В школьной столовой московской школы шумно. На обед, разговоры, девчачьи сплетни и подготовку к следующему уроку — полчаса. Вот группа парней обсуждают прошедшие выходные, тренировки, там — девчонки перешептываются о новых парнях и их ухаживаниях, кто-то рассказывает о новых фильмах и сериалах, давай конструктивную критику и советы, к которым прислушиваются, которых слушают взахлеб, кто-то показывает творческие наработки, кто-то подстрекает младшие классы, дает безобидные подзатыльники знакомым девятиклассникам, кто-то думает, как сбежать с физики, разбить окно в кабинете математики или поджечь кабинет химии, заодно и школу вместе с ним. А кто-то, продолжая помешивать остывший чай ложечкой, продолжает смотреть на нового учителя по истории, который пришел после нового года замещать предмет и принять бразды правления, то бишь классное руководство 11А, ибо прежняя руководительница ушла в декрет.
Кондратий, прижавшись к стене и прищурившись от лучей солнца, смотрит в сторону учительских столов и протяжно вздыхает время от времени. До начала урока остается не больше семи минут, и Миша — лучший друг, соратник, помощник во всех начинаниях и лидер в поисках приключений на свою задницу — толкает его в бок, качая головой в стороны.
— Ты сейчас дыру в нем прожжешь, — он оставляет грязную посуду на поднос и, допивая свой чай, возвращается в исходное положение. — У нас урок с ним сейчас, тогда и будешь пялиться.
Кондратий наконец-то отводит взгляд, пару раз моргает и смотрит на друга, немного приподнимая брови. Его волосы выглядят небрежно от частых путающихся в них пальцев Миши, и потому сейчас он похож на грустного большого воробушка, на того Кондратия, которого все знают, как местного поэта. Для Миши же он — Кондраша, лучший непьющий собутыльник на свете, без которого жизнь Бестужева-Рюмина «пошла бы по наклонной еще с первого класса».
— Он будет проверять домашку, — угрюмо отвечает Кондратий, — и мне нужно будет следить за ответами, чтобы не повториться.
— Брось, — фыркает Миша, приобнимая друга за плечо. — У тебя оценок на четверть вперед, а сегодня он как пить дать спросит Оболенского или Арбузова.
Кондратий равнодушно кивает, следя за тем, как Сергей Петрович проходит мимо них с подносом, а на обратном пути подмигивает им, отчего у Кондратия поджимается все внутри. Миша, конечно же, замечает это и, когда Трубецкой выходит из столовой, толкает друга в бок.
— Это он тебе, видел? — Рюмин забирает оба подноса, пока Кондратий находится под гипнозом очаровательных глаз учителя, и уносит их. По возвращению он дважды щелкает пальцами перед лицом Кондратия. — Эй, отмирай, ладно?
Рылеев шмыгает носом и поднимается с места. Парни только поднимаются на второй этаж и начинают идти к кабинету истории, он же кабинет их класса, когда звенит звонок, и они ускоряются, ибо Трубецкой уже ожидает опоздавших у дверей. Друзья быстро добираются до своих мест, начинают доставать принадлежности и усаживаются. Сергей, пару минут покачавшись с пятки на носок, заходит в кабинет, притягивая за собой дверь. Гул в классе стихает, и ученики начинают таращиться на мужчину, поднявшись со своих мест. Сергей, прищурив глаза от солнца, которое светит на его рабочее место, оглядывает класс. Он хмыкает про себя, замечая паренька с тростью в конце класса, но решает не заострять свое внимание на нем прямо сейчас. Наконец он садится на стул и кладет руки, сцепленные в замок, впереди себя на стол, и после этого садится весь класс. Новое приветствие, которому уже четыре месяца, было предложено Трубецким для того, чтобы ученики настраивались на урок молча, в тишине сосредотачивались и не пугались предстоящих проверок выученного материала.
— Надеюсь, сегодня подготовлена большая часть класса, — Сергей смахивает улыбку. На задней парте руку тянет Якушкин, широко улыбаясь, но Трубецкой качает головой. — Нет, Ваня, сегодня ты отдохнешь.
