедру лёгкую дробь. — Но ведь пока нами дирижирует Сасори-сан, всё будет круто, да? — Это ты верно подметил, — подмигнул Кисаме, толкая его в бок. Какая глупость. Сасори отвернулся, глядя в чёрный провал выхода на сцену. Он всегда старался игнорировать тот факт, что оркестр ему доверяет, не любит, почти ненавидит, но готов идти за ним безоговорочно. Это знание накладывало слишком большую ответственность, которую даже Сасори не был готов взять. Может, когда-нибудь он пересилит себя и пробьёт стену своего собственного недоверия. Гонгом прозвучал третий звонок, и все разговоры разом стихли: оркестранты приготовились к выходу на сцену и ждали только отмашки организатора концерта. Эти моменты ожидания, когда нервы обнажались до предела, Сасори ненавидел больше всего, но терпел, не позволяя себе вспоминать избранные ругательства Хидана, чтобы обрушить их на замешкавшихся в гардеробе или буфете зрителей. Наконец, знак был подан, и музыканты начали покидать закулисье, выходя на сцену и занимая свои места под аплодисменты. Сасори крепче сжал дирижёрскую палочку и вслушался: на сцене начиналась подстройка. Ясный звук гобоя пронзил пространство и мгновенно оброс мажорными трезвучиями и пассажами духовых инструментов, затем слился воедино со звучанием концертмейстера скрипок и снова расщепился на пустые квинтовые созвучия. Сасори не понимал, почему, но настройка оркестра слишком сильно ему нравилась и, возможно, была одной из причин, почему он стал дирижёром. Выйдя на сцену, Сасори прошёл к дирижёрскому пульту, подгоняемый новой волной аплодисментов, поднял оркестр и поклонился. Отвернувшись к партитуре, он дождался полнейшей тишины и поднял палочку, глядя на скрипачей. Мягко взмахнув, он дал ауфтакт, и серебристое звучание протянулось по залу тонкими нитями. Медленное вступление, прерываемое лишь имитациями охотничьего рога, плыло под руками, и Сасори начал слышать оркестр по-другому: каждый музыкант становился полноправным солистом, которого нужно было только направить согласно общему замыслу. Звук проходил насквозь и отдавался вибрацией в затылке, пульсировал на натянутых нервах и оказывался в кончиках пальцев, держащих палочку. Влившись в постепенно ожившее движение, Сасори внимательнее взглянул на музыкантов: все смотрели на его руки и дышали одновременно с ним, подчиняясь ведению фразы и внося в неё свою собственную красоту. Сасори оказывался первым среди равных, которые доверили ему своё искусство, и, подчинившись внезапному порыву, он заставил себя улавливать любое желание солирующих оркестрантов и идти за ними. Это было авантюрой, которые Сасори так не любил, но которые делали создание музыки гораздо интереснее. К концу первой части он проникся этой авантюрой настолько, что начал вторую с лёгкой улыбкой, а для вальса в середине выбрал такой изящный жест, что оркестр мгновенно отозвался мягким грациозным звучанием, а музыканты в паузах переглядывались, усмехаясь неожиданному поведению обычно кислотно-едкого Сасори. Перед третьей частью он серьёзно взглянул на Кисаме и группу контрабасов, которым предстояло начать ироничное траурное шествие, и наткнулся на такой же серьёзный взгляд, скрывающий всех чертей. Кисаме начал так щемяще-печально, что Сасори почти поверил, а подхвативший мелодию Орочимару подключил весь запас своего саркастичного наигранного всепонимания, передавая эстафету совсем не печальных похорон Кабуто. Круговорот горестных ужимок затянул всех музыкантов оркестра в пляску вокруг воображаемого гроба, то и дело заставляя натягивать маску печали. Но притворство прервалось вместе с лязгом тарелок, знаменующих начало четвёртой части, пассажами струнных и непокорными интонациями медных духовых. Оркестр под руками кричал, взбрыкивал