— Но, Сергей Петрович, — Ваня приподнимается с места, показывая свои огорчение и недовольство.
— Нет, — протягивает Трубецкой. — Сегодня ты, Рылеев и Рюмин законно отдыхаете. Тема — легче не бывает, но она важна для становления вас как личностей, а незнающая половина вас, в чем отличие Великой Отечественной войны и Второй Мировой — это стыд. Стыд личности, а не моего преподавания. — Сергей смотрит на средний ряд, за которым сидят Оболенский и Арбузов, перешептываясь, когда Трубецкой начинает читать «лекции».
Миша оборачивается, как и несколько его одноклассников, и смотрит на довольного Оболенского — технаря с пеленок. Бестужев-Рюмин ни раз задумывался: если Женя, он же Оболенский, понимает математику, считает логарифмы на раз два, умная личность в физике, то почему же ему не дано запомнить простецкий материал по истории? Ведь в истории или литературе не нужно напрягать ум так, как это делается на той же алгебре; здесь достаточно прочитать текст и проанализировать его, запомнить и повторить, но своими словами. Женя, который лучший в классе технарь, не смог запомнить начало Великой Отечественной? Мишу не проведешь. Все он знает: и начало Великой Отечественной, и отличие между ней и Второй Мировой, но почему-то не хочет показывать свои знания при всех и только паясничает на гуманитарных уроках. И в чем здесь логика?
Шепот пробегается по классу, и третья парта среднего ряда наконец замолкает. Женя сталкивается с глазами учителя и нервно сглатывает, толкая коленом Антона. Арбузов поднимает глаза и на удивление класса протягивает руку, дождавшись, когда Сергей кивнет ему.
— Я выучил материал на сегодня, Сергей Петрович, — говорит Антон, почему-то пугливо оглядываясь на одноклассников.
Сергей Петрович только громко хмыкает и подпирает кулаком подбородок.
— Только лишь? — звучит его голос. — А на позавчера? А в прошлом месяце? До любимой темы Рюмина дойдем? — в голосе Сергея нет унижения, и в глазах только доброта и тепло. Трубецкой всего лишь констатирует всем давно известный факт, и растягивает губы в улыбке.
Рюмин, к слову, при упоминании темы декабристов, расцветает, как майская роза. Сказать, что он знает только курс истории, — ошибиться, что землю держит сначала черепаха, а потом три слона. Миша штудировал литературу как вне себя; в школьной библиотеке заранее готовили для него материалы, а в старших классах направляли в библиотеку для молодежи, где Миша получил еще больше знаний на эту тему. И, если вы вдруг решите спросить, в какую эпоху хотел бы жить Михаил Бестужев-Рюмин, молодой человек непременно бы вам ответил, что в душе своей он декабрист.
Арбузов виновато опускает голову, и настрой на сегодняшний ответ улетучивается. Оболенский неоднозначно хмыкает, подпирая щеку рукой, и лениво обводит взглядом сидящих впереди учеников.
— Оболенский Евгений, — Трубецкой повышает голос, и на класс опускается мертвая тишина, — сегодня Вы нас порадуете?
— Ну-у, — протягивает Женя, — если Вы так сильно хотите…
Ручка Рылеева громко стукает о парту, выпадая у того из руки, а Бестужев уже скрипит зубами:
— Прекрати паясничать.
— Только после вас, месье, — с каплей яда отвечает Женя.
Стул Сергея поскрипывает, привлекая к себе внимание, и Трубецкой задает привычный вопрос:
— В каком году началась Великая Отечественная война? — он смотрит на Женю и рукой делает жест, что никого, кроме него, несчастного технаря среди гуманитариев, спрашивать не намерен. Даже Якушкин притихает и сползает под парту.
— В сорок первом, — звучит ответ, и Миша ушам своим не верит. Он удивленно оборачивается, а потом сталкивается со взглядом не менее удивленного Кондратия, который медленно переводит глаза на Трубецкого.
Рюмин усмехается и скрещивает руки на груди, разваливаясь на стуле и встряхивая челкой.
— Если он ответил на этот вопрос, это не делает его умным в истории.