и боролся, но не с Сасори, а с рутинной реальностью, в конце концов побеждая её и завершая симфонию ликующими аккордами. Едва сорвалась последняя нота, их оглушила буря аплодисментов, и Сасори, выдыхая, отбросил с лица взмокшую чёлку, поднял оркестр и развернулся. Сердце тяжело ухало в груди, билось почти в горле, а улыбка, которую Сасори так отчаянно хотел спрятать, никак не хотела слезать с лица. Не выдержав такого восторженного давления, он сошёл с дирижёрского помоста и удалился за кулисы, по дороге кивая концертмейстеру первых скрипок, чтобы он увёл оркестр. Аплодисменты в зале не стихали, пока он не захлопнул их за дверью гримёрки. Едва Сасори отхлебнул остывший кофе, к нему постучали. На пороге с сияющим лицом стоял организатор концерта. — Господин дирижёр, не хотите ли дать интервью? Сасори едва не нахмурился непонимающе, но быстро опомнился. — Все интервью после концерта, если позволите. — Конечно-конечно! — заверил его организатор и поспешил удалиться. Вежливая улыбка мгновенно сошла с лица Сасори, и он поспешил закрыть дверь, но в неё снова постучали. — Сасори-сан, — начал Какузу без предисловий и предельно серьёзно, — давайте «Весну» так же. Сасори пристально посмотрел ему в глаза и кивнул: — Как скажешь. Пятнадцать минут антракта неслись как бешеные: Сасори едва успел допить кофе, расчесать влажноватые волосы, унять сердцебиение и мысленно пройти самые сложные места «Весны священной», как уже надо было подходить к сцене. Он чувствовал на себе взгляды оркестрантов, раздражающе любопытные, и старался не обращать на них внимания. Едва дождавшись, когда после третьего звонка музыканты рассядутся и снова подстроятся, он вышел под гром аплодисментов, вновь поклонился вместе с оркестром и повернулся к раскрытой партитуре. Подняв палочку, он взглянул на Орочимару и не удержался от ухмылки: знал, что это было его любимое соло, такое же вьющееся змеёй, как и он сам. Медленно облизнув трость, Орочимару посмотрел на него потемневшим взглядом и по взмаху руки взял первый звук. Мелодии инструментов сливались друг с другом в причудливую полифонию, обрастали подголосками и наполняли зал до краёв, постепенно превращаясь в ярмарочный гомон. Сасори досконально знал каждую петляющую партию, связывал их и разводил одними лишь движениями пальцев, а после молотами барабанов ковал из них металлические ритмы. Посмотрев в сторону ударных, он наткнулся на два хищных взгляда, буравивших его до костей, и понял: Обито и Дейдара выкуют ему лучшую сталь из этого оркестра. Широко махнув, он разрешил им не жалеть мембраны, так что гулкие удары отдавались под рёбрами, и струнные рвали волос на смычках, извлекая жёсткие аккорды. А после всё снова сменялось, леденело, подобно зимнему озеру, чтобы разлиться с новой кульминацией. Сасори был на настоящем шабаше, скрытом за поэтичным ритуальным названием. Оркестр плясал, словно девушка, до изнеможения, и рухнул на щит аплодисментов поверженным воином. Сасори, почти падая от усталости, снова поднял оркестр и развернулся, выжидая, когда их отпустят со сцены, но его терпение закончилось раньше: он пожал руку концертмейстеру первых скрипок и увёл оркестр со сцены, пытаясь унять сбитое дыхание. За кулисами его тут же поймал организатор, требуя обещанное интервью, и Сасори, выпросив себе пять минут, привёл себя в порядок в гримёрке. Ему не нравилось говорить на камеру, потому что его принципы были правильными, но довольно жёсткими, а мысли формулировались так кратко, что всё интервью можно было написать двумя словами: «Надо работать». К счастью, организатор концерта задавал достаточно наводящих вопросов, чтобы Сасори мог выразиться полнее. К несчастью, из-за этого интервью слегка затянулось, и Сасори выполз из филармонии