Оболенский не Евгений Оболенский, чтобы оставить замечание без комментария.
— Если ты два плюс два сложить умеешь, это не делает тебя умным в математике.
— В гробу я видел твою математику, — огрызается Миша.
Перепалки между Рюминым и Оболенский начались еще в начальной школе, и мало кто может сказать, с чего вдруг. Мальчики всегда отличались мнением на окружающий мир, и, казалось, это совершенно нормально. Только за собственное мнение обычно не бьют по голове учебником, не закрывают в раздевалке и, в принципе, за мнение не издеваются над человеком. Миша, с детства со своими взглядами и принципами, хотел показать остроту своего ума, правоту и защиту в сторону слабых, но его не посчитали героем.
— Шоу начинается, — доносится из дальнего угла класса, и все оборачиваются, начиная негромко смеяться.
Сергей поднимается с места, обходит и присаживается на край стола, скрещивая руки подобно Рюмину.
— Бестужев, — взгляд Трубецкого направлен на парня с тростью, — Вы по какому случаю здесь?
— По собственному желанию, — отвечает Николай. — Что мне делать на физкультуре с тростью? Вот я и заглянул к вам, да решил остаться.
Во время беседы Трубецкого с Николаем, Миша и Женя продолжают огрызаться друг на друга, сжимать кулаки, и Бестужев-Рюмин едва не бросается бить ему лицо — его вовремя останавливает Кондратий. «Доиграешься у меня на физ-ре», — выплескивает Оболенский, откидываясь на спинку стула и показывая Рюмину средний палец. Миша пыхтит и вырывается из рук Рылеева, закрываясь от всего мира в капюшоне толстовке. Сергей наблюдает за ним; его лицо по-прежнему не выдает никаких отрицательных эмоций; его спокойствие, стойкость, справедливость, любовь, иногда нестандартное проведение занятий выбивают из колеи. Кондратий задумывается, что такой человек как Сергей Трубецкой заслуживает самого лучшего в жизни и всех наград, ибо 11А по праву считается опасным классом в прямом смысле этого слова. Стычки Рюмина и Оболенского известны по всей школе, только Михаил притягивает и располагает к себе людей, а Евгений отталкивает и навевает мрачность.
— Бестужев-Рюмин, — Сергей присаживается на место, покручивая часы на руке. Прошла добрая половина урока, оценки не получены должным образом, новая тема не изучена. Миша, отзываясь на полную фамилию, которая не предвещает ничего хорошего, опускает капюшон и встает со стула, смотря в ясные глаза Трубецкого. — Проводите Николая до спортзала, захватите журнал из учительской и заодно подумайте над своим поведением.
Миша дожидается Николая около двери и открывает ему дверь. Последнее, что слышит Рюмин выходя из кабинета от учителя:
— Достаем двойные листочки.
Николай медленно хромает, бросая взгляды на друга — поникшего, грустного и задумчивого. Он понимает состояние Миши, в собственном классе готовы перегрызть друг другу глотки, помощи никогда не дождешься, а ведь когда-то 11Б был дружнее всех. На лестнице Миша придерживает Колю за руку, а тот ободряюще похлопывает его по плечу, прежде чем ухватиться за перила.
— Не принимай это близко к сердцу, — говорит старшеклассник, и они оба выходят на улицу. — Оболенский особо у вас не отличался примерным поведением.
— Класть я на него хотел, Коль, — отзывается Рюмин. — Кроме него проблем хватает.
— Например, как увернуться сегодня от очередного фингала? — Коля улыбается, наклоняя голову в сторону и заглядывая ему в глаза. — Прояви мужество и не явись на урок.
Миша прыскает от смеха и вскидывает руку вверх.
— Удрать ты называешь мужеством? — Миша щурится, смотря вперед.
Пятнадцатый день апреля выдается очень теплым; солнце припекает, листья на деревьях распускаются до конца, и словно нет ничего плохого в мире, словно с каждой весной все расцветает и оживает, все начинает жить, и Мише хочется тоже так — снова жить. В конце концов Рюмин решает, что жить он будет летом и когда начнется новый этап его жизни, то бишь университетский, а пока он будет существовать изо дня в день и жить весенними ночами, вдыхая чистый воздух и считая звезды, поглядывая на виднеющиеся окна квартиры Кондратия со своего балкона.
— Набей ему морду первым, — советует Коля, когда они подходят к спортивной площадке, где парни из класса Бестужева играют в футбол, а девочки прыгают на скакалках или подтягиваются.
Миша пожимает плечами.
— Я не бью слабых, — он говорит это с особой легкостью, и Николай думает, что он жалеет Оболенского, а потом улавливает сарказм в словах.
Они расстаются на привычном похлопывании по плечу, и Миша срезает путь до учительской через спортзал. Он забирает журнал и смотрит на часы, что висят на бежевых стенах — до конца урока пятнадцать минут, а ему еще самостоятельную работу писать. Когда до кабинета остается добрые полметра, в Мише борются желание чихнуть на все и уйти, или все-таки зайти в класс с гордым видом осознанности. Только не было никакой осознанности. И как бы не думал Рюмин над своим поведением, он приходил к одному выводу — вытерпеть унижения, чтобы стать еще сильнее. Да, глупо. Да, быть может стоило набить морду Оболенскому, и дело с концом, однако нет. Миша решает дела словом, Женя — кулаком. Едва ли Оболенский поймет, что можно решить их войну по-другому, а может быть сегодня настанет этот решающий момент? Миша мечтает, Миша умоляет все живое вокруг, все святое, чтобы не встречаться в будущем с Женей. Встречи выпускников — пожалуйста. Но, если Оболенский поступит туда же, куда планирует Михаил, парень решает повеситься на входе заведения с запиской: «Виной тому технарь Евгений». Все это, конечно, мысли и не более, вешаться Миша не собирается, и потому стучит в дверь класса и входит, отдавая журнал стоящему около доски Трубецкому. Кондратий дает подготовленный двойной лист, и Бестужев-Рюмин быстро пишет формальные данные. Такой-то класс, такой-то Миша. По почерку уже не судьба выучить? Сергей протягивает лист с самостоятельной работой, которую планировал проводить позже, но носил с собой
на всякий случай. Глаза Рюмина загораются, когда он видит вопросы про начало XIX века и обожаемых декабристов.
Звонок обрывает самостоятельную Михаила на восьмом вопросе, и когда все сдают листочки, старшеклассник выразительно смотрит на Трубецкого, который кивает, и Миша продолжает дописывать работу. В кабинете остаются трое — Рылеев задерживается, дожидаясь друга. Сергей покачивается на стуле, поглядывая то на одного, то на другого ученика, и его губы самопроизвольно растягиваются в доброжелательную улыбку. Сергей любит этих двоих всем сердцем и успевает за короткий срок привязаться к ним так сильно, что сердце порой колит от предстоящего скорого расставания.
— Уже планируете, куда поступать собираетесь? — спрашивает Трубецкой, глядя на Кондратия.
— Планируем с первой попытки в ВШЭ, — отвечает Кондратий, отводя от выразительных глаз Сергея взгляд. Он смотрит, как Миша складывает лист и оставляет свой поцелуй на нем. Традициям не изменяем.
— Культурология и все дела, — несколько позже добавляет Миша, отдавая листочек в руки учителя.
Сергей хмыкает, и уголки его губ опускаются вниз. Он складывает листы с проверочными работами в папку и откладывает ее в сторону, возвращаясь в прежнее положение. Кондратий видит задумчивый вид учителя и отмечает, что он действительно думает о чем-то важном. Звонок обрывает мысли, и Трубецкой возвращает взгляд на мальчиков.
— На следующей неделе день открытых дверей у факультета, — отвечает Сергей, и глаза старшеклассников искренне загораются. — Могу провести, у меня друг работает преподавателем.
Миша поддается вперед, покачиваясь и держась пальцами за парту.
— Это было бы круто! — он смотрит на Кондратия, который одобрительно кивает.
— Однако придется идти всем классом, не так ли? — Рылеев переводит взгляд на учителя, и тот протяжно выдыхает.