почти через час после окончания концерта. Ноги сами привели его в отель и подняли на нужный этаж, и дверь номера уже забрезжила вдалеке, как путь ему перегородил Кисаме. — Мы вас ждали, Сасори-сан, — жутковато ухмыльнулся он с высоты своего огромного роста, и Сасори устало взглянул на него снизу вверх. — Зачем? — вяло спросил он, но его втащили в какой-то из номеров, и по ушам ударил хор нестройных радостных возгласов. — Итак, уважаемые! — начал Кисаме и пихнул в руки Сасори пластиковый стаканчик, до краёв наполненный какой-то красной жидкостью. — Мы редко говорим этот тост, но каждый из нас хоть раз задумывался о нём. Я предлагаю выпить за нашего потрясающего дирижёра, Сасори-сана, который сегодня показал нам всем, как надо выкладываться! Его голос утонул в громких одобрительных криках, а Сасори закатил глаза. — Это самый отвратительный тост, который я от тебя слышал, Кисаме, — отчеканил он, когда гул стих, чем вызвал взрыв хохота. — Аминь, блять! — поддержал Хидан, вскидывая свой стаканчик, и все выпили до дна. Сасори тоже сделал большой глоток из своего стаканчика, полностью уверенный, что это вино, но алкоголь обжёг язык и горло, проваливаясь в пустой желудок. — Кисаме, что это? — откашливаясь, просипел Сасори, ударяя себя кулаком в грудь. — Коктейль «Акула-убийца», как вам? — весело ответил тот, встряхивая следующую порцию и разливая её по подставленным пустым стаканчикам. Сасори удержался от комментария и снова посмотрел на красную жидкость. Там точно была водка и что-то ещё, что Сасори не мог различить. Ему точно не стоило это пить. Ещё ему не стоило делать много вещей в своей жизни, но он сделал. Сегодняшний отличный концерт был достаточным оправданием, чтобы сделать что-нибудь нехорошее, например, выпить крепкий, набадяженный Кисаме коктейль. Медленно опустошая свой стакан, Сасори как сквозь толщу воды наблюдал за немного пьяными оркестрантами: Итачи и Обито сражались на пальцах, подбадриваемые Саске и Дейдарой, Какаши пытался отказаться от такого же сражения с Гаем, Кисаме подливал всем вокруг и всячески балагурил, Какузу зорко следил за порядком. Сасори редко бывал на послеконцертных гуляниях — здесь было слишком шумно. Поэтому, опустошив свой стакан, он выбросил его и незаметно вышел, пока Кисаме его не хватился. Оставив чехол с концертной одеждой в номере, он вышел на общий балкон курить и снова застал там Хидана. Тот посмотрел на него даже как-то весело, без мысленного потока нецензурной брани, и Сасори молча прикурил, между затяжками вдыхая свежий ночной воздух. Сердце билось медленно, но тяжело, и алкоголь делал пальцы ватными. Отзвуки симфонии Малера и «Весны священной» звенели в голове вместе с треском цикад. Хидан выбросил окурок с балкона и направился к двери, и Сасори уловил едва слышимый шлепок, когда он проходил рядом. Глянув вниз, он машинально наклонился и поднял с напольной плитки два квадрата фольги. — Хидан, ты обронил, — позвал он, зажимая их между пальцами. Привычная брезгливость, кажется, глубоко уснула, если Сасори позволил себе поднять презерватив и смазку и сообщить об этом так просто. Хидан обернулся, держась за ручку, и нахмурился, глядя то на Сасори, то на квадратики фольги. — Это не моё, — отрезал он мрачно. — Ты уверен? — Сасори вскинул брови. «…что хочешь перетерпеть ту боль, когда в тебя входят без нормальной смазки?» — пронеслось в голове окончание, которое Сасори, конечно же, не стал озвучивать. — Да, — после недолгого молчания ещё мрачнее подтвердил Хидан и ушёл. Сасори пожал плечами в пустоту и вложил находку в задний карман. Возможно, Хидан действительно мазохист, если стал валторнистом и сблизился с Какузу. Оставшись один, Сасори продолжил медитативно курить, как вдруг дверь снова открылась, и на балконе возник Дейдара. — Оу, Сасори-сан… — он замер, посмотрел куда-то в сторону, но потом всё равно вышел на балкон и встал у перил, глядя на крыши низких домов. — Вы что, курите? — с детской непосредственностью спросил он, красноречиво кивая на сигарету. Отвернувшись, Сасори демонстративно затянулся. — Никогда не замечал за вами этой привычки, вот. — Только на гастролях, — отозвался Сасори. — А ты что здесь делаешь? Дейдара не доставал сигарет, да и Сасори ни разу не видел его курящим. — Решил проветриться, ага, — протянул Дейдара. — Сколько ты выпил? Сасори спросил скорее из праздного любопытства, чем из-за настоящего интереса. Дейдара засмеялся. — Не знаю, сколько Кисаме налил — столько и выпил, вот. Мрачно кивнув, Сасори глубоко затянулся: в этой ситуации решало только то, как быстро пил Дейдара. — Сегодня был охренительно классный концерт, — тише проговорил Дейдара, и Сасори поморщился: такая манера выражаться не особо ему нравилась. — Я прямо кайфанул. Да и вы, наверное, тоже. Вы улыбались, знаете, да. — Тебе показалось, — слабо отбился Сасори и, достав из пачки вторую сигарету, прикурил. Дейдара снова коротко посмеялся. — Знаете, Сасори-сан, вы мне нравитесь, да. Сасори едва не подавился дымом, но тело оставалось спокойным, и только разум зашёлся в лихорадочных мыслях. Он посмотрел на Дейдару: тот мечтательно смотрел вперёд, а на его губах играла та самая дерзкая ухмылка. — Я не сплю с музыкантами из оркестра, — зачем-то ответил Сасори и стряхнул с сигареты пепел. — Вы… что? — почти шёпотом переспросил Дейдара и повернулся, непонимающе хмурясь. — Я не… — его лицо постепенно вытягивалось, — о господи, я не это имел в виду, — он прикрыл глаза ладонью и тихо засмеялся. Сасори почувствовал, что сказал самую большую глупость в своей жизни. — Чёрт, теперь я не смогу перестать думать об этом. — Это была шутка, — поспешил поправиться Сасори. — Вы никогда не шутите, Сасори-сан, — улыбнулся Дейдара, отнимая руку от лица и глядя ему в глаза. — А если и шутите, то юмор у вас, наверное, слишком чёрный для такой шутки. Сасори холодно посмотрел на него и агрессивно затянулся, собираясь проигнорировать этот выпад. — Я не музыкант из оркестра, если что, — продолжил Дейдара, подходя на шаг ближе. — Я на замене и даже не уверен, что официально трудоустроен. — Конечно, официально, что за идиотские предположения, — сварливо отозвался Сасори, отклоняясь назад. — И это ничего не меняет. С чего бы тебе это делать? Ты вообще когда-нибудь спал с мужчинами? — Ну, нет, хм. — Дейдара постепенно подходил ближе, осторожно, не сокращая дистанцию совсем, проверял границы дозволенного. — А почему хочешь начать? — Ну я же не виноват, что вы мужчина, вот, — Дейдара пожал плечами, как будто это было что-то само собой разумеющееся. Сасори стиснул зубы. Стоил ли один отличный концерт двух нехороших поступков, которые напрашивались последний месяц напряжённой работы, являлись в коротких снах, подброшенные подсознанием, и регулярно звучали голосом Орочимару в голове? — Дейдара, ты хоть понимаешь, чего хочешь? — устало спросил Сасори. — Более чем, хотя очень примерно, ага, — кивнул тот, твёрдо глядя ему в глаза. Музыка третьей части симфонии Малера зазвучала в голове ироничным похоронным маршем. — Что ж, — кивнул Сасори, подходя вплотную и вдыхая запах, исходящий от Дейдары. Довольно нейтральный, что уже было неплохо. Тот переплёл его пальцы со своими и коснулся губами его губ, оставляя осторожный горячий поцелуй. И Сасори хотел бы скривиться от не пойми откуда взявшейся романтики, но его будто обдало огнём изнутри, и жар прилил к низу живота. Увлечение — то, что Сасори так старательно себе запрещал, — накрыло его с головой и лишило всякого