— Если так утвердит администрация, — отвечает Трубецкой. — Вам в радость, это главное для меня.
Парни улыбаются, и Кондратий потягивает Мишу за рукав толстовки, намекая, что пора уходить, и тогда Сергей останавливает Рюмина, поднимаясь с места и продолжая смотреть на парня.
— Не дашь себя в обиду сейчас, потом лезть не будут, — просто говорит Трубецкой. — За тебя скажут твои глаза.
Миша сглатывает; он чувствует руку учителя на спине, которая слегка его подталкивает, выводя из кабинета, и раздумывает над его словами. Кондратий накидывает портфель на плечо, и когда они покидают здание школы, направляясь сразу на спортплощадку, он поднимает голову, рассматривая причудливые облака и слагая рифмованные строки для будущего стихотворения про себя.
Бестужев сжимает лямку рюкзака, когда подходит к одноклассникам, и несколько разбитых компашек начинают перешептываться между собой. Оболенский стоит в конце поля, отбивая ногой мяч. Он пасует мяч однокласснику, замечая краем глаза движение позади себя, и, подтягивая рука олимпийки, направляется к выходу. Бестужев откидывает рюкзак на землю к ногам Кондратия, который только тогда замечает перемены в прожигающем взгляде друга, который видел лишь однажды несколько лет назад. Миша, вскидывая челку и хмуря брови, исподлобья смотрит на Оболенского. Они останавливаются в двух метрах друг от друга; ветерок трепещет волосы Бестужева, и он откидывает челку назад снова, не меняя огня в глазах.
— Бить будешь? — едко выплевывает Рюмин. — Давай, бей.
Он разводит руками в сторону и делает шаг вперед, мол, давай, вот он я, перед тобой, чего замер.
— Чего ты стоишь, как статуя? — Миша делает еще один шаг, и Оболенский по инерции отходит на шаг назад. — Я здесь, перед тобой, давай как обычно, сначала в живот, а потом в глаз. Твой метод решать вопросы, я правильно его помню? — со стороны кажется, что он играет с огнем, однако Бестужев чувствует страх одноклассника. — Словами ты ничего не умеешь, да?
Женя наконец подает вид, что весь во внимании, и сплевывает, шмыгая носом. Он смотрит по сторонам, и в нем закипают чувства, что они двое как обычно в центре внимания. Женю это бесит.
— Окей, понял, — говорит Оболенский, протягивая руку вперед, и Мишу это слегка выводит из колеи. — Я забываю, что ты тупой в математике, ты забываешь о моей тупости в истории. Уговор?
Бестужев мешкается, продолжая откровенно глазеть на вытянутую ладонь, а затем сжимает ее и поднимает глаза.
— Уговор, — Оболенский первым разжимает руку, и Миша еще некоторое время смотрит ему в спину, а потом разворачивается на пятках и уходит в начало поля.
*
На выходных Миша сидит дома и откровенно шлет в задницу все домашнее задание, кроме подготовки к ЕГЭ. Его состояние ничем не отличается от состояний тысячи одиннадцатиклассников страны. Он думает, что немногие такие идиоты, которые сдают историю и иностранный язык, но суть в том, что именно они необходимы для осуществления мечты — чтобы попасть в Высшую школу экономики и лучше бы на бюджет, триста с лишним тысяч в год его семья просто не потянет, и ему придется идти ночевать в коробку под Воробьевыми горами. Так почему же он и Кондратий выбрали Вышку, выбрали факультет гуманитарных наук, выбрали школу культурологии? С факультетом — логично, как и то, что эти двое не собирались расставаться на ближайшие лет пять, пока в жизни все не устаканится, они не найдут свое призвание, место работы, которое действительно любили бы и прочее. Вышка для Бестужева всегда казалась завораживающим местом. МГУ для него был обыденностью, и, проходя через главное здание, Миша не чувствовал ничего. Возможно, ему следовало посетить его лично, но пробегаясь по сайту университета, он не находил себя, он не видел себя студентом МГУ. Кондратий однажды заикнулся про МХАТ, но Рюмин рукой махнул и засмеялся. В каком месте он актер? В каком месте он видел себя на сцене? Для Рылеева, быть может, это было бы его пристанищем, но себя актером он не видел. Он хотел обыденности, но в то же время чего-то нового, легкого движения. Он представлял и был уверен, что Вышка даст именно это.