сопротивления. — Обито ушёл гулять с Какаши и Рин, мы… — Я живу один, — скороговоркой перебил его Сасори, отходя на полшага. — Супер. Они ушли с балкона и быстро закрылись в номере Сасори. — Слушайте, единственное, что я знаю о сексе между мужчинами — это то, что мы должны выбрать, кто будет сверху, а кто снизу, вот, — лихорадочным шёпотом проговорил Дейдара, пока Сасори расстёгивал на нём светло-голубую рубашку. — И исходя из статуса и возраста, нижним должен быть… — Я, — отчеканил Сасори, хватая Дейдару за руки и кладя их на свои пуговицы, чтобы тот не терял время зря. — Я видел, что ты ел сегодня утром, и, уж извини, но в задницу я к тебе не полезу. Дейдара округлил глаза, но покорно начал расстёгивать рубашку Сасори, пока тот доставал его ремень из шлёвок. Сасори ненавидел раздеваться полностью, но ещё больше не любил делать это медленно, а потому быстро сдёрнул с Дейдары рубашку и джинсы и помог ему расправиться со своими брюками. Всю правую руку Дейдары покрывала татуировка, которую Сасори не мог хорошенько рассмотреть сейчас, когда пелена возбуждения никак не хотела смаргиваться. — Прижми меня к стене, — быстро попросил он, притягивая Дейдару за талию, и тот, не понимая до конца, навалился всем весом, инстинктивно вклинивая между его ног колено. Сасори едва не задохнулся от возбуждения и потёрся пахом о бедро, чувствуя, как погружённое на несколько лет в спячку тело приходит в себя и расцветает под прикосновениями ярко-алыми маками. Дейдара гладил его рёбра и жарко целовал в губы, не давая отстраниться хоть на секунду. Его дыхание оседало стонами на голосовых связках, длинные волосы щекотали кожу, и вставший под тканью трусов член тёрся о бедро Сасори. Каждое движение резонировало во всём теле, заставляя его мелко подрагивать и тянуться за новыми прикосновениями, отзываясь на каждое из них. Волосы на затылке быстро взмокли, а спина покрылась испариной, но Сасори было плевать: обрушившиеся на него давно забытые ощущения действовали в миллион раз ярче. — Мы можем просто руками… — начал Дейдара, целуя его в сгиб шеи, и Сасори недовольно цокнул, запуская ладонь ему в трусы и сжимая упругую ягодицу. — Это несерьёзно, — отрезал он, и Дейдара покорно кивнул. Тело требовало своего, и Сасори просто отключил разум, который вопил что-то о принципах и идеалах, и полностью отдался плотским желаниям. Отстранив Дейдару плавным движением руки, он наклонился и достал из брюк презерватив и смазку, так удачно поднятые за Хиданом. Была ли это шутка мироздания, Сасори задумываться не захотел. Дейдара растерянно наблюдал за этим и даже как будто испуганно посмотрел на квадратные упаковки. Закатив глаза, Сасори толкнул его к кровати, заставляя сесть, и подцепил пальцами край оранжевых трусов с чёрными бомбами. Дейдара послушно приподнял бёдра, позволяя их снять, и стыдливо отвернулся, когда остался полностью обнажённым. На тёмной головке стоящего члена уже выступила капля смазки, и Сасори методично растёр её по уретре и уздечке, наблюдая, как Дейдара смущается ещё больше. — Сядь подальше, — попросил он, несильно толкая Дейдару в грудь, и, когда тот сдвинулся к стене, снял свои трусы и сел на его бёдра, широко раздвинув ноги. Голую кожу обдало жаром, и Сасори, плавясь от обрушившихся ощущений, взял в ладонь член Дейдары и осторожно сжал его, чувствуя, как плоть дёргается в пальцах. — Смотри, — он продемонстрировал ему два квадратика фольги. — Меня нужно растянуть, чтобы снизить количество болевых ощущений. Открой смазку и выдави мне на пальцы. Разговоры заставляли мозг хоть немного включиться и сдерживали вязкое удовольствие, не давая ему полностью захватить контроль. Дейдара неловко открыл смазку и послушно выдавил на пальцы, после чего прогнулся в спине и со