Но особенно на Мишу влияет факт, что ему удалось познакомиться с человеком, который или учился, или работал в Вышке. Мишу это вдохновляло, и стремление выучиться, получить аттестат (уже неважно, будет ли он красный) и поступить в Вышку росло в геометрической прогрессии. Это случилось в канун Нового года, когда Миша бездумно листал ленту в инстаграме и наткнулся в рекомендациях на профиль с фотографиями, от которых так и веяло эстетической красотой. Миша быстро пролистал его до начала, оставил отметку «нравится» на нескольких фото и даже сохранил парочку для себя. На одной из фотографий была задумчивая надпись про школу экономики, и Миша, недолго думая, решил написать в директ и уточнить, верни ли его мысли. Пользователь под никнеймом aesthetics.apostol ответил на Рождественский сочельник, поздравляя с наступающим Рождеством и говоря слова благодарности. Подтверждения Миши подтвердились — человек был из Вышки. Слово за слово, эстетичный Апостол, как называл его Бестужев, стал для старшеклассника своим человеком в Высшей школе экономики. Иногда их общение спадало на нет, о чем Миша в принципе не горевал, его границы и границы человека были соблюдены, а порой общение бурлило за край.
Вот и сейчас, отчаявшись, Михаил заходит в приложение, лежа на диване и свесив одну ногу, делает пару кликов и уже набирает сообщение.
thebest.rumka:
если я не поступлю в вышку, то буду жить в коробке под каким-нибудь мостом.
Ответ не заставляет долго себя ждать, и еще не до конца потухший экран загорается вновь.
aesthetics.apostol:
не уверен, что ты поместишься даже в самую большую коробку.
Миша хмыкает, сжимая губы в трубочку. Он среднестатистического роста для парня, кажется, в последний медосмотр он был метр семьдесят с кепкой. Разве не найдется коробки с удовлетворяющим его размером, в которую он мог бы залезть, согнувшись пополам? Вполне себе удобно; он спит, свернувшись клубочком и подобрав под себя все, что найдет на кровати.
thebest.rumka:
у меня есть кореша бомжи, думаю, они помогут мне с местом жительства ахаха
aesthetics.apostol:
ммм… ты у них за главного?
thebest.rumka:
главный у них федька, околачивается в соседнем дворе, я типа за продовольствие отвечаю иногда. подбрасываю чего съестного, чтобы с голода совсем не тухли
aesthetics.apostol:
а ты сама доброта, полагаю. так заботит их жизнь?
thebest.rumka:
в мире говна хватает, прошу прощения за мой русский, мне ничего не будет за то, что я куплю лишний хлеб или дешевую колбасу, а для них это уже счастье.
aesthetics.apostol:
мое уважение, приятель
thebest.rumka:
ты работаешь?
aesthetics.apostol:
сочинения проверяю
thebest.rumka:
так мои догадки, что ты все же препод верны?
aesthetics.apostol:
ага, сорок лет стажа
thebest.rumka:
я общаюсь с шестидесятилетнем преподом вышки, который может быть будет у меня преподавать. ой, простите, пожалуйста, что я не на вы. по вам так сразу и не скажешь
aesthetics.apostol:
хорошо сохранился, не так ли?
thebest.rumka:
лучше не бывает, в чем секрет?
aesthetics.apostol:
в чесноке и молоке
thebest.rumka:
я типа поверил
thebest.rumka:
а если серьезно?
aesthetics.apostol:
поступай в вышку, узнаешь все секреты вечной молодости
thebest.rumka:
пожелай мне, чтобы я не умер после первого экзамена
aesthetics.apostol:
молодым рано умирать
thebest.rumka:
а тебе типа пора?
aesthetics.apostol:
ха ха очень смешно
aesthetics.apostol:
двадцать шесть уже приговор
Бестужев прижимает телефон к груди, глядя в окно, где начинают показываться первые звезды. Его глаза медленно слипаются, и Миша нехотя переворачивается на бок, натягивая капюшон домашней толстовки на голову, чтобы укрыться от посторонних раздражающих звуков, внезапного света уличных фонарей и всего мира заодно.