стоном схватился за простыню — Сасори крепче сжал его член и начал двигать ладонью вверх-вниз, одновременно поглаживая головку большим пальцем. Растерев смазку, он завёл руку назад и коснулся сжатого кольца мышц, обводя их по кругу и проникая внутрь на одну фалангу. Тело вздрогнуло от противоречивых ощущений: это было неприятно, но вместе с тем по нервным окончаниям тут же разлились отголоски оргазмов, которые были когда-то давно в жизни Сасори. Пальцы растягивали анус всё нетерпеливее, вбивались внутрь, желая добраться до простаты как можно быстрее, и когда это удалось, Сасори крупно вздрогнул и охнул. Дейдара, несмотря на неравную борьбу с наслаждением, уже вскрыл презерватив, и Сасори осталось только убрать руку, чтобы позволить натянуть его. Растерев по латексу остатки смазки, Сасори привстал и направил член в себя, после чего начал медленно насаживаться, постепенно растягивая тугие мышцы. Низ позвоночника скрутило тупой болью, приходилось продвигаться мелкими толчками, и Дейдара, замечая всё это, гладил его поясницу и бока, целуя грудь и задевая языком торчащие соски. Перед глазами темнело от количества ощущений и эмоций, которые, казалось, готовы были разорвать хрупкое человеческое тело, и на изнанке век распустились астры, когда Сасори наконец насадился полностью. Тяжело дыша, он взял в ладони лицо Дейдары и поцеловал его, проводя языком по ряду зубов. Мокрые поцелуи Сасори тоже не любил, но почему-то сейчас хотелось именно такого — самого чувственного и человеческого, что есть на свете. Дейдара сжимал в ладонях его тело и отвечал со всей горячностью, пока Сасори двигался на его члене, со шлепком опускаясь вниз и поднимаясь вверх. Пустота, чередующаяся с заполненностью, заставляла стонать и выгибаться в руках от удовольствия. — Сасори-сан… — со стоном позвал Дейдара, — я могу вас перевернуть? Не дожидаясь разрешения, он уложил Сасори на спину и проник мягким толчком, выбивая из лёгких весь воздух. Перед глазами рассыпались искры, и Сасори охнул, обхватывая Дейдару бёдрами, а тот, двигаясь в совершенно правильном ритме, входил в него, заставляя плавиться на простынях. Несдержанные стоны, которые Сасори тщетно пытался спрятать внутри, рвались из горла, и он прикрыл рот ладонью, но Дейдара отнял его руку от лица и, переплетя пальцы, прижал её к кровати, сцеловывая стоны с его губ. Движения постепенно ускорялись, и Дейдара, не выдержав жара, в одно мгновение замер и закусил губу. Сасори остался почти на пределе и едва не испытал разочарование, как Дейдара прошептал «Сейчас» и вышел из него. Спустившись к его паху, он взял в ладонь его член и обхватил головку губами. Со стоном выгнувшись, Сасори подался бёдрами навстречу, и Дейдара заглотил член до основания, вылизывая языком головку и ствол. Ощущение мокрого языка на нежной коже било по всем нервным окончаниям, и Сасори метался на простынях, видя только, как перед глазами расплываются круги. А потом он крупно вздрогнул и, захлопнув в горле стон, излился в горячий рот. Тело раскалилось добела и тут же остыло от выступившей испарины, сердце ухнуло глубоко в груди, и рваное дыхание разнеслось по комнате. После полного напряжения Сасори моментально расслабился на влажных простынях и притянул колено к себе. — Это было лишним, — пробормотал он, стараясь, чтобы в голосе не было слишком много довольства. Дейдара с влажным хлюпаньем стянул презерватив и улёгся рядом, тяжело дыша. — Кажется, я пидорас, — прошептал он. — Ты идиот, — поправил его Сасори, накрывая ладонью лицо. — А один раз — не пидорас. — Это было слишком здорово для одного раза, да. Сасори не стал соглашаться, но подумал, что, может, все оркестранты не зря считают его пидорасом. Какая ирония. Восстановив дыхание, Дейдара сел на кровати и повернулся к Сасори. — Вам понравилось? Сасори с яростью посмотрел на него: соврать он не мог, сказать правду — тоже. — Отстань. — Вы же уже спали с мужчинами, да? — Не твоё дело. — Не моё, так не моё, — по-доброму усмехнулся Дейдара и снова лёг. Сасори хотел бы сказать ему что-то ещё — например, выгнать из кровати, — но перенапрягшийся организм, получив долгожданную разрядку, просто отключился.***