*
Кондратий закрывает входную дверь квартиры в без пятнадцати восемь, кивая маме на прощание. Ранние подъемы в утро субботы давались ему тяжело, тяжелее, чем обычно. Сова со стажем умудрялся ложиться спать в четыре утра и быть к восьми в школе как штык с небольшим опозданием. Миша каждый раз закатывал глаза. На этот раз Бестужев-Рюмин ожидает собутыльника недалеко от остановки, посматривая на время и переписываясь с Колей Бестужевым.
На удивление Миши, когда он проснулся ранним утром, его телефон был почти разряжен с не выключенной сетью, и спал он не в пижаме, а в толстовке. Он протер глаза, поставил телефон на зарядку, а сам вышел в зал и тихо открыл дверь на балкон. Утренний холодный воздух привел его в бодрое состояние. Его отец должен был скоро проснуться, и потому Миша не стал долго задерживаться и наслаждаться рассветом, а вернулся в комнату, почистил зубы и приготовил завтрак. Когда отец вышел из спальни в своем махровом темно-синем халате, удивленно заглядывая на кухню и втягивая приятный запах, был поражен увиденной картиной. Он похлопал сына по плечу, одобрительно покачивая головой в стороны и направился в ванную комнату. Миша, накрыв полотенцем крышку сковороды, ушел к себе в комнату переодеваться, и был готов выходить из дома уже в семь тридцать.
— Чтоб тебя метеором прибило, — шипит Бестужев, подпрыгивая на носочках.
Сзади него слышится шорох, а затем сонный и вялый голос:
— Вот как ты меня любишь, — Кондратий стоит позади него и, натягивая лямки рюкзака обеими руками и вытягивая шею, сканирует взглядом Бестужева.
Миша закатывает глаза (в который раз-то) и подходит к нему, пожимая руку.
— Наконец-то, — протягивает Рюмин, — тебя пока дождешься, конец света наступит.
Кондратий в ответ фыркает, продолжая весь путь до школы зевать. В конце концов от него заражается Миша.
— Ты опять лег черт знает когда? — для Миши это уже привычная констатация факта. Он Кондратия знает как все свои дырки на носках.
— Нет, вроде, — как-то задумчиво отвечает Рылеев. — После часа ночи. А ты, я смотрю, бодрячком сегодня.
Миша хихикает и чешет макушку, взлохмачивая свою шевелюру.
— Да я отрубился в семь вечера, — он смотрит, как брови Рылеева взлетают вверх, и со смехом выдыхает: — Ага. Проснулся сегодня в пять, телефон на пяти процентах держится. А утро-то какое было, мм.
— Надо же, — Кондратий открывает дверь и пропускает друга вперед, заходя следом. Они здороваются с охранником, и Миша привычно стукается с ним кулачком, перепрыгивая через турникеты. — Ты часом не в поэты пошел? Могу помочь.
— Да ну тебя, — отмахивается Бестужев, — мне тебя хватает. Если еще и я буду поэтом, я сам с собой тогда не уживусь.
В кабинете истории никого нет, и Миша, поднимая брови, осматривает учительское место, пока Рылеев уже достает сборник ЕГЭ и тетрадь с заложенной ручкой. Место Трубецкого пустует, однако его черный, слегка потрепавшийся, портфель на крепкой застежке стоит на подоконнике. Миша сжимает губы в тонкую линию и идет к своему месту, закидывая рюкзак на парту, а сам усаживается на стуле, расставляя ноги широко в стороны.
— Ванька опаздывает наверняка, — говорит Бестужев, поднимая взгляд и смотря на стоящего в костюме Кондратия. — Я так и не дозвонился ему.
Сергей заходит в класс спустя минут пять, держа стаканчик с кофе в руке. Он широко улыбается мальчикам, и те отвечают ему тем же.
— Как дела, Сергей Петрович? — с особой легкостью спрашивает Миша. Такое общение с Трубецким стало для него привычным делом.
— Лучше не бывает, — Сергей поднимает взгляд, но смотрит он вовсе не на Рюмина. — Ты сегодня в хорошем настроении, не так ли?
— Ага, — довольно отзывается Бестужев. — Я проснулся в пять утра, представляете. Так хорошо было сегодня утром.
Сергей садится на стул и перекручивает часы на руке. Время уже за восемь, а в кабинете только двое из четверых сдающих историю. Он хмыкает, прикусывает губу, и этот жест, черт возьми, не проскальзывает мимо Кондратия. Юный поэт всегда так пристально разглядывает их руководителя, всегда отмечает, с каким вкусом он одевается, как хорошо выглажены его рубашки и костюм, как начищены его туфли. Кондратий просто внимателен, не так ли?
В конце концов Сергей предлагает дождаться опоздавших и просит скоротать это время за решением очередного варианта, пока сам будет проверять написанное мальчиками эссе.
Коля опаздывает потому, что его задерживает младшая сестра, которой в срочном порядке нужно было заплести две косички в садик. Так как матери пришлось рано уйти на работу, а отец был в командировке, Коле пришлось ответить на капризы сестры согласием и потом проводить девочку до детского садика. Таким образом, он сделал большой крюк по городу и писал Мише, чтобы тот предупредил Трубецкого.
По какой причине опаздывал Ваня Якушкин оставалось в неведении. Даже когда Коля заваливается в кабинет, пыхтя и стирая со лба пот, Вани все еще нет. В конце концов Миша не выдерживает и после четвертого задания набирает номер одноклассника. Когда после третьего звонка Ваня поднимает трубку, Миша протяжно выдыхает:
— Наконец-то, — Бестужев говорит это скорее Трубецкому, который смотрит на него внимательным взглядом, нежели Ивану. — Существо космическое, тебя где носит?
Николай тихо смеется рядом за соседней партой, а Кондратий просто расплывается в улыбке.
— Все понятно, ты точно вторая половина Кондратия, мы ждем тебя, — Миша откладывает мобильный, довольно осматриваясь по сторонам. — Ну, я так и думал! Он проспал.
Рылеев хмыкает, теперь понимая, почему он «вторая половина Кондратия», и опускает голову, дописывая ответ.
В конце занятия, когда Ваня в очередной раз извиняется перед Сергеем, и тот только смеется, Миша и Рылеев остаются в кабинете, и Бестужев покачивается в такт мелодии у себя в голове. Со стороны это смотрится, словно у шизика неожиданно появилось хорошее настроение, и только Кондратий привык к таким закидонам лучшего друга.
Объясняя ошибки, допущенные у Кондратия в сочинении, Сергей наконец отпускает старшеклассника и выразительным взглядом смотрит на Рюмина.
— Да-а? — протягивает Трубецкой, складывая руки в замок и опуская их.
— О! — Бестужев, который уже перебрался на парту и болтал ногами, вскакивает и в один прыжок оказывается рядом. — Вы поговорили с директором насчет Вышки?
Рылеев, спохватившись, прикусывает язык и смотрит на учителя.
— А, да, — с расстановкой отвечает Сергей. — Он дал разрешение сводить весь класс.
Рюмин хлопает в ладоши и потирает их.
— Супер! — восклицает старшеклассник. — И когда сие мероприятие состоится?
Трубецкой посмеивается и, захватывая портфель, жестом указывает на дверь.
— В грядущий вторник в час дня, — Сергей закрывает дверь на ключ, и они втроем спускаются на вахту.
Миша довольный звонит матери, оповещая ее, что уже идет домой и что он голодный до смерти, хотя прошло едва больше двух часов. На самом деле Миша сегодня не завтракал и только выпил неполную чашку чая. Его настроение было до того прекрасным, что он не заметил голода.
Кондратий, прощаясь с Трубецким, пожимает ему руку. Ладонь Сергея большая и теплая, кожа бархатистая, пожатие крепкое, но не больше, чем позволяет себе Трубецкой. Они смотрят друг другу в глаза, и Сергей подмигивает старшекласснику, желая тому продуктивных выходных.