Под слегка удивлённый взгляд Какузу Сасори поставил на стол поднос, заполненный едой, и сел, беря в руки вилку. С самого утра, как Сасори проснулся один в кровати, он понял, что больше всего на свете хочет просто нормально поесть и ни о чём не беспокоиться. — Вкусно, кстати, — зачем-то сказал он, уплетая яичницу. Какузу, хмурясь, машинально кивнул. — Никаких происшествий не было? — Нет. Сасори кивнул, не произнося избитое «отлично» вслух, и поднял взгляд от тарелки, только когда на стул рядом с Какузу сел Хидан. Вернее, как сел: осторожно опустился, подложив руки под задницу, и смерил Сасори пристальным взглядом. Вряд ли он обижался за конфискованные смазку и презерватив: за внешней хмуростью скрывалось явное довольство, читавшееся по ярко-малиновым губам и едва заметному наклону в сторону Какузу. Тени отношений после вчерашней ночи не казались больше чем-то ужасным и мерзким — ханжеский иммунитет пока не успел восстановиться. Возможно, Сасори даже сочувствовал Хидану. Немного. — А вы что, есть умеете? — спросил вдруг Хидан, наблюдая, как Сасори накалывает на вилку сосиску. — Ну, знаешь, люди и не такое умеют, — парировал он, уминая завтрак за обе щеки. Хидан хмыкнул и почему-то посмотрел на Какузу. Прикончив еду, Сасори запил всё чашкой кофе и встал. От гастролей осталось пережить только обратный перелёт, и это радовало чересчур сильно.***
— Дейдара, ко мне в кабинет, — сказал Сасори после первой же репетиции, состоявшейся в родном зале филармонии. Дейдара непонимающе посмотрел на него и кивнул, последовав за ним на выход. В кабинете Сасори первым делом налил себе кофе и отпил, дожидаясь, когда Дейдара зайдёт в кабинет и закроет за собой, после чего начал: — Есть новости по поводу твоей замены в оркестре… — Тот ударник возвращается? — тут же упавшим голосом перебил его Дейдара. Сасори недовольно цокнул языком — он не любил, когда его перебивали. — Наоборот, — мрачнее продолжил он, — он остаётся в китайском оркестре и не планирует возвращаться. Платят там заметно больше, чем здесь. Лицо Дейдары из печального постепенно стало абсолютно счастливым, и он широко и белозубо улыбнулся. — То есть я остаюсь, да? — То есть ты остаёшься, да, — эхом повторил Сасори. — И по поводу гастрольного: я действительно не сплю с музыкантами из оркестра. Счастливая улыбка мгновенно сошла с лица Дейдары, заменившись на немного печальную, ностальгическую. — Я помню, Сасори-сан, — кивнул он, — я вообще всё до подробностей помню, ага. Старался запоминать так, что на следующее утро голова раскалывалась, вот. — Он неловко посмеялся. — Но тогда я действительно говорил про то, что вы мне нравитесь как дирижёр и как профессионал, поэтому я буду счастлив только от того, что работаю под вашим руководством. А что до другого… — он развернулся, пряча улыбку, — есть много несерьёзных способов заменить то, что вы называете «спать». — Ах ты мелкий… — Сасори глянул на него исподлобья. — Спасибо, что приняли меня в свой оркестр, Сасори-сан, — вновь перебил его Дейдара и улыбнулся со всей искренностью, — я постараюсь не подвести вас. Сасори выдохнул и махнул ему рукой, чтобы проваливал. Едва Дейдара ушёл, на пороге возник елейно улыбающийся Орочимару. — Так как, тебя можно поздравить? — спросил он. Сасори сжал в руке чашку, борясь с желанием швырнуть её в сторону двери.